«У нас вся молодежь живет очень весело. Скоро доберемся до немца и покажем ему, как с нами воевать» — а на передовой резервистов ждало «веселье» совсем иного рода[198].
Разговение солдат 9-й роты 9-го гренадерского Сибирского полка куличами и яйцами на Пасху, 2 (15) апреля 1917 года
Однако даже с фронтовой корреспонденцией, не говоря об иных источниках, дело обстоит сложнее. Значительная часть ее объема потому и оказалась в распоряжении историков, что была задержана военной цензурой. Преобладание негативных отзывов о питании среди писем, не достигших адресатов, неудивительно. Но и окопники могли предвидеть такой итог их посланий домой, прибегая к определенным ухищрениям даже в формально благоприятных описаниях своего быта. Война вынуждала ее рядовых участников осваивать своеобразный эзопов язык для связи с тылом. Свидетельством тому — например, письма русских военнопленных. Цензоры довольно быстро смекнули, что математические знаки сложения и вычитания наряду с буквами «х» и «п» дополняют изложение житья-бытья узников немецких лагерей оценочными характеристиками. Еще одна хитрость, вроде точек в буквах «о» во фразе «Кормление наше хОрОшО», намекающих, что все наоборот, тоже оказалась раскушена. «Военнопленные выработали множество вариантов сообщения об истинных условиях содержания в плену. Чаще всего они превращали передающие нужную информацию слова в фамилии, надеясь на автоматизм действий и невнимательность переводчиков: “Голодников”, “Голодарев”, “Мясников”, “Масляков”» и т. д. В полном виде послание выглядело вполне безобидно: “Я живу здесь с Ермолаем Кормильичем Голодухиным, с которым ты вскоре познакомишься, мы с ним неразлучны”. Иногда при написании даты вместо слова “года” писалось “голода”», — отмечает историк О. С. Нагорная[199]. Намеки солдат могли оказываться и не столь тонкими. Один из них упоминал о мздоимстве, процветающем в штабе 510-го пехотного Волховского полка, неспроста, а рассчитывая получить от родственников некоторую сумму денег именно для поддержания рублем коррупции в армии — такой вывод сделал цензор, задержавший письмо[200]. Не меньшее количество фронтовиков попросту скрашивало действительность, не желая огорчать родных и лишаться права и возможности переписки.
Цензурой оказалось задержано и замечательное письмо артельщика 2-го парка 7-й Сибирской стрелковой артиллерийской парковой бригады 3-го Сибирского армейского корпуса Дмитрия Романова, начинающееся так: «Денег погибель по получении письма пошли рублей 10 денег адрес… Здравствуйте дорогие». Он делился пережитыми невзгодами — вечно в пути, продуктов недостает, знай успевай кормить товарищей, сам же успеть пообедать и не надейся: «Дорогой я конечно простудился болела грудь и так сильно кашлял что казалось будто все мозги встряхнул думал не доеду… В голову не приходило что впереди будет еще хуже»[201]. Артельщика подозревали в краже продовольствия, а ему в ответ на такую неблагодарность оставалось только благодарить однополчан за избрание и угощать их папиросами: «Но ни давал никому ни луковинки ни капусты ничего. Таким образом я для всех стал внутренним врагом». Затем Романов сблизился с начальством, настал праздник и на его улице: «Заведующий хозяйством был славный офицер денежные счеты велись по домашнему часто он выдавал мне крупные суммы не записывая в книгу артельщика. По немногу свои деньги я перемешал с казенными потратив часть своих денег получить их скоро не придется потому что завед[ующего] хозяйством убила лошадь»[202].
Мораль? Один-единственный ушлый артельщик мог воздействовать на восприятие рациона целым подразделением, прямо или опосредованно меняя мнение о питании в роте в лучшую или худшую сторону. Ну а каждое из отрицательных свидетельств о питании на войне обладало собственной массой, складывающейся в критическую. Действительность, как всегда, была куда сложнее общих показателей и заданных норм дачи, срывом которых мог обернуться любой сбой в снабжении. Иначе с чего бы одним из лейтмотивов в солдатских письмах домой и в 1915, и в 1916 годах становиться сухарям: «1915 года 18 июня [1 июля]. Настя, я тебя попрошу, пожалуйста, не остафте мою просьбу, пришли 1 ф[унт] табаку махорки и сколько небуть сухарей. Пришли поскорее… Больше ничего не присылайте, кроме табаку и сухарей… 1916 года апреля 11 [24] дня.
<…> Дорогая Мамаша, посылку я получил, а деньги нет, ипокорнейше благодарю вас за ето. Дорогая Мамаша, пожалуйста, шлите как можно чаще сухарей»[203]?
