Отмечался дефицит соли. «…У казаков давно вышел запас сухарей. Иногда доставали мясо, оставленный одиночный скот, варили суп не только что “без ничего”, но и без соли», — свидетельствует хорунжий 1-го Кавказского полка Ф. И. Елисеев. Он же рисует трагикомическую сцену диалога с голодными казаками:
«Што вы едите? — спрашиваю, сам голодный.
— Да ягоды, ваше благородие! — отвечают они. Попробовал я их, эти ягоды и… выплюнул.
— Да ведь это отрава… — говорю им.
— Э-эх, ваше благородие! — протянул один из них. — Пущай хучь отрава, но все же кисленькая… ни хлеба, ни соли нетути… адна мяса… ана уже ни лезет у рот…
И я их понял. И этак восемь дней подряд»[130].
К осени 1916 года на такой пресной диете окажутся немало воинов Русской императорской армии, и им будет не до жалоб на пресыщение мясом. Как записал в дневнике прапорщик Бакулин: «В интендантстве сейчас почти никаких продуктов нет, нет даже необходимых, как-то: крупы, соли; сахар — и то недавно доставку наладили, а то и его не было. Полкам приходилось варить пищу: ½ фунта мяса, вода и заболтано мукой, каши не было. Если так будет долго продолжаться, земляки взбунтуются…»[131].
На рубеже 1916–1917 годов участвовавшие в Митавской операции войска в большинстве своем остались без горячей пищи[132]. Наступившие вскоре события общеизвестны, а прапорщик Бакулин был ближе к истине, чем сам, наверное, думал.
Возвращаясь к хлебу — в 1915 году видный историк М. И. Туган-Барановский писал: «Хозяйство нашего крестьянина <…> ни малейшим образом не потрясено войной. В этом отношении разница между Россией и Германией громадна…»[133]. Это сравнение иллюстрирует желаемое положение дел в не меньшей степени, нежели действительное. Покинувшие Восточную Пруссию в начале войны полмиллиона беженцев затем вернулись на свою разоренную землю. Берлин не постоял за ценой восстановления имперской житницы. Уже весной 1915 года были засеяны поля, дававшие ежегодный урожай до 125 миллионов пудов (2 047 500 тонн) зерна[134]. На занятой же Русской императорской армией еще в 1914 году территории было засеяно лишь 12 % полезных площадей.
В самой империи война выскребала по сусекам не только хлеб, но и растивших его крестьян. В 1916 году трудоспособное мужское население русской деревни уменьшилось на 40 %. Необходимых в сельском хозяйстве машин ввозилось из-за границы вполовину меньше прежнего, а произведена их была лишь четверть от общего количества в предвоенном 1913 году. Продовольствия стало не хватать и на фронте, и в тылу. Цены на него росли, точно на дрожжах. В городах шла спекуляция продуктами, а доставлять их в нужном количестве даже во внутренние районы, не говоря уж о фронте, изнуренная транспортная сеть была неспособна. Лето того же 1916 года в центральных губерниях выдалось дождливым, жизненно необходимый урожай гнил в полях и скирдах[135]. Ну а последней осенью в империи уже явно обнажил ребра продовольственный кризис. Именно его приметами и отголосками оказывались многие процитированные мной претензии фронтовиков к еде начиная с 1915 года. И по той же причине русскому солдату не очень-то приходилось рассчитывать на вкуснятину в посылке из дома: дома жили голоднее его…
20 сентября (3 октября) 1916-го Николай II писал Александре Федоровне: «Наряду с военными делами меня больше всего волнует вечный вопрос о продовольствии. Сегодня Алексеев дал мне письмо, полученное им от милейшего кн[язя] Оболенского, председателя Комитета по продовольствию. Он открыто признается, что они ничем не могут облегчить положения, что работают они впустую, что министерство земледелия не обращает внимания на их постановления, цены все растут, и народ начинает голодать. Ясно, к чему может привести страну такое положение дел. Старый Шт[юрмер] не может преодолеть всех этих трудностей. Я не вижу иного выхода, как передать дело военному ведомству, но это также имеет свои неудобства! Самый проклятый вопрос, с которым я когда-либо сталкивался! Я никогда не был купцом и просто ничего не понимаю в вопросах о продовольствии и снабжении!»[136].
