Действовали и национальные организации помощи русским беженцам, подчас формировавшиеся по принципу землячеств: например, Комитет Гродненского софийского братства по оказанию временной помощи русским беженцам Гродненской губернии[1532]. Кроме того, в Москве русские беженцы получали помощь от Московского отдела Всероссийского общества попечения о русских беженцах, образованного в Петрограде в октябре 1915 года. Он действовал под началом правомонархически настроенных митрополита Московского и Коломенского Макария и протоиерея о. Иоанна Восторгова. В течение первого года деятельности, с 15 (28) ноября 1915 по 1 (14) сентября 1916 года, за помощью к московскому отделению обратились почти 5,5 тысячи беженцев. Единовременными пособиями на питание и лечение воспользовались в общей сложности около 2 тысяч человек, в питательном пункте организации столовались ежедневно до 120 беженцев. Их религиозные и культурные нужды обеспечивались двумя православными священниками, осуществлялось призрение детей, учащихся и одиноких женщин и девушек в общежитиях-интернатах и приюте[1533].
…По сравнению с еврейскими, литовскими или польскими организациями, масштабы оказываемой русским помощи не очень впечатляют, верно? Увы, это одна из примет времени, как и следующий циркуляр Комитета ее Императорского Высочества великой княжны Татьяны Николаевны от 1 (14) июня 1916 года: «Действительность показала, что наряду с многочисленными обществами, обслуживающими интересны поляков, литовцев, латышей, армян, евреев и других народностей, организации, поставившие себе целью обслуживание нужд русских православных беженцев, возникают по собственному почину в ограниченном числе.
В печати и среди русских беженцев стали высказываться сетования на недостаточную заботливость по отношению к ним.
В крайнем случае Отделениям рекомендуется образовать в своем составе особые исполнительные органы для обслуживания нужд русских беженцев, если по местным условиям оказалось бы невозможным насадить новую русскую организацию или оживить работу существующей»[1534].
Наконец, существенную помощь беженцам на местах оказывали и Дамские комитеты — приведу географически далекий от Москвы пример: Алтайский Дамский комитет в Барнауле принял на полное обеспечение более 10 % беженцев, коих в середине сентября 1915 года в городе было свыше тысячи человек[1535].
Однако даже общих усилий национальных, общественных организаций и властей было недостаточно для решения всех проблем: от квартирного вопроса до трудоустройства и в Москве, и в остальной империи. Они лишь нарастали от месяца к месяцу.
Бараки для польских беженцев в Оренбургской губернии
В Оренбургской губернии еще в 1914 году первым беженцам приходилось до октября жить в летних беседках городского сада[1536]. Осенью 1915 года нехватка жилья уже была бичом для беженцев по всей России вплоть до Урала и Сибири. Например, прибывших в Екатеринбург 450 беженцев временно поселили в здании старого театра[1537]. В Омске вновь прибывшие были вынуждены ютиться в летних бараках, в силу сурового климата являвшихся угрозой для жизни постояльцев. Аналогично размещение проводилось в Томске — из отчета санитарного врача в конце 1915 года следовало, что в двух деревянных строениях, рассчитанных на пребывание максимум 60 человек, находилось порядка 250 беженцев[1538]. Они свыкались с нехваткой даже воздуха, об отоплении и освещении говорить и вовсе не приходилось. Бани и прачечной при бараках также не было. Явно суровее с полутора сотнями австрийских подданных обошелся ирбитский уездный исправник. Не зная, как обходиться с прибывшими, среди которых были старики, женщины и дети, он на всякий случай водворил их в тюрьму[1539].
Конечно, чаще беженцы оказывались на постое в предоставленных властями или самим населением города квартирах — в том числе в Воронежской, Калужской, Тамбовской губерниях. Однако в последней к маю 1916 года уже бытовало «массовое выселение беженцев из квартир при совершенной невозможности найти свободное помещение». Среди калужских домовладельцев отмечалось повышение квартплаты. Постановлением губернатора от 23 июля (5 августа) 1915 года оно было запрещено, нарушителей ожидал штраф либо арест[1540]. Воронежцы же и вовсе шли на открытую конфронтацию с приезжими, вытесняя их из жилищ путем слома печей, не гнушались избиением беженцев и даже их детей[1541].
