ейтенанта, а к 1917 году имел на своем счету 14 воздушных побед[541]. Затем ас успел посетить Румынию, помериться силами с неприятелем в небе над ней и удостоиться очередной награды. После падения самодержавия он возвратился в Россию для обучения летчиков, но в мае 1917-го вошел в состав 9-го корпусного авиаотряда и погонял немецких авиаторов в районе Сморгонь — Крево. Последний год войны Федоров проводил все в той же Франции, имея на счету крест ордена Почетного легиона и несколько новых ранений. 9 октября — очередное сбитие неприятельского истребителя, на будущий день — успешный уход от атаки сразу трех немецких аэропланов. За считаные дни до окончания Первой мировой, 7 ноября, Федоров столкнулся в небе с полновесной авиационной группой германских бомбардировщиков и конвоя. Атакуя в одиночку, русский ас уничтожил минимум две вражеских машины, но и сам был сбит. Невероятно, но факт, — выдающийся авиатор выжил, однако, пересекая линию фронта, угодил в плен как шпион. Заключение серьезно подорвет здоровье Федорова, и 4 марта 1922 года он умрет в Париже. Еще один уроженец империи, су-лейтенант Эдуард Пульпэ, погиб в бою над Русским фронтом. Будучи прикомандирован к 8-му истребительному авиационному отряду, 21 июля (3 августа) 1916 года в ходе патрулирования над рекой Стырь он вступил в единоборство с тремя немецкими истребителями и час спустя был подбит. Пульпэ к тому моменту имел на счету пять побед, четыре из них — в составе французской авиации. Он был посмертно удостоен ордена Св. Георгия 4-й степени[542].
Ветеран Русско-японской войны П. В. Аргеев в начале Первой мировой тоже записался в армию Третьей республики. Провоевав в пехотном полку в чине лейтенанта до середины 1915 года и успев заслужить кавалерский крест ордена Почетного легиона, он был ранен, а затем перевелся в авиацию. Апрель 1916-го стал для Аргеева месяцем возвращения в Россию, где он будет участвовать в боевых действиях вплоть до захвата власти большевиками. После летчик вернется во Францию и в небо над ней. На исходе Великой войны он с 15 сбитыми неприятельскими аэропланами (6 побед из этого числа были одержаны на Родине) войдет в топ-20 французских асов[543].
В 1916 году российским военным ведомством было достигнуто соглашение об обучении русских авиаторов в союзных державах. Делегации русских летчиков регулярно отправлялись в авиационные школы в Казо и в Сен-Максене во Франции[544]. Однако после падения самодержавия в России Париж уже не горел желанием брать русских на службу во фронтовую авиацию — они подспудно казались французам носителями революционной заразы. Тление не должно было коснуться красы и гордости Третьей республики, однако у чопорной монархической Англии выбора не оказалось. 25 февраля (10 марта) 1917 года крейсер «Варяг» выбрал якорь и вышел в море со 112 офицерами и нижними чинами на борту. Пунктом их назначения был Ливерпуль, целью путешествия — обучение летному делу и общая техническая подготовка. 4 (17) марта русских авиаторов встретили известием о революции и гимном «Боже, царя храни»[545]. Обмундирование, провиант и снаряжение должен был в полном объеме поставить Петроград — Лондон умел считать деньги. 15 (28) марта делегация из России прибыла в Ридинг, и началась учеба.
На 110 русских солдат и офицеров, не владевших английским, приходилось всего четверо британских переводчиков. Понять друг друга им помогал лишь карманный разговорник. Инструктор предупреждал учеников из России: «Если Вы это сделаете, то будете разгробится». Впрочем, до конца апреля им это и не грозило. Затем теоретический этап подготовки завершился, и в начале мая группы из 10–12 человек в каждой разъехались по аэродромам[546].
Карта французских военных аэродромов, включенная в одну из секретных сводок ГУГШ в 1917 году
Британцы наградили русских гостей архаичным прозвищем «московиты». Те в ответ ласково именовали хозяев «англезами». Хотя ни это, ни языковой барьер не мешали авиаторам двух стран вместе проводить свободное время и устраивать досуг. Русские офицеры бывали в гостях у инструкторов, они распробовали шотландский виски, и, к досаде англичан, никому не удавалось перепить командированных «московитов»[547]. Другое развлечение курсантов приводило британцев в ужас: необычный вариант «русской рулетки» заключался в стрельбе на шум в темном помещении.