Эскиз полевой глиняной хлебопекарной печи капитана А. И. Теплова. Ее конструкция была столь удачной, что использовалась бойцами Красной армии в ходе советско-польской войны 1919–1921 годов
Многие дореволюционные положения организации армейского тыла продолжали действовать во время Гражданской войны в России, хотя и не вполне соответствовали ее характеру. Затруднения с доставкой провианта частям Красной армии решались запасанием провизии на фронтовых и армейских складах[204]. В числе прочего задействовались разработки еще периода Первой мировой, тогда не сыскавшие должного применения. Например, инженер В. И. Бушкович еще в 1912 году спроектировал хлебопекарную печь-повозку. Опытная партия таких печей под звучным названием «Марс» в Великую войну прошла полевые испытания, но не более того. Однако в 1920-е годы в советской военной печати подчеркивалось: «Вопрос о типе печей-повозок, пожалуй, можно считать устраненным, ибо печь-повозка “Марс” изобретения русских инженеров Бушковича и Важеевского как будто отвечает всем тем требованиям, которые к ней предъявляются… Отрицательные ее качества почти целиком поглощаются ее положительными качествами». А вскоре авторы предложили усовершенствованную конструкцию своего детища Военно-хозяйственному управлению РККА. Оснащенные печами-повозками «Марс» хлебопекарни испытывались начиная с 1926 года и исправно производили порядка 15 тонн хлеба в сутки каждая. Правда, стальной конь обскакал гужевую лошадку и здесь: полевые подвижные хлебозаводы потеснили проверенную десятилетиями разработку, но о ней вспоминали еще и после Великой Отечественной[205].
В локальных военных конфликтах 1930-х продовольственное снабжение войск РККА оставалось важнейшим вопросом. На Халхин-Голе в приказе по тылу штаба 82-й стрелковой дивизии от 18 апреля 1939 года особое внимание командиров и комиссаров частей обращалось на обеспечение бойцов кипяченой водой, и горячую пищу им надлежало подавать не реже двух раз в сутки[206]. Хотя Польский поход того же года показал: «Ж[елезно]д[орожная] администрация при установлении места остановок не учитывает необходимость наличия в этих пунктах воды. В результате эшелоны не имели возможности в ряде пунктов налить кухни, напоить лошадей, обеспечить личный состав водой»[207]. Отчет же о работе тылов и материальном обеспечении одного из полков во время Польского похода — это просто трагикомедия ошибок и война правок в одном абзаце: «Хозяйственный аппарат и тылы полка в полевых условиях с работой справились<плохо>. На протяжении всего периода, то есть от Смоленска до Прусской границы и обратно, полк не имел случаев перебоя в<некоторых (сахар, соль, табак, [нрзб] хлеб)>необходимых продуктах и фураже. Заготовка мяса, овощей и сена велась не только хоз[яйственным] аппаратом полка, но<главным образом>и д[ивизи]онами на средства, отпускаемые командирам д[ивизи]онов из полка»[208].
Великая Отечественная война началась для СССР и Красной армии с утраты колоссальных запасов продовольствия, оккупации врагом гигантских посевных площадей и призыва под ружье значительного процента населения сел и деревень. В 1942 году было собрано только 38 % урожая мирного времени. Не случайно пайки красноармейцев потребовалось сократить, энергетическая ценность же их была такова:
В документах периода Великой Отечественной встречаются примеры скверного положения дел с питанием войск. Например, запись в журнале боевых действий 234-го отдельного саперного батальона: «1 Января 1942 г[ода]. Батальон встречает новый год в условиях больших трудностей, самое главное питание но его пока еще недостаточно, суточная пайка дача на человеко-день. 1. Хлеба 300 гр[аммов]. 2. Круп 140 гр[аммов]. 3. Сахара 30 гр[аммов]. 4. Жиров 43 гр[амма]. 5. Мяса 75 гр[аммов]. Перечисленный паек батальон получает с 12 Ноября 1942 г[ода][210]. Плохо тем что даже круп и тех нет…»[211]. Далее идет приписка, что хотя бойцы и командиры истощены, но пока еще никто не умер. Или — это письмо Сталину: «3-й батальон, 9 рота 1043-го полка 284-й стр[елковой] дивизии. Питание было поставлено очень плохо. Хлеба не выдавалось суток по трое, горячая пища готовилась не всегда, часто была не соленая / период май-июнь [19]42 г[ода] / Бойцы побирались по деревням, затем пекли лепешки из гнилого картофеля. Отсюда была плохая боеспособность целого подразделения. Я беру примеры непосредственно из части, в которой находился я…»[212]. Или — фрагменты текста донесения начальника отдела эвакогоспиталей Вологодского облздравоотдела военврача 1-го ранга В. З. Дановича заместителю председателя Вологодского облисполкома А. М. Лобанову: