[317]. Притом нельзя сказать, что власти относились к подобному снисходительно. Следуя требованиям главных начальников Двинского и Минского военных округов (инженер-генерала князя Н. Е. Туманова и генерала от кавалерии барона Е. А. Рауш фон Траубенберга соответственно), гродненский губернатор В. Н. Шебеко в начале 1915 года указал полиции всерьез взяться и за торгующих обмундированием и обувью военнослужащих, и за скупщиков. Последним при поимке с поличным грозил штраф в размере до 3000 рублей или трехмесячное тюремное заключение[318]. Однако подобные меры не могли полностью искоренить куплю-продажу экипировки как явление.
Наконец, призыв в действующую армию не миновал и сапожников. Они продолжали заниматься привычным ремеслом на передовой. Среди умельцев случались буквально поэты не только своего дела, но и слова. Я не могу отказать себе в удовольствии процитировать это письмо безвестного нижнего чина из 9-й армии в адрес некоей Семеновой в Севастополь в декабре 1916 года: «Как пришит каблук дратвою к сапогу, так сердце мое, пронзенное насквозь шилом большой величины, пришито к тебе подметкою моего сердца. Я готов быть у тебя под башмаком, лишь бы этот башмак был моей работы. О, головка моей души, волосы твои черны как “чудо-вакса” и блестящи как сапожный лак американский. Кожа твоего тела подобна сафьяну с завода в Казани. Твои глазки остры как шпильки, которыми приколачиваются подметки; а уши твои так же малы, как ушки для сапожков. О, верь мне, что мои чувства прочны как Варшавская обувь. Характер мой мягче резиновых галош и ни при каких обстоятельствах в жизни не станет жестким, как выросток плохого дубления. Верь, что души наши являются такою гармонией, какая выделывается на русских высоких щегольских сапогах. Твоя любовь возвысит меня снаружи как каблук, а из внутри как носок. Если ты меня разлюбишь, то я весь уйду в голенище и никакими сапожными крючьями не вытащить меня из оных»[319]. Но в тылу вправду становилось все меньше не только кож, но и рабочих рук, а потребность в обуви только увеличивалась, достигнув в 1916 году приблизительно 2,2 миллиона пар сапог в месяц[320], и не только сапог. Генерал Алексеев еще в пору командования армиями Северо-Западного фронта приказал к маю 1915 года обеспечить пехоту лаптями и поршнями, русскими аналогами индейских мокасин, тоже выделывавшимися из одного куска кожи. Начальник военно-окружного интендантского управления Двинского военного округа генерал-майор П. П. Сакович распорядился проверить, сумеет ли Гродненская губерния выполнить этот приказ. Ответ гласил: к 1 (14) мая может быть сшито 30 тысяч пар поршней при себестоимости каждой пары в 2 рубля и сплетено 5 тысяч пар лыковых лаптей, цена каждой из которых не превысит 30 копеек. Сказано — сделано… На самом деле нет, в срок были готовы только 10 401 пара поршней и 3857 пар лаптей по причине «отсутствия необходимого количества умельцев, так как данный промысел давно потерял востребованность в губернии»[321].
Покровская починочная мастерская, июль 1916 года
Сложно удержаться от вопроса: не проще ли было поставить надлежащим образом дело ремонта обуви? И да, и нет. С одной стороны, приказ по военному ведомству № 553 еще в 1914 году упразднил сроки носки вещей. Война в абсолютно киплинговском ритме «Boots — boots — boots — boots — movin’ up and down again!»[322] в разы ускорила их износ. Отныне войска должны были снабжаться обмундированием по мере надобности. Браковка и отправка той же обуви в тыл лишились смысла, ведь вместо признанных командиром непригодными сапог выдавались новенькие[323]. С 1915-го деньги на починку обуви отпускались, но только в частях тыла. Следствием стали уже известные проблемы. Московская городская управа летом 1915 года обратилась в Ставку, к главным начальникам снабжения армий и интендантам Северо-Западного и Юго-Западного фронтов с предложением заняться починкой сапог, накопившихся на Варшавском, Виленском, Двинском и других вещевых складах. Инициатива была поддержана, лед тронулся и за следующий год с фронта и окружных интендантских управлений поступило 1 195 233 пары сапог. Они делились на месте на подлежащие ремонту либо резке. Последних насчитывалось чуть более трети от общего количества обуви, хотя в феврале-апреле 1916 года соотношение уже было почти равным. Немногим ранее интендант Юго-Западного фронта попросил Московскую городскую управу вместо ремонта сапог обшить кожей 550 000 пар валенок (эта работа будет практически завершена к 1 (14) июля 1916-го)[324]. И лишь в конце апреля того же года приказ армиям Юго-Западного фронта № 751 разрешил выдавать в строевых частях по 2 рубля 50 копеек на ремонт пары сапог[325].
