«…Местами немец от нас шагов на сорок, все слышно, как разговаривает, иной раз кричит: “русь иди дадим коньяку и водки, у вас нет, — а нам принеси хлеба”, а наши солдаты ему в ответ “съешь Вильгельмовы яйца и х…”, он же по нас залп, а мы ему…»[744]. А на другом: «Наши герои и немцы сошлись вместе и поздравляли друг друга, подали руки и поцеловались, они нас угощали папиросами, и водкой, и коньяком, а мы им давали нашего хлеба, который нужно было рубить топором, и им хлеб не понравился. Да, подружились с немцами»[745].
Братание — коллективное фото на память
Падение самодержавия на рубеже зимы и весны 1917-го породило волну, сносящую все имевшиеся ненадежные дамбы: в этот раз пасхальные братания приобрели невиданный прежде размах. «Возможно, было около 7 или 8 часов, когда дверь нашего убежища распахнулась и прозвучало: “Русские идут! Вставай!” Нежданно-негаданно пробудившись, мы было бросились за лопатами, ружьями и боезапасом. Но наш товарищ… сказал нам: “Оружие и амуниция вам ни к чему, русские идут нам навстречу вовсе без оружия и машут…” Вскоре немецкие и австрийские солдаты сердечно приветствовали русских братским поцелуем. Вся враждебность улетучилась. Мы были друзьями, братьями!» — так описывал свои впечатления в апреле 1917 года один из немецких воинов[746]. Наверное, он был искренен, хотя не стоит наивно представлять себе братания в разгар революции сплошным торжеством евангельской любви. Неприятель не упускал возможности толкнуть и без того кренившуюся и падающую дисциплину в Русской армии, а следовательно, и боеспособность войск. Пленение нижних чинов и офицеров, вынюхивание секретной информации, фотосъемка прямо на позициях, пораженческая пропаганда — таковы были реалии братаний в ту пору. Только австро-венгерские разведчики и только в мае 1917-го контактировали с русскими солдатами 285 раз[747]. По этой цифре можно представить себе фронт работы офицеров германской военной разведки. Керенский же тем временем восклицал перед окопниками на съезде делегатов с фронта: «Нам говорят: не нужно больше фронта. Там происходит братание, но разве братание происходит на два фронта. Разве на францизском фронте то же братаются. Нет, товарищи, брататься, так брататься на обе стороны. Разве силы противника уже не переброшены на англо-французский фронт и разве наступление англо-французов уже не приостановлено. У нас нет русского фронта, а есть только единый союзный фронт /апл[одисменты]/»[748].
Впрочем, командование противника довольно быстро раскусило обоюдоострую сущность братаний. Благонадежность частей на тех участках передовой, где прекращались перестрелки и устраивались
посиделки, вызывала все больше сомнений. Целые полки выводились в тыл для «целительной» муштры, а то и перебрасывались на Западный фронт. Участие солдата в братаниях и владение польским или, паче того, русским языком могли круто изменить траекторию его жизни. «Между тем о нашем общении узнали наверху, — вспоминал много лет спустя солдат 46-го пехотного полка 119-й дивизии Отто Мейер. — Пришел приказ: “Немедленно отвести 46-й полк в тыл!”. 1 мая 1917 года нас погрузили для отправки во Фландрию»[749].
Не преминули воспользоваться благоприятной для пропаганды ситуацией и революционные партии, включая РСДРП(б). Известно, что Ленин всячески поддерживал братания и политизировал их. Если верить генералу Брусилову, большевистские агитаторы ухитрялись проникнуть даже в штаб командующего армиями Юго-Западного фронта, заручившись согласием начальника штаба генерал-лейтенанта С. А. Сухомлина на ведение пропаганды в войсках. Они добирались до действующей армии в составе маршевых рот, служащих этакими троянскими конями, — ведь большевикам случалось занимать в строю места дезертиров[750]. Среди них были и весьма видные впоследствие государственные и военные деятели. В секретной телеграмме командующему армиями Западного фронта от 1 (14) мая 1917 года сообщалось: «Начдив 55 [генерал-лейтенант С. В. Цейль], что [в] дивизию прибыл от Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов с удостоверением от 25 апреля номер 126 агитатор Дмитрий Петрович Михайлов, ведущий, между прочим, агитацию за организованное братание с немцами, и сегодня лично принимавший участие в братании в 220 [пехотном Скопинском] полку точка Братание распространилось и на 218 [пехотный Горбатовский] полк, при чем уговоры офицеров не действуют…»[751]. Генерал Гурко предписал направить в дивизию представителей фронтового комитета, придав им «какую-нибудь крепкую воинскую часть», а заодно и артиллерию, выдвинуть ультиматум о прекращении братаний и убедить комитет арестовать Михайлова до выяснения личности. Этим агитатором был не кто иной, как М. В. Фрунзе.
