«Голодная свинья. Народ прусский ел хлеб русский; все было ему мало, а теперь жрет, что попало». Лубок периода Первой мировой войны
Положение дел с продовольствием в неприятельских армиях тоже было далеким от идеала. Немецкие и австро-венгерские солдаты неспроста обыскивали павших вражеских воинов, обзаводясь хлебом или сухарями[185]. Эрнст Юнгер звал сушеные овощи «потравой полей», а похлебку из мерзлой репы «поросячьим пойлом». Когда полевая кухня доставляла в расположение их части гороховый суп, им объедались до рези в животе. Правда, даже такая сомнительная роскошь была доступна не всем в равной степени[186].
Русская разведка описывала лакомившихся консервами и шампанским кайзеровских офицеров, отгонявших голодных подчиненных саблями. Сцены же грабительских реквизиций в письмах вчерашнего студента-теолога Фридриха Грелле на Юго-Западном фронте возлюбленной и вовсе напоминают «Книгу о вкусной и здоровой пище»: «Расквартировались в домах по ту сторону озера. Жители бежали. Они, правда, оставили корову, которую наши быстро подоили, так что первый и пока единственный раз за все время этого похода я напился молока. Вслед за тем повар унтер-офицер забил корову и приготовил нам из этого мяса и бочки кислой капусты, тоже реквизированной, отличное блюдо к ужину. Для начала мы полакомились медом. Штыком выломали соты из улья и потом “высосали” их. Можно, пожалуй, подумать, что мы попали в страну, где реки текут млеком и медом…
…Завтрак был совершенно не в стиле военного времени. На белых фарфоровых тарелках подавались мясные клецки и отличные бутерброды (уж конечно, не армейские!) и белое вино из бокалов! К обеду зажарили утку. Но мы и сегодня днем знатно пообедали. Сначала тарелка горохового супа из полевой кухни, потом котлеты с жареной картошкой. Уж при такой-то жизни я, конечно, не похудею»[187].
«Русский солдат. Я те, чорта, насквозь проткну!!
Немецкий солдат. Вали: ранец соломой набит, а брюхо у меня пустое! Все равно с голоду помирать!».
Карикатура, опубликованная в сатирическом журнале «Пугач» в июле 1917 года
Чем дальше, тем заметнее становилась разница между солдатским и офицерским столами, вплоть до ячменного супа против жареного картофеля со спаржей и рисового пудинга под винным соусом летом 1918 года. Подобная несправедливость скверно сказывалась на воинской морали. Высшее командование призывало офицеров не пользоваться своими привилегиями столь явно. Главе Военного кабинета, генерал-полковнику барону Морицу фон Линкеру, воспитывавшему сыновей Вильгельма II, было разрешено брать со стола кайзера 2 яблока и сухари, затем отправлявшиеся семье, — и это считалось привилегией. Весной 1917 года он даже не был уверен, что сможет позволить себе подорожавший кофе[188]. Пропаганда настаивала на том, что рядовые солдаты кайзера и их командиры равно подвергаются опасностям и переносят тяготы, хотя сытости такие внушения не прибавляли. Пищей можно было разжиться у жителей оккупированных территорий по договоренности с ними или на черном рынке — если таковой существовал в расположении части. Служаки-бауэры могли рассчитывать на посылки из дома с продуктами, хотя война и блокада ослабили сельское хозяйство Германии минимум на 40 %. Некоторые обзаводились целой сетью «поставщиков» в тылу, делясь затем колбасой и сыром с товарищами, иногда — даже безвозмездно. Менее стесненные в еде фронтовики иногда отправляли армейские пайки в фатерлянд в качестве сувениров, хотя таких было немного. В целом потребление мяса в германской армии на исходе войны снизилось до 12 % от довоенного уровня, а жиров — и вовсе до 7 %. Внедрялось их замещение корнеплодами и бобами, либо эрзац-продуктами из того же сырья вроде мармелада из моркови, хлеба из картофеля и льна и т. д.[189]
Австро-Венгрия успешно обеспечивала собственное население хлебом до 1914 года, но крупных запасов продовольствия на случай затяжной войны не имела. Это скажется, когда Русская императорская армия займет Галицию — житницу Дунайской монархии; когда Венгрия не сможет компенсировать такой утраты; наконец, когда объемы поставок зерна из Румынии окажутся заметно меньше ожидаемых.
Не случайно поляк-солдат 10-й армии писал матери в марте 1918 года: «Я думаю, что мы все умрем от голода прежде, чем нас найдет пуля… Ах, дорогая мамочка, наших собак кормят лучше, чем нас. В капусте кишат черви. И мы еще должны как-то жить и бороться!» По данным австрийской военной цензуры, 90 % писем с фронта содержали жалобы на проблемы с продовольствием и его распределением[191].
