Весной 1915-го в столице было создано Всероссийское общество памяти воинов Русской армии, павших в войну 1914–1915 гг., с целью: «Всеми законными способами и средствами охранять и содействовать охранению на полях брани могил Русских воинов, павших в войну 1914–1915 гг. с Германией., Австрией и Турцией, без различия вероисповеданий и национальностей, и сохранить в дальнейшем память погибших жертв долга Родине»[655]. Исследователь Н. В. Родин отмечает, что в архиве этого общества сохранились достаточно полярные оценки состояния прифронтовых захоронений современниками. Согласно одному свидетельству от октября 1916 года могилы благоустроены и имеются данные практически о каждой из них. Другой очевидец, заведующий делопроизводством по сбору военно-исторических документов в 11-й армии капитан М. М. Эфенбах, тогда же высказывался иначе: «При осмотре полей сражений непосредственно вслед за окончанием боевых действий пришлось лично убедиться, что вопрос об уборке с полей сражений тел убитых воинов, погребение их, а также устройство, охранение и регистрация могил в большинстве случаев находится не на должной высоте и заставляет желать много лучшего… Большей частью могилы, даже братские, представляют из себя небольшие холмики, в лучшем случае с крестом и прибитой или просто приставленной дощечкой, с надписью на ней химическим или простым карандашом, кто погребен; а то и малозаметные даже теперь холмики без всякого даже креста, которые, если не принять мер к их охране теперь, будут совершенно сравнены с землей»[656].
Погребение убитых в боях под Якобштадтом Курляндской губернии, 1916 год
Однако павших воинов хоронили не только на фронте, но и в мирном тылу — речь прежде всего об умерших от ран. Не случайно еще на заре войны Александровский комитет о раненых выступил с инициативой устройства братских кладбищ в тыловых губерниях, «дабы такие особые братские кладбища, обсаженные впоследствии деревьями и обнесенные решеткой, служили напоминанием последующим поколениям о жертвах Великой Европейской войны». Император Николай II одобрил ее, а воплощение в жизнь было возложено на земские и городские органы самоуправления. Решение ряда проблем, от выделения площадей под кладбище до учета погребенных, неизбежно тормозило все дело. В Петрограде Городская дума утвердила выбранный для братского кладбища участок в декабре 1914 года, а хоронить на нем тела умерших воинов начали только весной 1915-го. В конце года городская управа отпустила для содержания кладбища 16 125 рублей из 500 тысяч, выделенных городскому голове на военные нужды[657]. В Минске городская управа в декабре 1914 (январе 1915-го) года приобрела у причта Минского кафедрального собора участок земли между Виленским и Долгиновским трактами общей площадью 5 десятин 460 квадратных саженей по стоимости 1 рубль 50 копеек за квадратную сажень, в общей сложности 18 690 рублей (половина суммы выплачивалась сразу же, другая половина — через год после утверждения купчей крепости). Кроме того, город обязался выплатить по 500 рублей за десятину тем арендаторам, чьи договоры оказались ничтожными. Из этой площади под устройство братского кладбища отводилась 1 десятина. По разрешению от губернского правления территорию надлежало немедленно обнести хотя бы временной оградой и нанять необходимое число могильщиков «для рытья могил, подноса к могилам доставляемых на кладбище гробов с покойниками и для содержания братских кладбищ в должной исправности и чистоте». Им же передавался ключ от кладбищенских ворот[658]. Ну а в глубинке умерших воинов хоронили и на братских, и на обычных приходских кладбищах.
Покой в родной земле обретали и погибшие на фронте, если их останки перевозились в тыл. Например, тело погибшего в начале 1915 года капитана 85-го пехотного Выборгского полка И. В. Мамонтова, погребенное на фронте, его супруга решила найти во что бы то ни стало и перезахоронить в Новгороде. Утром 8 (21) марта проститься с земляком-героем пришло множество горожан. Ректор духовной семинарии архимандрит Тихон отслужил первую литию у городского вокзала, и траурная процессия направилась к Антониеву монастырю. Катафалк с гробом сопровождали войска. Лития служилась у каждой из восьми церквей по пути, а также у дома павшего. В Сретенском храме прошло отпевание офицера. Когда гроб опускался в могилу, караул из 107 нижних чинов трижды произвел залп из винтовок. Капитан Мамонтов был посмертно произведен в чин подполковника. К сожалению, его могилы не сохранилось[659].