Бытовали тогда и доносы, чаще связываемые в массовом сознании с пресловутым 1937 годом. Вот такая анонимка поступила в канцелярию московского губернатора 15 (28) июня 1915 года: «Ваше Сиятельство, покорнейше прошу выслать германскую подданную Фон-Габех, живущую в доме № 16 Серебрякова по Богословскому переулку на Бронной, ея скрывают Управляющий с местной полицией, от нея мы жильцы дома возмущены ея поведением и отношением к нам русским людям, тем более она в каждом полуслове старается вылить свою жельчь, по поводу взятия Перемышля, и чуствует себя как в своем Фатерлянде. Патриоты дома № 16». На деле Анна Габих, полька по национальности, проживала в Москве с 1909 года, управдом в показаниях приставу слова дурного о ней не молвил, а квартира была оплачена на несколько месяцев вперед. А разгадка одна — шпиономания, многократно усиленная «решением немецкого вопроса». На местах она доходила до крайностей, как в случае с начальником контрразведки в Измаиле, взявшимся отделять агнцев от козлищ в толпе беженцев: «Капитан П. был убежден, что нет ничего легче этого. “Шпиона по роже видать”, уверял он меня. Рожа, конечно, рожей, но какой-то агент, бывший пристав в Измаиле, разжалованный революцией, убедил его, что германцы своим шпионам для беспрепятственного их возвращения через фронт ставят на з[адни]це особые клейма, которые он якобы сам видел у некоторых сознавшихся шпионов. Капитан П. поверил этой чепухе и потому смотрел не только “рожу”, но и з[адни]цу, отыскивая на ней эту своеобразную визу…»[1542].
И все-таки жилищный фонд в городах тыловых губерний действительно не предусматривал резкого увеличения населения за счет приезжих. «Господи! В Москве и без того кизнь дорокает с какдым днем… Домовладельцы взвинтили цены на квартиры, жить стало тесно, а тут еще эти бекенцы, которых надо где-нибудь разместить…», — так описывал беллетрист наблюдаемую им реакцию москвичей на по- явление незваных гостей в городе[1543]. В Москве к началу 1916 года мировые суды оказались завалены делами, связанными с беженцами. В большинстве своем это были иски домовладельцев о выселении из квартир, которые отказывались освобождать приезжие, не желая притом вносить плату. Причиной отказов могла служить элементарная задержка выплат беженцам пособий, но хозяев квартир это не волновало. Все чаще происходили ситуации, подобные описанной в пензенской печати военных лет: «Квартирных денег, оказывается, не привезли, так как они еще не присланы, а привезли одни беженские, продовольственные. Весть эта была принята квартирохозяевами с необычайным возбуждением. У крыльца въезжей избы собралось человек 10 наиболее ярых. “Нам, значит, отказ”, — резюмировал свои мрачные впечатления один. “Отказ? Попечители говорят, что через неделю пришлют и квартирные”, — попробовал утешить этого пессимиста здравомыслящий. Но тщетна была его попытка. Пессимист вышел из себя и заорал во все горло: “Через неделю? Долго они будут нас неделями-то кормить? Мы уже третий месяц ждем. А чем я буду квартиру отоплять? Дрова-то 40 целковых. Где я их возьму? Где? Скажи”, — ткнул он здравомыслящего в грудь. Последний, убежденный таким энергическим доказательством, поспешил согласиться и благоразумно ретировался куда-то взад. Неистовый крикун был поддержан шумящей толпой…»[1544].
В Костроме осенью 1916 года в распоряжении Уездного комитета по устройству беженцев не имелось общежитий и убежищ… Но лишь потому, как сообщал председатель комитета, что все прибывшие расселены по квартирам, они сами обращаются в земские больницы, а их дети ходят в земские школы на общих основаниях, все в порядке! Вот только немецкие колонисты, приехавшие в Кострому в марте. Для них во временное общежитие был превращен питательный пункт, «помещающийся в бараках-землянках за р[екой] Волгой, с устройством в них столовой, функционирование которой, а равно и общежития, кончилось 18 [31] Июля. Беженцы в числе около 60 человек переместились в ж[елезно]д[орожный] барак, но последний по распоряжению ж[елезно] д[орожного] Начальства они в настоящее время освобождают»[1545].
Другой проблемой оставалось трудоустройство беженцев на новом месте, особенно для представителей нетитульных национальностей. «Большие проблемы с трудоустройством!» — сообщал из Воронежа в июле 1915 года уполномоченный МЕВОПО Г. А. Ангерт. — «15 выселенцев удалось устроить кондукторами и кучерами на конке. (Конка здесь частная, не подумайте, что во взглядах полицейской администрации произошел сдвиг: на Шипке все спокойно и антисемитизм дает пышный цвет повсюду). Для многих воронежцев было большим сюрпризом, когда в один прекрасный день несколько кондукторов онемели (курляндцы ни слова не говорят по-русски, а евреи по-немецки боятся изъясняться), а за козлами оказался вместо Ваньки с волосами под скобку — странный мужчина с пейсами и в сюртуке, воздававший лошаденке то, чего заслужили от него люди…»