— писала царица супругу[433]. Негодования же со стороны подданных после отстранения дяди от кормила власти в Ставке сполна отведал не кто иной, как император.
Александра Федоровна со старшими дочерями, окончив медицинские курсы, ассистировали во время хирургических операций и ухаживали за ранеными солдатами. Порой хирургу приходилось оперировать сидя, поскольку царице было сложно подолгу стоять. Ее здоровье было неважным задолго до войны, а с началом оной только ухудшалось. Радикулит, боли в руках, подагра, воспаление почек, предрасположенность к ревматизму и ишемической болезни сердца — таков неполный список недугов Александры Федоровны.
Августейшая сестра милосердия — императрица Александра Федоровна
«Общественное мнение страны об этом не знало, царица хотела выглядеть здоровой и работоспособной, энергичной и неутомимой сестрой Красного Креста», — отмечает историк Б. И. Колоницкий[434]. В это же время проститутки наряжались в форму сестер милосердия, спекулируя на слухах о свободных нравах в прифронтовых госпиталях. В восприятии многих и многих этот маскарад распространялся на царицу и царевен. Еще до 1917 года Александре Федоровне вменяли супружескую измену, любовную связь с Распутиным и даже с А. А. Вырубовой. Популярным сюжетом для сплетен было ее немецкое происхождение, якобы располагавшее к предательству интересов России. Одни желали ей смерти, а другие распускали слухи об уже произошедших, но неудачных покушениях[435]. Дело доходило до расправ над изображениями царской семьи. Исследователь В. Б. Аксенов приводит цитату из протокола об осквернении портрета императора: «На портрете изображены государь император, государыня императрица и великие княжны: Ольга, Татьяна и Мария Николаевны, причем на местах глаз, носа, рта у всех дыры; на груди государя императора также дыры, а на руках государыни и великих княжон проколы. Портрет внизу на лицевой стороне слегка испачкан кровью, а на обратной стороне — большие кровяные пятна»[436]. Протокол был составлен в феврале — 1916-го, а не 1917 года.
После же падения самодержавия брызги грязи превратились в селевой поток, извергавшийся из типографий в раскованные революцией умы, охочие до скрываемой старым режимом «правды». Приведу буквально несколько примеров на тему Распутина, царской семьи, сепаратного мира и тому подобного. Императорская чета целует Распутину ноги, восклицая: «О, Григорий ты наш отец! Ты наш Христос!»[437]. Александра Федоровна вышивает Распутину одежду, «а Гришка плутяга был парень не скряга, за расшитые рубашки немчурке Сашке турусы на колесах городил и с немкой амуры разводил»[438]. Мало того: «И к Гришке приходили министры на поклон. Хвалясь своей рубашкой, он на балах плясал, и вместе с немкой-Сашкой нас немцам продавал!»[439]. И здесь хотелось бы подчеркнуть: дело не в том, насколько судачившие о неумении государя руководить армией сами разбирались в военном деле, и не в том, что шушукавшиеся о бесстыжести государыни не держали ей свечку. Ни первое, ни второе не мешало никому сплетничать об этом и до, и после падения самодержавия: «2/ХІІ [1917]. Сегодня известие о бегстве Николая II из Тобольска. Большевики, Викжель (правильно — Воржель) встревожены, принимают меры и пр[очее]. Так ли? Есть такая версия (пока лишь устная): немцы при переговорах о перемирии прежде всего потребовали освобождения Алисы… с гарантией безопасности, через Минский фронт в Германию»[440].
Виталий Бианки в одном из своих замечательных рассказов описывал революционеров, в 1913 году скрывавшихся от преследования властей в уральской тайге. Один из них ушел по ягоды и набрел в лесу на медведицу с детенышами. Медвежата принялись облизывать руки незадачливого добытчика и освежевали ему ладони шершавыми, точно наждак, языками. Тот стерпел боль, не закричал, не отогнал зверей и тем спасся от неминуемой смерти. А с лета 1914 года подданные Российской империи — не все, но многие, на фронте и в тылу чесали языками и обдирали с власти покровы, казавшиеся прежде священными. Из-под лоска и вековой позолоты сквозила беззащитность. Революционерам на сей раз необходимо было дождаться заветного момента, по мере сил приближая его. Конечно, медведь оставался хозяином тайги при клыках, когтях и огромной массе, но в итоге обессилел и оказался убит.
Ангелы Монса и дети подземелья
В начале Великой войны на Британских островах очень ждали… русских солдат. Слух о том, что Россия отправит свои войска на помощь союзнику, охватил всю метрополию. Их должно было быть не меньше 75 тысяч, этих «замечательных высоких мужчин в длинных шинелях». Очевидец тех дней некто Харрис описывал в дневнике случайную беседу с прохожей: «Старая женщина сказала, что они должны были пройти, потому что она видела снежные следы от их ног на станции Крю! Поскольку это был сентябрь, то снег должен был быть русским!»[441]. Только парламентский запрос осенью 1914-го позволил свести эти настроения в обществе на нет.
Одна из наиболее известных британских легенд Великой войны — это, конечно же, «ангелы Монса». В критический момент для 2-го корпуса Британских экспедиционных сил в Бельгии (23–26 июля / 1013 августа 1914 года) на пути наступающих войск 1-й германской армии встали неодолимые создания из света. Витязь в золотых доспехах и верхом на белом коне сказал англичанам: «Давайте, парни! Я покончу с бесами!» — и то был сам святой Георгий. Следует сказать, что история происхождения этой легенды интересна не меньше ее самой. Кровавый август 1914 года заканчивался для Великобритании скверными новостями: армия несла большие потери, ей было необходимо подкрепление, причем немедленно. Впечатленный трагическими вестями из Европы в прессе, писатель Артур Мэйчен посвятил отступлению под Монсом небольшой рассказ. В нем на подмогу гибнущим томми приходили их славные предки — английские лучники, победители битвы при Азенкуре 1415 года. Колонка Мэйчена увидела свет на третьей полосе London Evening News в конце сентября. Прошло около полугода, Первая мировая на Западном фронте обернулась позиционной бойней, не став менее кровопролитной.
В начале апреля 1915 года под заголовком «Отряд ангелов» (The Troop of Angels) впервые была опубликована новая трактовка сочинения Мэйчена. В ней духов средневековых лучников сменило небесное воинство и Победоносец. Эта эволюция случилась не вдруг. С минувшей осени в приходских церквях всей Англии колонка Мэйчена переписывалась в журналы, однако без пояснений насчет ее выдуманного характера[442]. Затем одна из католических газет стилизовала сюжет под письмо офицера, очевидца случившегося при Монсе чуда… Вскоре ангелы Монса одолели не только немцев, но и четвертую власть в отдельно взятой метрополии. Легенду поддерживало не только духовенство, в ее защиту выступили и оккультные круги: известный теософ Альфред Синнетт подыскал «духовным существам» на поле боя собственное мистическое толкование[443].
«Ангелы Монса». Рисунок Альфреда Пирса, 1915 год
Британские военные не были чужды фатализма, как и их русские союзники. Репортер Филипп Гиббс записал в блокнот слова одного полковника на передовой: «Я наделен мистической силой. Ничто не навредит мне, пока эта сила, проистекающая из веры, при мне. Это вопрос безоговорочной убежденности во власти духа над материей… Я способен уцелеть под любым обстрелом, поскольку моей силы воли хватает на то, чтобы отклонять в сторону осколочные снаряды и пулеметные очереди. По сути, они вынуждены подчиняться моей воле. Они бессильны перед разумом человека, непосредственно связанного со Вселенским Духом…»[444].
Другие полагались на амулеты, зачастую импровизированные: счастливые монетки, пуговицы, засушенные цветы и томики Евангелия, вплоть до кукол и плюшевых мишек. В огне Великой войны они никому не казались неуместными, глупыми или смешными. Ходили слухи о британском солдате, распятом бошами на штыках, хотя после немецких зверств в Бельгии еще в 1914 году они не казались невероятными. И уж точно не менее впечатляющей была легенда о полубезумных дезертирах, прижившихся на Сомме прямо посредине фронта. Французы, немцы, итальянцы, австрийцы, англичане, канадцы… Бородатые, в изношенных мундирах, они якобы укрывались в подземных ходах и землянках и покидали их только ночами, обшаривая трупы и добывая еду с питьем. Бессвязные крики сплетались с рычанием псов-падальщиков. Даже Генеральный штаб не знал, как быть с ними. Говорили, что все закончится в облаке смертоносного газа. Попытка выманить подземных жителей из нор корзиной с пищей, табаком и виски потерпела неудачу. Рядом с нетронутым угощением утром появилась записка: «Ничего не выйдет!»[445].
«В Вердене. В церкви. Во время бомбардировки голова святого, отбитая снарядом от карниза, была вдавлена силою взрыва в стену и так увековечена смельчаком-фотографом, решившимся проникнуть в Верден». Фото и подпись — из журнала «Нива» за 1916 год
Традиция немецких военных суеверий насчитывала несколько веков истории. Еще по трактам и полям сражений Тридцатилетней войны кочевали слухи о таинственном «пассауском искусстве», оберегающем от гибели и ран в бою. Предание гласит, что во время борьбы за Пльзень осенью 1618 года наемник воинственного графа Мансфельда по имени Ганс спокойно вышел ко рву под огонь осажденных с кружкой пива и гарнцем квашеной капусты. Пять угодивших в него пуль оказались бессильными, ландскнехта насмерть поразила шестая, оказавшаяся каменной