и т. д., так и попросту неэффективностью производства. Отдельно потребовалось договариваться с поставщиками сырья, стоимость которого прямо влияла на итоговый ценник. Тем не менее он не сразу, а постепенно, но снижался. На исходе войны была полноценно налажена и починка армейской обуви. Если в 1917 году войскам еженедельно поставлялось от 250 до 300 тысяч пар новых ботинок, то в 1918-м их количество снизилось вдвое, а свыше 200 тысяч пар в неделю выходило из мастерских. Несколько сотен их действовало на фронте, там трудились солдаты; завод по ремонту обуви в Кале дарил вторую жизнь 30 тысячам пар ботинок в неделю. Наконец, еще четыре ремонтных завода в метрополии были почти полностью обеспечены женскими рабочими руками. Для производства обуви гражданского образца сырье поставлялось производителям ниже рыночной стоимости, а цены на нее были зафиксированы[342].
И томми, и пуалю на Западном фронте носили главным образом ботинки с обмотками. Вернее, французские солдаты в начале войны закрывали голени кожаными гетрами образца 1913 года с крючками и люверсами для намотки шнура. Гетры апробировались французами начиная с 1897 года, но в Первую мировую армия Третьей республики все же отдала предпочтение обмоткам. Таившаяся среди витков ткани угроза тогда еще оставалась неявной для большинства как военных, так и медиков…
Впервые «траншейная стопа» была отмечена на Западном фронте Великой войны в конце 1914 года. В тыловые госпитали поступало все больше мужчин с острым воспалением пальцев ног, ступней, а нередко и голеней. Почти все они рассказывали примерно одно и то же: неделя кряду на передке, то дождь, то снег, ноги замерзали и немели. Из-за непрерывных боев обуви было не снять, пока не становилось трудно держаться на ногах. Они отекали и тускло краснели, пальцы на обеих стопах покрывались пузырями. Звучали жалобы на тупую, ноющую боль и жар, но притом ни ранений, ни иных явных нарушений в организме не отмечалось.
Поначалу врачи относили такие случаи к категориям обморожений или признавались, что причины не определены. Находились среди них и прозорливые специалисты. «Среди военных медиков бытует мнение, что тесная обувь, выделанная из жесткой кожи и постоянно носимая в течение нескольких дней в сырых холодных траншеях, является основной причиной всех неприятностей», — записал 2 декабря 1914 года в дневнике помощник начальника медицинской службы британской 8-й пехотной дивизии[343]. Обезножевших воинов оказывалось все больше, и в Руане была срочно организована медицинская конференция. Военно-полевым хирургам предстояло однозначно ответить на вопрос: солдат делает инвалидами обморожение или иная, отличающаяся симптомами и протеканием угроза?
К середине 1915-го большинство специалистов разделяло вторую точку зрения по одной простой причине: наиболее уязвимые перед холодом носы и уши пациентов en masse были в порядке. Тяжелые поражения нижних конечностей вне прямой зависимости от укуса мороза окрестили «траншейной стопой». Отмечалось, что с наступлением весны таких случаев все же стало меньше, но к следующей зимней кампании медики должны быть во всеоружии[344].
Дальнейшее изучение «траншейной стопы» позволило понять, что вызывает ее развитие. Солдаты в тугих обмотках или сапогах не по ноге сперва топают по раскисшим дорогам и холодным лужам. Прибыв на место, они заступают на пост, не высушив обуви — недосуг, не до того, и так далее, и тому подобное. Сухих и твердых половиц в траншеях им никто не обещал. Месившие грязь на марше фронтовики продолжают стоять все в той же обуви. В промокших и перетянутых ногах ниже колен замедляется кровоток. Ситуацию усугубляют инерция мышц ног ввиду малой подвижности и любые повреждения кожи ступней, мацерация которой в сырой обуви неизбежна. При этом любой дискомфорт в своих двоих воины чаще всего списывали именно на легкое обморожение, — де-нужно просто потерпеть, а там или само пройдет, или отогреемся, к тому же холод скрадывал боль. Увы, нередко к моменту госпитализации хирургам оставалось только браться за ланцет или пилу — «траншейная стопа» перетекала в гангрену. Детство, в котором на промокших ногах расхаживала простуда, осталось в прошлом. Молодые, неделю тому назад совершенно здоровые мужчины становились калеками.
Британский плакат времен Первой мировой, предупреждающий об опасности «траншейной стопы»
Британские военные медики основательно подошли к профилактике «траншейной стопы»: с 39 страдающих ею на 1000 человек в 1915 году заболеваемость снизилась до 11 в 1917-м. В войска начали поставляться толстые шерстяные носки. Томми смазывали ноги мазью из ворвани и борной кислоты, замененной позднее присыпкой[345].