В Османской империи на начальном этапе Великой войны зерна было предостаточно: даже поставки оружия из Центральных держав оплачивались пшеницей. Официально ежедневный рацион турецкого солдата состоял из 900 граммов хлеба, 600 граммов сухарей, 250 граммов мяса, 150 граммов булгура[192] и по 20 граммов сливочного масла и соли. В действительности, это была «средняя температура по больнице». Геноцид и депортация армян и греков из Западной Анатолии привели в том числе к запустению полей, и без того атакованных полчищами саранчи в 1915 году. Вследствие стремления младотурок показать клыки у пятой части их собственной армии от цинги выпадали зубы.
На этом германском пропагандистском плакате, посвященном событиям 1915 года, турок с аппетитом уписывает корабли: явная аллюзия на Дарданелльскую операцию, оказавшуюся провальной для Антанты
Норма выдачи хлеба по умолчанию зависела от возможности его поставки в войска, а потому могла сокращаться и до 300 граммов, как на Месопотамском фронте к концу войны. Там, где пшеницы не хватало, ее смешивали с ячменем. Мясо случалось в котлах османских солдат раз в неделю, и это было еще неплохо, ведь кое-где его не видели месяцами. Когда на 450 человек приходилась туша быка или несколько овец, в ход шло мясо убитых верблюдов. Инжиром, изюмом или оливками иногда можно было полакомиться, но наесться вволю — едва ли[193].
Досыта ли ели на фронте и в тылу?
Конечно, это не исчерпывающая история армейского рациона в 1914–1917 годах, а максимум срез ломтя солдатского хлеба. Если присмотреться к нему, взвесить в руке вместе с остальной буханкой, то придется сделать неожиданный на фоне главы вывод: этот кусок хлеба, хотя и куда чаще без слоя масла на нем, должен был быть… сытным.
Судите сами — в течение всей войны вплоть до демобилизации действующей армии и заготовки продовольствия для нее, и объемы его потребления росли.
Рост со 100 до 311 % достаточно нагляден. Да, речь идет о хлебе — том самом, которым Россия до войны была способна завалить без малого мир. В годы Первой мировой войска питались им с аппетитом: с 1914 по 1916-й потребление муки в Русской императорской армии увеличилось с 23,6 миллиона пудов (386 тысяч 568 тонн) до 212 миллионов (3 миллионов 472 тысяч 560 тонн), крупы — с 3,4 (55 тысяч 692 тонн) до 35 миллионов (573 тысяч 300 тонн), овса и ячменя — с 52,6 до 295 миллионов пудов (с 861 тысячи 588 тонн до 4 миллионов 832 тысяч 100 тонн)!
Неспроста официально размеры суточных указных дач продуктов питания (за исключением мяса) в Русской императорской армии в 1914–1916 годах практически не менялись — разве что немного выросли в апреле 1916-го: хлеба — с 2 фунтов 48 золотников (1,023 килограмма) до 3 золотников (1,23 килограмма), сухарей — с 1 фунта 72 золотников (716,6 грамма) до 2 фунтов (819 граммов), риса, макарон, бобовых или иных приварков — с 8 аж до 20 золотников (с 34,1 до 85,3 грамма)[195].
В литературе также представлены несколько иные данные, хотя и в них не усматривается намеков на голод в войсках.
Так как же быть со всеми вышеперечисленными примерами нехватки питания?! Исследователь А. Б. Асташов, проведя анализ огромного массива шедших с фронта в тыл писем, сделал на сей счет весьма интересное наблюдение. С одной стороны, жалоб на скверное питание в них куда больше, нежели похвал рациону. С другой — и те, и другие носили преимущественно «сезонный» характер. Например, в течение одного лишь 1916 года: на Пасху воинов попотчевали традиционными праздничными куличами и яйцами — и многие не преминули поделиться радостью с родными адресатами, той же весной гвардейские части прибыли из Петрограда на Юго-Западный фронт — и были ожидаемо недовольны рационом; началось Брусиловское наступление — и количество жалоб на еду упало в разы; оно держалось примерно на одном уровне до осени, а в октябре стремительно подскочило и уже не опустится вновь. О локальных особенностях стола ранее уже говорилось. В-третьих, по оценке ученого, большая часть жалоб приходилась на письма солдат не с позиций, а из запасных частей, из резерва, на передовой же они были в немалой степени обусловлены невозможностью приобрести пищу на свои личные средства[197]. Последнее суждение, правда, выглядит несколько парадоксально — кажется, должно быть наоборот. Известны свидетельства отличных условий проживания солдат, их обеспечения питанием и теплой одеждой именно в тыловых частях: