Принятое сотником решение, каким бы они ни было, скорее всего, не получило бы огласки. А вот одно из состоявшихся тогда же братаний удостоилось отдельного приказа войскам 1-й армии и имело суровые последствия. Привожу полный текст приказа: «В день Рождества Христова немцы, выйдя из своих окопов против позиций Дунайского и Белебеевского полков, стали махать белыми тряпками и подошли к реке, показывая бутылки и сигары и приглашая наших к себе.
Человек 10–15 немцев без оружия подошли к реке, сели в лодку, переправились на нашу сторону и стали заманивать к себе подошедших к берегу солдат вышеназванных полков. Несколько человек поддались на эту подлую уловку и переправились на немецкую сторону, и, что позорнее всего, — с ними переправился призванный из запаса Дунайского полка поручик
Семен Степанович Свидерский-Малярчук. Все переехавшие на ту сторону наши солдаты и этот недостойный своего звания офицер тотчас были немцами арестованы и взяты в плен.
Приказав немедленно заочно судить поручика Свидерского-Маляр-чука полевым судом по ст[атье] 248 кн[иги] XXII Св[ода] В[оенных] П[остановлений] 1869 г. (смертная казнь), предписываю немедленно сообщить имена сдавшихся солдат на их родину, дабы в их селах и деревнях тотчас же прекратили выдачу пайка их семьям, и все там знали, что они изменили своей Родине, польстившись на бутылку пива.
При повторении подобных подлых выходок со стороны немцев немедля по ним открывать огонь, а равно расстреливать и тех, кто вздумают верить таким подвохам и будут выходить для разговоров с нашими врагами. Подписал: командующий армией, генерал от кавалерии Литвинов»[734].
К чести Свидерского-Малярчука следует отметить, что сам он считал случившееся досадным недоразумением. Незадачливый поручик неоднократно пытался бежать из плена, дабы оправдаться[735]. Тем не менее этот пример отличается от прежних случаев перемирия. Воинами двигала не потребность в погребении павших — их прельстила возможность скрасить тяжкие военные будни. Данный мотив в дальнейшем становился все более значимым.
6 (19) февраля 1915 года датируется запись в журнале боевых действий 13-й роты лейб-гвардии Преображенского полка: «Один солдат 15-й роты высунулся из окопа, показал газету немцу; немец, в свою очередь, поднял газету, и вот наш солдат вылез из окопа и направился к немецким окопам, немец тоже вылез из окопа и направился навстречу нашему храбрецу. Сошлись, взяли под козырек, повидались за руку, обменялись газетами; потом немец достал флягу с коньяком, налил в стаканы, поднял в сторону наших окопов — выпил, затем налил, дал нашему солдату. Этот поднял стакан в сторону немецких окопов и крикнул: “За здоровье врага!” Выпил, потом дал наш немцу папироску, немец, в свою очередь, дал нашему папиросу, закурили, попрощались и пошли каждый в свой окоп»[736].
Чередой братаний ознаменовалась весна, особенно праздник Пасхи. Именно тогда братания стали массовым явлением на Русском фронте. Солдаты оставляли окопы, делили с неприятелем разговение, обменивались табаком и продовольствием. На одном из участков фронта дело дошло до состязания хоров и совместных плясок под аккомпанемент гитары!
Реакция командования на происходящее порой была довольно сдержанной — взять хотя бы телеграмму начальника штаба 12-й армии апреля 1915-го: «В одном из полков был случай посылки двух нижних чинов, снабженных белым флагом, с письмом к немцам, занимающим окопы против этого полка; после встречи с посланными с немецкой стороны, наши нижние чины возвратились обратно в свои окопы. Командующий армией считает подобного рода действия совершенно недопустимыми и приказал подтвердить приказание… с воспрещением вступать в какие бы то ни было сношения с противником без предварительного на то каждый раз испрошения разрешения Командующего армией»[737].
Завершился год, Великое Отступление на время сменилось позиционной войной — и к Рождеству 1916 года братания возобновились, подчас не ограничиваясь разовыми встречами. Сообщения об этом поступали начальнику штаба главнокомандующего армиями Северного фронта М. Д. Бонч-Бруевичу. Исследователь А. Б. Асташов описывает выявленный в архивных первоисточниках интересный сюжет о перемирии на позиции у форта Франц на Западной Двине. Там стрелки 4-го батальона 55-го пехотного Сибирского полка следовали правилу «не тронь меня, и я тебя не трону»[738]. С ведома командира полка они вместо разведки буквально ходили в гости к немцам. Те не оставались в долгу, принося солдатам с собой коньяк, папиросы и шоколад. Отдельные порции угощений полагались русским военврачам. Враги сменялись в караулах по договоренности и даже обменивались пленными вместо опасных вылазок за «языками».
Силуэты войны: «Наши и немцы привыкают друг к другу так, что ходят на виду одни у других и не стреляют»
Перемирие у форта Франц отличалось длительностью. Его начали еще воины 53-го Сибирского стрелкового полка, стоявшие на этой позиции ранее. Поначалу командование намеревалось пресечь вопиющие нарушения дисциплины, но обстоятельства, повлекшие их, были сильнее. Реалии войны являлись равно тяжкими для солдат обеих армий, и братания в них оказывались своеобразной формой эскапизма. Однако такая идиллия не могла продолжаться вечно, разлагающе сказываясь на дисциплине, да и немецкие войска отнюдь не были пацифистами. Когда в мае 1916 года они заняли форт Франц, более 70 русских солдат сдались в плен.
В самом начале 1916 года солдаты 13-й пехотной дивизии получили очень необычное приглашение брататься. Начальник дивизии генерал-лейтенант Е. М. Михелис писал в мемуарах: «Австрияки, однако, искали с нами контакта; несколькими днями ранее они пустили к нам кота с привязанным на шее плакатом, призывающим к заключению мира…»[739]. А Пасха в том году буквально вывела братания на новый уровень массовости. Однако за это нарушение воинских обязанностей — по сути, уголовное преступление — Воинским уставом о наказаниях предусматривалось лишь… разжалование в рядовые, не более того. Да и отношение высших начальственных лиц Русской императорской армии к братаниям было на удивление спокойным. Вернее, самого императора подобные инциденты возмущали и удручали, но вот служивший генерал-квартирмейстером при его дядюшке, а в 1916 году — командир 25-го армейского корпуса генерал от инфантерии Ю. Н. Данилов вспоминал без какого-либо (во всяком случае, на тот момент) осуждения: «На нейтральной полосе между окопами завязывается оригинальное знакомство. Сблизившись, люди пожимают друг другу руки, обмениваются непонятными словами, газетами, папиросами, а иногда и бутылками спирта или другого напитка. С нашей стороны наиболее смелые, влекомые все тем же любопытством, заглядывают в чужие окопы и рассказывают потом чудеса о житье-бытье немецких солдат…»[740].
Главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Куропаткин летом 1916 года объяснял популярность этого явления воздействием немецкой пропаганды на призванных на военную службу поляков. Ни о политической пропаганде в войсковой среде, ни даже о пасхальных братаниях он в Могилев не сообщал. Куропаткин был уверен, что успех наступления на Юго-Западном фронте сведет братания на нет, а засидевшиеся в окопах солдаты и думать забудут о перемириях. Начальник его штаба генерал-майор Н. Н. Сиверс тоже не стал преследовать братавшихся на Пасху, но он хотя бы признавал наносимый перемириями вред: удар по боевому духу солдат, упрощение разведки для неприятеля, рост числа дезертиров и т. д.[741]
Если кто из генералов и оценивал братания строго негативно, так это руководивший крупнейшим наступлением 1916 года генерал Брусилов. И неспроста: на одном из участков вверенного ему фронта 10 (23) апреля 1916 года произошло нечто в духе скорее послереволюционных реалий. Около 6 часов утра австрийцы выкинули белые флаги напротив позиций нескольких русских стрелковых полков и выбрались на бруствер. В ответ не раздалось ни единого выстрела. Некоторые из солдат противника принялись хоронить убитых однополчан, а остальные встречали пожаловавших из русских окопов дорогих гостей. Те шагали к неприятелю с пасхальными угощениями, спускались в его траншеи и… оказывались в плену. Многие из этих воинов отличались отвагой в бою, были среди них и георгиевские кавалеры. Все они, по сути, улизнули на братание, воспользовавшись тем, что офицеры и прапорщики спят. Влетело же за случившееся прежде всего генералам: командующему 40-м армейским корпусом генерал-лейтенанту С. Н. Дельвигу и начальнику 2-й стрелковой дивизии генерал-лейтенанту Ю. Ю. Белозору. «Объявляю раз навсегда, что разговоры с противником допустимы только пулей и штыком», — такие слова заключали посвященный этому масштабному братанию специальный приказ[742]. Командующему 4-й стрелковой «Железной» дивизией генералу Деникину тоже досталось, но он воспринял произошедшее с пониманием, впоследствии объясняя его «исключительно беспросветно-нудным стоянием в окопах, любопытством, просто чувством человечности даже в отношении к врагу — чувством, проявлявшимся со стороны русского солдата не раз»[743].
Летом во время Брусиловского прорыва на Юго-Западном фронте братания и вправду практически исчезли. Они отмечались только на позициях отдельных частей, временно став спорадическим явлением. Зато с осени перемирия и «дружба окопами» вновь набирали обороты, и теперь армейскому начальству на местах было куда сложнее пресекать братания. Максимум, что оно могло противопоставить склонению вверенных им войск к братаниям, — это одиночные артиллерийские выстрелы по обнаглевшему неприятелю. Но даже тогда на одном участке фронта: