1 (14) марта 1917 года лечебный отдел Татьянинского комитета в Петрограде извещал Московское губернское отделение о соглашении с владельцем лечебного заведения на Хаджибейском лимане доктором С. А. Сахаровым. По нему в течение каждого из трех сезонов[1589]текущего года Комитету предоставлялось 300 мест в лечебнице и прилегающей к ней даче. Двести из них отводились для детей-беженцев, оставшиеся сто — для лечения взрослых. Однако по согласованию с Одесским отделением Комитета в распоряжении центральных отделений оставалось лишь 100 мест (60 для детей и 40 для взрослых соответственно).
В извещении подробно описывались рекомендации и противопоказания, которые следовало учитывать при выборе кандидатов для лиманного лечения: «На лимане успешно лечатся все хронические формы ревматизма, страдания кости и надкостницы, золотуха, туберкулезные поражения суставов и кости, периферические поражения нервной системы, последствия травматических повреждений, хронические и воспалительные женские болезни, английская болезнь[1590], застарелые болезни кожи и слизистых оболочек, поздние формы сифилиса.
Лиман противопоказан при следующих страданиях: все лихорадочные болезни, в том числе острый ревматизм, резкий выраженный атеросклероз, пороки сердца и миокардит, туберкулез легких, страдания почек, спинная сухотка, стойкие заболевания центральной нервной системы, новообразования»[1591].
Лиманная лечебница доктора С. А. Сахарова с организованной при ней детской санитарной станцией была открыта и действовала задолго до начала Первой мировой войны (как минимум, с 1903 г.). Пребывающим в ней, главным образом детям, обеспечивалось лечение «рапными и грязевыми ваннами, купаньями в лимане, а равно и другими бальнеологическими, механо-терапевтическими, климатическими и диэтетическими средствами и приемами»[1592].
К телеграмме прилагались всего 20 экземпляров опросных листов, которые следовало заполнить и отправить в Одессу до 15 (28) апреля. Неизвестно, скольким детям-беженцам в Москве и губернии довелось отправиться на юг и довелось ли вообще. Падение самодержавия сделало необратимой хаотизацию не только действующей армии, но и ряда общественных институтов.
Еще в ноябре 1916 года правление Польского комитета помощи жертвам войны обращалось в отдел помощи беженцам Московской городской управы с просьбой предоставить десяти больным детям и сопровождающей их сотруднице Комитета Марии Мизельгорн бесплатные билеты на проезд в Симферополь[1593]. Неделю спустя поступила новая просьба о билетах на имя еще двоих детей — Яна Михаляка и Софии Пионтковской, сменившейся провожатой Ядвиги Пионтковской (по всей видимости, мамы одной из девочек) и провоз 15 пудов (245,7 килограммов) багажа. Судя по отложившимся в архиве телеграммам, отправки детей под попечительством Польского комитета на ряд курортов — в Симферополь, Севастополь, Алушту и т. д. — регулярно организовывались в том числе и в 1917 году.
Однако наступление осени ознаменовалось для Москвы растущей нехваткой продовольствия и топлива. Правлением Комитета было принято решение об эвакуации из города части своих учреждений, в том числе приютов. Один из них, состоявший из ста девочек, предполагалось перевести в Одессу. Вместе с детьми отправлялись десять работников учебного персонала и инвентарь — кровати, столы, скамейки, стулья и корзины с домашней утварью. В этой связи Комитет 6 (19) сентября 1917 года просил управление Московско-Киевско-Воронежской железной дороги предоставить необходимое количество отдельных вагонов для перевозки детей и багажа[1594].
Уже к середине (концу) октября в Одессе была открыта новая попечительская организация, названная «Домом Марии», организованная католической общиной францисканок-миссионерок Марии под руководством м. Марии Држевецкой. На ее имя в одесское отделение Государственного банка («банка Панства») из Москвы стали переводиться денежные суммы для подготовки приюта к приезду детей. К 29 октября (11 ноября) «Дом Марии» уже насчитывал 88 воспитанников[1595].
Польский комитет, невзирая на все существующие сложности, продолжал финансировать вновь открытый в Одессе приют до конца 1917 года. И даже 17 (30) января 1918-го на имя Држевецкой было переведено 2000 рублей. Эти суммы расходовались сотрудниками «Дома Марии» из расчета по 30 рублей в месяц на одного ребенка. Конечно, их едва ли хватало на содержание детей хотя бы ввиду колоссальной инфляции в стране. Сам переезд в Одессу, основание приюта на новом месте в данном случае были вынужденной мерой. Скорее она явилась очередным и не последним звеном в цепи невзгод, выпавших на долю сирот-беженцев. Однако хочется верить, что это звено все же оказалось наименее тяжким.
1917 год практически разорил дело помощи беженцам в России. Права и обязанности главноуполномоченных Юго-Западного и Северо-Западного фронтов превратились в тыкву 7 (20) апреля. В тот же день Московское губернское отделение уже не Комитета ее Императорского Высочества великой княжны Татьяны Николаевны, а «Татьянинского комитета» признало целесообразным передать текущие дела и существующие учреждения Всероссийскому Земскому союзу. Это решение было мотивировано якобы незначительной деятельностью отделений Татьянинского комитета на местах при наличии параллельно функционирующих комитетов о беженцах ВЗС.
На 2-м съезде представителей местных отделений Всероссийского комитета для оказания помощи пострадавшим от военных бедствий, бывшего Татьянинского, 16–19 апреля (29 апреля — 2 мая), было подчеркнуто: «Наша Родина находится в стадии коренного своего переустройства на чисто демократических началах… Отныне все отделения Комитета должны были руководствоваться выборным началом для комплектования своих президиумов и принципом демократизации своих учреждений»[1596].
15 (28) мая 1917 года было ликвидировано и Серпуховское уездное отделение Комитета. Будущее же Московского столичного отделения должно было решиться на заседании 2 (15) июня. Некто Н. Б. Чижик настаивал на том, что продолжение деятельности Татьянинского комитета вообще и его отделения в Москве в частности не имеет смысла: «Минусы Татьянинского комитета значительно превышают плюсы его деятельности». Председательствующий Н. И. Гучков, брат лидера октябристов, разглагольствовал, умудряясь одновременно похваливать и поругивать Татьянинский комитет, а в конце речи признался, что о наследующей отделению организации, Городском совещании, в его распоряжении нет никаких сведений, и попросил предоставить хотя бы его адрес. Еще один участник совещания, М. И. Приклонский, своим нескрываемо приспособленческим доводом окончательно превратил обсуждение в абсурд: «Татианинскому Комитету вообще трудно существовать, так как он дискредитирован наименованием, как учреждение Великой Княжны. Цепляться за сохранение Отделения при создавшихся условиях не следует»[1597].
Разговор продолжился неделю спустя. Приклонский с самого начала предложил коллегиально выработать мотивы, вызывающие необходимость ликвидации Московского столичного отделения. И таковые, конечно же, были выработаны. Нашелся, что ответить на это, лишь честный председатель Польского комитета И. В. Эверт, воскликнувший, что Татьянинский комитет сохранил России десятки тысяч здоровых и культурных подданных: «Миллионы рублей, выброшенные, по выражению некоторых теперешних общественных деятелей, Татианинским Комитетом на нужды беженцев, поддержали тысячи бедных детей… Едва ли найдется хоть один представитель какой-либо национальной организации, который решился бы подписаться под постановлением о ликвидации столичного отделения!»[1598] Эверта поблагодарили, внесли в протокол его особое мнение и благодарственную речь о Татьянинском комитете и постановили ликвидировать его Московское столичное отделение с 1 (14) августа 1917 года.
Особое совещание по устройству беженцев официально просуществовало до 23 апреля 1918 года, но его значение постепенно сходило на нет, начиная еще с 1916-го. После упразднения все дела Особого совещания были переданы Центральной коллегии о пленных и беженцах (Центропленбежу, с 20 марта 1920 года — Центроэваку). К тому моменту миллионы переживших Великий Исход возвращались домой.
Последствия и уроки Великого Исхода
Когда в 1914 году в Москву из Царства Польского эвакуировались цирк и любительские театры, это воспринималось горожанами как гастроли[1599]. Совсем скоро всем уже стало не до смеха.
По образному, но меткому выражению видного исследователя этой темы П. М. Поляна, «миллионы беженцев вывели Россию из полусна и дремоты в состояние броуновского движения. Потоками беженцев в той или иной степени была охвачена буквально вся территория страны, а проблемами беженцев — буквально все общество»[1600]. Низводить Великий Исход к одним лишь репрессивным мерам внутренней политики России — превратно и неверно. Он был вызван прежде всего внешними обстоятельствами, угрозой западным окраинам извне. Русская половина всех беженцев следовала в тыловые губернии, спасаясь от войны. Почему же я уделил так много внимания в тексте этническому аспекту беженства? Разве его неуклюжее решение в Российской империи было чем-то из ряда вон для той поры?