«Германец. Я всегда был, в душе, твоим другом и таким-же останусь!»
Карикатура из сатирического журнала «Пугач», посвященная братаниям на фронте и заключающейся в них угрозе
С подачи большевистских агитаторов в 1917 году русские войска братались и с болгарскими — после ожесточенных боев впервые аж с походов князя Святослава в Х веке. 1 (14) мая на одном из участков Серетского фронта[752] состоялась встреча 16 русских и 14 болгарских солдат и офицеров. Ее результатом стала договоренность о перемирии, продлившемся вплоть до 10 (23) августа. На Дунае славяне ходили друг к дружке в гости с июля 1917-го по июнь 1918-го: обменивались табаком и хлебом, новостями и листовками. Интересно, что со стороны болгар в братаниях активно участвовал полковник (с 17 мая 1918 года) Панайот Куюмджиев, выпускник Николаевской академии Генерального штаба (1907–1910)[753].
В июне череда перемирий прервалась из-за наступления Русской армии, но по его окончании братания возобновились. Дисциплина в войсках рушилась, удержать и восстановить ее были призваны жесткие меры. Первопроходцем в этом смысле стал возглавивший армии Юго-Западного фронта генерал Л. Г. Корнилов. Потребовав 9 (22) июля от Временного правительства и Петросовета восстановления смертной казни, он решил не дожидаться решения властей: в тот же день были расстреляны 14 солдат. 12 (25) июля 1917 года смертная казнь была введена вновь. Неделю спустя трое военнослужащих 539-го пехотного Боровского полка лишились жизни за братание с неприятелем[754]. Тогда же и генерал Данилов призвал немедленно стрелять по участникам того, что сам впоследствии назовет «оригинальным знакомством». 1 (14) августа генерал Корнилов приказал обходиться с вражескими инициаторами братаний не менее сурово: «При проникновении для братания неприятеля в наше расположение в плен не брать, а прикалывать пришедших на месте и трупы их выставлять впереди проволочных заграждений»[755].
К тому моменту руководство большевистской партии было частью под арестом, а частью — на нелегальном положении после июльских выступлений в Петрограде. С этой стороны частота братаний заметно сократилась, да и кровопускания нового Верховного главнокомандующего генерала Корнилова возродили в действующей армии подобие порядка. Но не прошло и месяца, как сам он поднял вооруженное восстание, снова ввергнув войска в хаос. У большевиков вновь были развязаны руки. Их агитаторы осенью прочно обосновались в солдатских комитетах, братания стали набирать прежние обороты вплоть до Октябрьской революции.
«Рождественские» перемирия и не только
7 декабря (24 ноября) 1914 года избранный тремя месяцами ранее папа Бенедикт XV в первой своей энциклике призвал руководства воюющих держав к прекращению огня на Рождество: «Пушки могут замолчать, по крайней мере в ночь, когда пели ангелы». Воззвание понтифика подхватила европейская пресса. Многие обозреватели находили идею перемирия неосуществимой и, более того, вредной — негоже давать бошам даже краткой передышки. Духовенство ожидаемо поддержало папу. Власти же остались глухи к его инициативе, зато некоторые газеты обвинили в срыве перемирия… Россию, якобы уклонившуюся под предлогом празднования православными Рождества в январе[756]. Однако многие и многие воины на Западном фронте, безотносительно его стороны, чаяли хотя бы кратковременного затишья. Их чувства можно попытаться представить, вспомнив, что каждый из этих томми, пуалю и бошей рассчитывал встретить праздник дома, вернувшись с передовой после окончания обещавшей быть скоротечной войны! Тысячам успевших смертельно устать фронтовиков накануне Рождества официальное разрешение на перемирие не столь уж и требовалось. В сумерках сочельника 24 (11) декабря 1914 года в районе Ипра началось, может быть, самое известное братание в истории Великой войны.
Брустверы германских траншей были декорированы еловыми ветвями. Пуще этой зелени позиции демаскировали зажженные свечи. Затянув праздничное песнопение, солдаты кайзера дождались отклика от британцев, а следом и те, и другие вышли на полосу ничьей земли с подарками — из мирного тыла весьма кстати пришло множество посылок. Одновременно похоронные команды обеих армий принялись за погребение павших — печальный, но веский резон для перемирия. На ряде участков фронта его по обоюдному согласию тотчас же продлили на двое суток. Происходившее выглядело, мягко говоря, сюрреалистично. «Трудно представить себе более удивительное зрелище. Наши солдаты и немцы стояли группами или гуляли между траншеями, как будто дело происходило в Гайд-парке… Курьезно то, что некоторые из немцев жили раньше в Лондоне. Я встретил одного немца, с которым ежедневно по утрам отправлялся в одном и том же поезде из Финчли в Сити…»