Германская пехота вступила в войну обутой в знаменитые Knobelbecher’ы[346] — кожаные сапоги образца 1866 года с двухшовными голенищами высотой 30–35 см[347]. Набитые в подошвы этих сапог гвозди, а также подкованные каблуки сокращали износ обуви и придавали топоту немецких солдат характерную железную ноту. Сапоги коричневой или черной кожи на старте Первой мировой в 1915 году штатно почернели. Ближе к концу войны же бошам частично пришлось носить и ботинки с обмотками: сказывалась нехватка кожевенного сырья — возможности его главного поставщика до 1914-го, Аргентины, серьезно ограничила блокада.
В армии Дунайской монархии основной разновидностью строевой обуви были ботинки, промаршировавшие на смену сапогам с короткими голенищами. «Вне строя часто даже рядовые солдаты носили легкие ботинки штатского образца (сменной обувью и для работ в пределах казармы служили комбинированные из кожи и брезента облегченные ботинки)», — отмечает военный историк С. В. Прищепа[348]. Кавалеристы продолжали щеголять в сапогах со шпорами, причем нередко даже в окопах[349].
В Османской империи уже первый призыв оказался настолько успешным, что армия была не в состоянии обеспечить всех и каждого пищей, оружием и обмундированием. Каждый мобилизованный должен был иметь при себе запас пищи на 5 дней, а также «подходящую» одежду и обувь. Как следствие, многие турки встали в строй в гражданском платье и сандалиях. В дальнейшем марши босиком были печальной нормой для османских войск. Сапоги на ногах русских солдат, взятых в плен на Кавказском фронте, были предметом жгучей зависти подданных султана. Деревянные подметки, привязанные к ступням, охапки соломы на ногах… На Палестинском фронте целый османский полк вернулся из атаки в вещах убитых британских солдат, тела которых турки раздевали прямо под обстрелом — хотя брать короткие брюки и брезговали. В этом мародерстве нет ничего удивительного: в марте 1918-го турок-дезертир поведал англичанам, что их часть не получала новой одежды и обуви более года[350]. Таким образом, в Русской армии дела с обеспечением войск обувью обстояли отнюдь не худшим из возможных образом.
Повторился ли «сапожный» голод вновь?
В «Песне о великом походе» Сергея Есенина ротный перед боем неспроста завещал жене пару сапог, а пережив бой, решил, что сам износит их. Во время Гражданской войны в России обуви не хватало ни белым, ни красным. Например, весной 1919 года в полках из уральских казаков, помимо некомплекта личного состава, у половины не имелось сапог, а лапти с учетом сырой стужи почти гарантировали простуду. Как следствие, в ответственный момент наступления сил Колчака на востоке России целые части оказывались небоеспособными. Когда в мае несколько полков Сводного Сибирского ударного корпуса Сибирской армии бежали из боя, теряя оружие и обувь, командующий армией Радола Гайда опознавал в безоружных и босых потенциальных дезертиров, и их ждали расстрел или арест. Увязая в снегу в отсыревших, дырявых валенках, лаптях и разваливающихся сапогах, было одинаково худо и наступать, и отступать. «Эта картина не вяжется с данными о многомиллионных поставках союзников Колчаку, в том числе о поставках двух миллионов пар обуви… Если все это и было поставлено во Владивосток, то до фронта в значительной степени так и не дошло», — пишет доктор исторических наук А. В. Ганин[351].
В Красной армии лапти тоже не являлись чем-то из ряда вон — Чрезвычайная комиссия по снабжению войск лаптями работала не впустую. Однако ценой огромных усилий острый дефицит обуви в РККА был снижен еще до конца войны: 1,8 миллиона пар обуви только во втором полугодии 1919-го, еще 5,8 миллиона пар вкупе с миллионом портянок в 1920-м — цифры, говорящие сами за себя[352].
В советские годы производство обуви было поставлено на широкую ногу. Понятно, что в печати история этой отрасли легкой промышленности велась от 1917 года, а успехи первых пятилеток подавались как безоговорочная победа над Англией, Германией и Францией и приближение вплотную к показателям США как по количеству, так и по качеству продукции[353]. О таких случаях, как приглашение в 1930 году американских рабочих в «Грознефть» для оказания помощи в ремонте обуви, для которых вдобавок не подготовили ни жилплощади, ни рабочих мест, не говорилось[354]. Тыловое ополчение в начале 1930-х испытывало те же проблемы с обувью, что и инородцы в Русской императорской армии в 1916 году. Оно было обеспечено обувью только на 30–40 %, десятки тылополченцев не могли выходить на работу или грели пятки у костра, а на 1934 год Военно-хозяйственное управление РККА закладывало 26 тысяч пар обувки