Еще летом руководство Министерством земледелия вновь сменилось. Новый его глава с 21 июня (4 июля) 1916 года граф А. А. Бобринский следовал курсом Наумова. 9 (22) сентября 1916-го было издано постановление о введении твердых цен на все зерновые и сделки с ними. Месяц спустя в Особое совещание по продовольственному делу поступил проект внедрения карточной системы снабжения продовольствием жителей городов. Она планировалась, а на деле — уже возникла «снизу» еще летом и была распространена в 34 губерниях, условно подразделяясь на ограничительную, подразумевавшую нормирование, а значит — и наличие продукта, и куда более широкую распределительную (без заморозки норм и гарантий их соблюдения). Посредством карточек нормировались сахар, крупы, мясо и мука, но в столицах их так и не ввели в обиход[137]. И поскольку хлеба поступало все меньше, тогда же, 10 (23) октября, в Особое совещание был представлен проект его (хлеба) разверстки. А 14 (27) ноября временно управляющим министерством стал А. А. Риттих, прежде товарищ троих своих предшественников. С учетом сложившейся тревожной ситуации он предложил приступить к сплошной реквизиции хлеба — пресловутой продразверстке. До сих пор в публицистике, спорах об истории на интернет-форумах и в блогах ее иногда преподносят словно сенсацию, будто бы замалчиваемую и малоизвестную на фоне аналогичных мероприятий в период «военного коммунизма». Следует отметить, что «царская» продовольственная разверстка, в отличие от советской, предполагала денежное вознаграждение за сдачу хлеба, частную собственность на который тогда никто не отменял.
29 ноября (12 декабря) было утверждено, а 2 (15) декабря 1916 года — опубликовано постановление о разверстке. На ее проведение от и до закладывалось всего 35 дней: к 8 (21) декабря — по губерниям, к 14 (27) декабря — по уездам, до 20 декабря (2 января 1917 года) — на уровне волостей и, наконец, к 31 декабря (13 января 1917-го) — по дворам. В течение этого времени предполагалось собрать в 30 губерниях 772,1 миллиона пудов (12 миллионов 646 тысяч 998 тонн) зерна: 285 миллионов пудов (4 миллиона 668 тысяч 300 тонн) ржи, 189 миллионов пудов (3 миллиона 95 тысяч 820 тонн) пшеницы, 150 миллионов пудов (2 миллиона 457 тысяч тонн) овса, 120 миллионов пудов (1 миллион 965 тысяч 600 тонн) ячменя, 10,4 миллиона пудов (170 тысяч 352 тонны) проса и 17,7 миллиона пудов (289 тысяч 926 тонн) гречихи[138]. Собранное зерно должно было пойти на нужды действующей армии и военпрома, планировалось и создание его стратегического запаса. Прорабатывалась логистика поставок хлеба по железным дорогам. Правда, в действительности все оказалось много сложнее, чем на бумаге. Вдвойне туго пришлось населению не производящих, а сугубо потребляющих закупленный хлеб губерний. С мест голосили о завышении норм сбора, хозяйства отказывались сдавать продовольствие, транспортные сети провисали, а сроки поставок горели. Там, где зерно не удавалось получить добром, проходили изъятия — с выплатой за него денег, но понижением на 15 % от уровня твердых цен.
Приведу буквально несколько примеров разверстки в действии на местах. Тамбовская губерния к 25 декабря 1916 (7 января 1917-го) года выполнила ее только на 67,2 %, а для достижения 91 % по уездам ей потребовалось еще полтора месяца[139]. Пермское губернское жандармское управление 29 декабря 1916 (11 января 1917-го) года предупреждало губернатора М. А. Лозина-Лозинского о ситуации в Кунгуре — населению города не хватает белого хлеба, крупчатки и ржаной муки, в уезде крестьяне рассержены разверсткой, а с некоторых взять и впрямь нечего: «Большинство из тех же крестьян, во время собрания статистических сведений о посевах нынешнего, свои посевы показали неправильно, желая получить побольше вспомоществования от казны на уборку хлеба, в особенности солдатские жены. <…> И в настоящее время у крестьян хлеба на лицо имеется гораздо меньше, чем должно быть в действительности»[140].
В Верхосунской волости Глазовского уезда Вятской губернии сход 5 (18) января 1917 года отказался разверстывать причитающиеся с их волости 21 350 пудов (349 тонн 713 килограммов) ржи. По мнению «населения, которое уже поставило по такой разверстке овес на озимые по низкой цене в сравнении с рынком и многие остались без овса, благодаря чего весной придется покупать у зажиточных по очень дорогой цене. После поставки овса у населения остается только рожь на продовольствие себя, скота<…>и при том небольшой запас на случай недорода (только у немногих), т[ак] к[ак]<…>ввиду недостатка рабочих рук покос очень сократился»[141]. Крестьяне соглашались поставить уездной управе столько хлеба, сколько получится, и просили увеличить цену на рожь.
Воронежская губерния согласно плану разверстки должна была дать 13,45 миллиона пудов (220 тысяч 311 тонн) зерна в течение января 1917 года. На деле наряды не удалось распределить в срок, 120 ссыпочных пунктов разделяли полсотни или более верст, и они не открылись вовремя, а земские управы не могли повлиять на ситуацию — сообщение с деревнями было слабым. Крестьяне на местах отказывались сдавать хлеб, придерживая его до лучших цен, или принимались спекулировать. Губернатор требовал зерно от земств, предписывал начать реквизиции.