Пытливые умы адресовали военному ведомству варианты утоления «сапожного голода». Некто С. И. Суский предлагал пропитывать валеные сапоги «резино-подобной массой»[326]. Другой энтузиаст, Калькинг, — оснащать их деревянными подошвами, правда, ни описания, ни чертежей не подготовил. Впрочем, и без него подметки из древесины получили путевку в жизнь в феврале 1916 года. «В виду того, что огромный расход подошвенной кожи на постройку новых сапог вызывает задержки в снабжении войск подошвенным товаром, и дабы не отправлять изношенные сапоги в далекий тыл, — является насущная потребность, чтобы войска возможно шире организовали починку их на месте, использовав для этого все местные средства, какие окажутся под руками», — говорилось в соответствующем приказе. Он дозволял вырезать подошвы из досок от «негодных» ящиков из-под провизии. Подметки следовало тщательно смазывать варом для пущей гидроизоляции. Не всякая древесина подходила для этих целей: мягкие породы вроде липы, ольхи и осины были предпочтительнее бука и дуба. Оптимальную форму подметки сравнивали с разрезанным пополам куриным яйцом, ведь плоская сделала бы обувь неудобной[327].
Ассортимент подметок солдатских сапог в 1916 году — из старой кожи, тряпок, веревок, брезента…
Дефицит обуви в армии пытались ликвидировать и за счет закупок за границей. Из заказанного за рубежом количества сапог (до 6 800 000 пар) и башмаков (около 8 000 000 пар) были получены 5 700 000 пар сапог и 4 000 000 пар башмаков[328]. Прапорщик Бакулин записал в дневнике 23 мая (5 июня) 1916 года: «Получили для нижних чинов обоза американские ботинки, на вид очень крепкие, как будут носиться — увидим; обещание интенданта о выдаче на лето лаптей не состоялось, и теперь будут ботинки»[329]. А еще в том же мае засияла звезда интенданта 30-го армейского корпуса полковника Корнеенко и несущего службу там же прапорщика Романчи. К ним в приказном порядке командировались сапожники от каждой армейской, корпусной и тыловой починочной мастерской: осваивать новый способ изготовления составной подошвы, на сей раз — «из старого материала, из кусков и обрезков новой подошвенной кожи, а также из старых брезентов, веревок и тряпок». Лоскуты старой мягкой кожи либо кусочки твердой пригонялись один к другому на подстилке и скреплялись деревянными шпильками. В случае с брезентом требовалось 6–8 слоев его достаточной для загиба краев площади, но толщина подошвы не должна была превышать 1 сантиметр. Сечение же веревки не имело значения: веревочную подметку находили весьма прочной при любой толщине. При ее изготовлении шнур обводился по ранту, а затем укладывался на подошву плотными витками с непременной обработкой смолой и прибиванием деревянными и железными шпильками. В крайнем случае сапожник набирал подметку «из всяких тряпок, предварительно обильно промазанных варом». Будь подошва сапога кожаной или тряпичной, каблук всегда делался из клочков кожи с твердой набойкой, а то и подковкой.
Однако хотя подошвы и изнашивались первым делом, больше всего кожи требовалось на выделку голенищ. Не случайно их высота была уменьшена на 9 сантиметров[330], а уже в марте 1915 года появились первые сапоги с голенищами из брезента, бязи или вовсе тканевыми. В армии это новшество восприняли неоднозначно: тряпичные голенища не заменяли кожаных, а с брезентом на рынке тоже было сложно. Интендантство рассчитывало обойтись полумерами вроде запрета на ношение сапог в зимнее время года, выдачи раненым штиблет и плана по переходу войск на полусапоги с весны 1917 года.
Чертежи краг из кусков старых голенищ и передов
9 (22) июля 1916 года приказом по военному ведомству № 276 Верховный главнокомандующий дал офицерам и военным чиновникам вольную по части обуви. Отныне в строю и вне строя дозволялось носить при походной форме и полусапоги, и башмаки, и ботинки. На смену голенищам пришли кожаные краги, гамаши и даже окрашенные в темный цвет бинты, то есть обмотки. Первые не были такой уж экзотикой для Русской императорской армии. Ботинки с крагами с января 1914 года являлись штатной обувью авиаторов. Впрочем, случались нюансы: весной 1916-го начальник Бакинской офицерской школы морской авиации А. А. Янович издал приказ о выезде на остров Песчаный для отработки бомбометания строго в сапогах с высокими голенищами, так как полигон буквально кишел змеями. Но то — летчики, а пехота уже вовсю шила себе опанки, те же самые, что и сорок лет тому назад.
Продолжаться дальше так попросту не могло. 6 (19) июля 1916-го был учрежден Комитет по делам кожевенной промышленности, руководящий деятельностью районных кожевенных комиссий. Последние следили на местах за тем, чтобы производители были обеспечены сырьем и выполняли заказы целиком и вовремя. День спустя военный министр и министр торговли и промышленности постановили: отныне всем без исключения производителям надлежало выделывать товар в максимально возможном объеме и строго необходимых для нужд армии сортов.