Учебные полеты происходили на рассвете и закате солнца, и длились несколько часов. Остальное время дня уходило на изучение азбуки Морзе, сборку и разборку оружия и стрельбу по мишеням. Иногда вылеты оборачивались курьезными ситуациями: например, однажды аэроплан с русским учеником за штурвалом взлетел и… был таков. Его инструктор вспоминал: «Он ушел прямым курсом на юг в утренний туман, не предпринимая попытки развернуть аппарат. Я чего-то все еще ждал, вглядываясь в небо. Ничего не произошло. Самолет в воздухе уменьшался, от волнения начало сосать под ложечкой… Я вернулся к ангарам и подсчитал приблизительное количество бензина на борту самолета. Его было достаточно, чтобы добраться до Ла-Манша и утопить себя в нем. Если он продолжит следовать на юг, без встречного ветра, то это и произойдет»[548]. Но этого не произошло. Авиатор попросту летел прямо, пока не добрался до подходящего для посадки района. Там констебли задержали его и связались по телефону с аэродромом. Вскоре эта история повторилась, но в этот раз полиция приняла русского по Георгиевскому кресту на униформе за кайзеровского шпиона.
Однако не все полеты заканчивались столь благополучно. Курсантам случалось по десятку раз заходить на посадку, страшась разбить аэроплан и погибнуть. Дежурившие у аэродромов «Голодные Лиззи», кареты скорой помощи, не заглушали двигателей[549]. Смерть забирала авиаторов, не делая различий между англичанами и русскими, впервые поднявшимися в небо и уже опытными летчиками с сертификатом на руках. Имена всех погибших не установлены до сих пор.
Обучение в метрополии продлилось много дольше закладываемых на него поначалу двух месяцев. Многие из «московитов» вернулись буквально на порог Октябрьской революции. Кто-то еще успел повоевать, кто-то приступил к переучиванию на другие самолеты в Гатчинской авиашколе, другие вновь встретились в стенах Московской… Разразившийся над Россией тайфун разметал авиаторов по всей бывшей империи.
Не следует забывать и о том, что русские летчики воевали также на Салоникском фронте. Первым из них в 1915 году стал авиатор на французской службе су-лейтенант А. А. Гомберг; после возвращения на Западный фронт он погибнет на исходе 1916-го. В августе 1917 года уже двое офицеров, поручики К. Русян и П. М. Янковский, подали рапорты о переходе в сербскую авиацию: падение дисциплины в русских экспедиционных частях уже становилось необратимым. Оба были зачислены наблюдателями в авиаэскадрилью с сохранением денежного довольствия в прежнем размере. Каких-либо сведений о Русяне и его службе не сохранилось, Янковский же исправно вел воздушную разведку. В июле 1918 года его аэроплан Dorand AR.1 скапотировал при посадке; Янковский получил немало травм, но выжил. После Великой войны он возвратился в Россию, примкнул к Белому движению и воевал за Уралом, а в 1922 году уехал сперва в Корею, затем в Китай, где и осел. Жизнь Янковского, служившего во французской концессионной полиции в Шанхае, в 1940 году оборвал неизвестный злоумышленник[550].
Наконец, в январе 1918 года в Сербию все из той же Франции прибыли сразу две группы авиаторов. Судьбы этих людей оказались головокружительными. Офицеры 1-й Особой пехотной дивизии генерал-лейтенанта Н. А. Лохвицкого, закончив авиационные курсы, застали Октябрьскую революцию на чужбине и решили продолжить службу в рядах сербской армии. Некоторые из них, например С. М. Урвачев и поручик М. К. Кудинов, затем участвовали в Гражданской войне в России на стороне Белого движения, после его поражения вернувшись в Королевство сербов, хорватов и словенцев[551]. В 1941 году война вновь пришла на последнюю из родин в их жизни. Еще один авиатор, поручик В. В. Стеценко, участвовал в ней, но на стороне врага — нацистов в рядах Русского Корпуса, и пропал без вести в 1944-м.
Эхо первой трехмерной войны
Двуглавый орел вставал на крыло с немалым трудом. На новый вид военной техники и, по сути, род войск и задачи возлагались невиданные — ведение глубокой разведки на фронте и в тылу противника, атака наземных объектов, борьба с неприятельской авиацией. Их выполнению часто мешали неслаженность действий с пехотой, порой — предубеждение штабов к добываемой летчиками информации. Появление в небе боевых машин стало для значительной части войск Русской императорской армии почти шоком, что породило явление «дружественного огня» по собственным аэропланам. Впрочем, подобное происходило не только на Русском фронте и не было характерно сугубо для русской армии. Знаменитый германский ас Манфред фон Рихтхофен писал, вспоминая начало своего боевого воздушного пути: «Тогда у меня еще не было представления о наших авиаторах. Я очень разволновался, когда увидел первого летчика, даже не зная, союзник он или враг. В то время я не знал также, что немецкие самолеты помечаются крестом, а вражеские — кругами. Поэтому мы палили по каждому самолету. Наши старые пилоты до сих пор рассказывают о болезненных чувствах, возникавших при беспрестанном обстреле своими же»[552]