Из донесения от 3 (16) августа 1916 года командира 6-го эскадрона командиру полка, номер и наименование кавалерийской части неизвестны: «В бою 24 июня под ф[ольварком] Павлиновым Пинского у[езда] Минской губ[ернии] убитые гусары: Шабан и Петухов преданы земле на месте, указанном на кроках»
Подобные инициативы исходили от родных или однополчан павшего, а их рассмотрением занимался отдел военных сообщений ГУГШ. Конечно, непременным условием репатриации являлось нахождение могилы на территории, подконтрольной Русской армии, — в ином случае прошение ожидал отказ. Принятие решения могло быть быстрым, не дольше недели, или растянуться на целые месяцы. В случае, если оно оказывалось положительным, государство оплачивало транспортировку тела по железной дороге — от станции отправления до станции назначения. Прочие расходы (на эксгумацию, приобретение гроба, доставку на станцию и от нее по прибытии) просители должны были покрывать из своего кармана[660]. За выдачей удостоверения для поездки в действующую армию за телом мужа, сына, племянника им надлежало обращаться в канцелярию губернатора, прилагая извещение о смерти родного[661].
Да, в Первую мировую войну существовали и свои «похоронки». Как правило, скорбные извещения наносились на бланки за подписью командиров полков, но со временем в ход пошли и почтовые открытки, заполненные священниками. На малой родине погибшего сельский староста под расписку доводил до сведения его родных трагическую новость, а сама «похоронка» передавалась в волостное правление[662]. Нередким явлением были и письма к родным погибших, составлявшиеся однополчанами. Паче того, без них родственники в мирном тылу могли подолгу оставаться в неведении о судьбе «родных силачей». Ранее я приводил примеры таких печальных посланий, а вот еще одно — письмо вдове уроженца деревни Першинской Вомынско-Благовещенской волости Усть-Сысольского уезда Вологодской губернии, нижнего чина 13-го стрелкового Генерала-Фельдмаршала Великого Князя Николая Николаевича полка М. И. Каракчиева: «Хиония Алексеевна Михаил Иванович Ваш муж умер 4го Октября [в] Воскресенье утром позовч[ера]. Мы пошли Наступление и добрались до проволочного ограждения там начали мы окапывадса и окурат попали под пулеметы где и попала пуля ему в сердце Но так как близких уже нет никого то никто и не хочет уведомить Вас. Но теперь получили письмо я узнал как зовут Вас и пишу письмо. Схоронены они 30 человек вместе. Теперь Вы не пишите больше письма потому что уже его нету»[663].
Если раненый военнослужащий умирал в лазарете, то извещение об этом делалось медиками на официальном бланке: «Сообщаю что муж ваш Артемий Степанович Орлов скончался 5-го Апреля от рожи левой ноги и зарожения крови. Скончался тихо и спокойно был без памяти всего один день перед смертью. Похоронен через Николаевский Военный Госпитальтак что бумаги о похоронах лазарет выслать не может, — писал смотритель городского лазарета № 7 в Петрограде вдове умершего Лукерии Гавриловне в Ирбитский уезд. — Вещи оставшиеся после смерти какие были отправлены Начальнику 134 Петроградского Тылового Распределительного и Эвакуационного пункта… 60 же коп[еек] присланные вами для ответного письма посылаю обратно»[664].
Иногда случалась обратная связь, вдобавок предающаяся огласке из соображений пропаганды. Например, 31 июля (13 августа) 1916 года главнокомандующему армиями Юго-Западного фронта по команде была передана телеграмма: «Счастлива, что сын мой прапорщик Кронид Великотный пал на поле брани за ЦАРЯ и Отечество. Прошу сделать распоряжение о присылке тела для погребения [в] Великих Луках. Сама я бедна, стара, не могу что-либо предпринять. Служил [в] 282 Александрийском пехотном полку. Да пошлет вам Бог окончательную победу. Великотная»[665]. Генерал Брусилов в отдельном приказе тем же днем распорядился отправить тело погибшего домой с сопровождением гроба нижним чином, выслать матери прапорщика оставшиеся у него деньги, личные вещи и награды.
Воинов, скончавшихся в неприятельском плену, хоронили всем миром без различия национальностей и вероисповедания. Капитан Успенский так описывал прощание с британским офицером в октябре 1916 года: «Как только узнали в лагере о его смерти, первую панихиду по умершем, по нашей просьбе, отслужил священник в церкви-чердаке, причем на панихиду, кроме всех англичан, явилось очень много пленных офицеров прочих наций и немцы.
Прекрасно пел наш хор под управлением Ген[ерального] Штаба кап[итана] Добрынина. До слез печально и трогательно звучали скорбные мотивы: “Со Святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная!”. <…> На другой день, по исполнении всех формальностей, тело покойного лейт[енанта] Вилькинзона положено было в красивый металлический гроб, поставленный в манеже. Много венков и цветов от пленных офицеров каждой нации украшали гроб. Для похорон прибыли в лагерь пастор и ксендз.