— писал пораженный британский солдат родным[757]. Цирюльники в мирной жизни стригли врагов, безбоязненно подставлявших им затылки. Где-то поле боя ненадолго стало футбольным, и на нем состоялись одни из самых удивительных матчей в истории спорта. Томми и джерри[758] пели в унисон, иногда постреливая для порядка, дабы лишний раз не злить своих офицеров. Поборники дисциплины относились к братаниям холодно, особенно во французских частях — впоследствии там изымались памятные фотографии тех удивительных часов.
Считается, что «Рождественское перемирие» 1914 года стало единственным в своем роде: интенсивность возобновившихся на Западном фронте боев уже не дала бы ему повториться с тем же размахом. Отдельные попытки наладить контакт, безусловно, случались. В 1915 году на одной из линий траншей британский батальон договорился с противником о прекращении огня, а затем был сменен. Не зная об этом, немцы забросили к томми пару неразорвавшихся винтовочных гранат. В первой находилась немецкая газета, вторая содержала послание: «Все мы, германские капралы, желаем вам хорошего немецкого ужина нынче вечером с пивом (элем) и тортиками. Ваша маленькая собачка прибежала к нам и находится в безопасности. Она удрала потому, что у вас не стало еды. Ответьте, если пожелаете»[759]. Не пожелали, не ответили.
И впрямь, после мясорубок Галлиполи, Ипра, Лооса и Нев-Шапель на суше, сражения у Доггер-банки на море, бомбардировок побережья британской метрополии в январе и столицы — в сентябре с воздуха до братаний ли было? Однако новейшее исследование английского историка Джонатана Райли показало, что как минимум на отдельных участках передовой удивительные события конца 1914 года повторились в 1915-м. Рождество на позициях встречали, например, 15-й батальон Королевских уэльских фузилеров и батальон C Колдстримских гвардейцев. В первом подразделении в Первую мировую несли службу многие английские бытописатели той войны, второе же станет уникальным во Вторую мировую: танки Sherman Firefly этого батальона будут нести пусковые установки для 76-мм ракет… Однако вернусь к 1915 году, сочельнику и траншеям. Томми в них получили одинаковый приказ генерала Хейга: «Мы должны умерить нашу доброжелательность не только к христианам-товарищам, но и к верующим союзникам. Мы должны сохранять дух ненависти, отвечая свинцом на любые поползновения»[760]. Но на различных участках фронта происходившее запомнилось им по-разному. Одних баварские резервисты-католики приглашали в гости, весело откликаясь на вопрос об ужине: «Толстый гусь!». Другие, в составе ирландского подразделения, спевались с немцами — языковые барьеры не мешали песням литься. Ближе к утру враги попросту вышли из траншей, чтобы обменяться рукопожатиями и подарками: шлемы «пикельхаубе», колбасы и пиво в обмен на тушенку и галеты. «Я впервые находился на “ничьей земле”, и теперь она была общей…» — вспоминал обомлевший английский фронтовик Ллевелин Гриффит. Мало того, на полосе между окопов снова состоялся футбольный матч, причем без преувеличения стихийный: по оценке одного из игроков, с каждой стороны в игре могло участвовать до полусотни человек! Велось и погребение убитых, а кое-где артиллерия молчала почти двое суток кряду, пока на позициях не сменились части[761].
В дальнейшем нередким явлением на Западном фронте были косвенные братания. Их отличало практически полное отсутствие общения, не говоря уже об обмене и купле-продаже имущества или о вечеринках. Одной из расхожих форм косвенных братаний служили проявления ритуальной агрессии: перестрелки без жертв с обеих сторон. Например, стрельба в белый свет как в пенни примерно в одно и то же время, пока воины обедают или работают в траншеях. Артиллеристы, лишенные шанса на обычное братание, клали снаряды в одну и ту же точку — такой намек было немудрено разгадать. Впрочем, столь же легко его могли раскусить и собственные офицеры, а тогда хитрецам не поздоровилось бы. Но порой дело доходило до абсурда: еженощно солдаты с обеих сторон выбирались на полосу ничейной земли и подновляли проволочные заграждения по взаимной договоренности не открывать огня. Когда на одном из участков фронта непрочное перемирие было сорвано немецким обстрелом, бош-пехотинец взволнованно обратился к томми: «Мы очень сожалеем об этом и надеемся, что никто не пострадал. Это не наша вина, это все чертова прусская артиллерия!»[762].
Необычное восприятие братаний бытовало среди некоторых французских солдат, особенно из числа поддерживающих переписку с родными. Война создала и с каждым днем расширяла и углубляла расселину между пуалю и их близкими. На дно этой пропасти скатывались и солдаты, и их враги, в известном смысле оказываясь товарищами по несчастью. Эту мысль невольно подогревали изложенные в письмах любимых женщин проблемы, вроде нормирования выдачи печенья или закрытия магазинов в 18 часов[763]. Они казались фронтовикам как минимум легкомысленными по сравнению с их собственным опытом жизни и смерти в траншеях. А иногда — вызывали неподдельную враждебность, тогда как братание становилось актом взаимопонимания и фронтовой общности, пусть и разделенной присягой и рядами колючей проволоки.
В истории отношения немцев, вернее, части из них, к братаниям сокрыт другой парадокс. Известно, что в Рождественском братании участвовал и 16-й Королевский Баварский резервный пехотный полк — тот самый, в котором нес службу Адольф Гитлер[764]. Ярый противник перемирий, после окончания Великой войны он будет твердо убежден, что германской армии нанесли пресловутый «удар в спину». Но там, на полях сражений, именно баварские солдаты в наименьшей степени идентифицировали себя с другими немецкими фронтовиками. Они охотнее шли на контакт с британцами и французами. «У нас случаются отличные дискуссии, — говаривал один из баварских пехотинцев, — они возвращаются к себе с нашими сигаретами, а мы — с вином»[765].
О причинах и последствиях братаний
Что же именно побуждало солдат к братанию, начиная с 1914 года и вплоть до окончания войны? Односложно на этот вопрос не ответить.
Первые перемирия были обусловлены необходимостью похоронить павших, но не стали впоследствии регулярными, хотя число жертв и могил только росло. Крупнейший исследователь проблематики братаний на Русском фронте Первой мировой А. Б. Асташов объясняет их крестьянским менталитетом большей части личного состава Русской армии. «…Стремление скорее пойти на мировую, даже простить… Очевидно, русский солдат всерьез рассматривал братание как прообраз мира или хотя бы временного замирения», — пишет он[766]. В братаниях воплощался древний обычай побратимства, доживший до XX века среди славян, воевавших под знаменами Австро-Венгрии. С таким объяснением вполне согласуется и описанная сотником Вдовкиным история.
«— Ну так як же, пане офицер? — продолжает “подогревать” мое сердце пленный.
— Как тебя зовут? — спрашиваю его.
— Иосифом, — отвечает он, ломая руки. — Так как звали и Обручника Пресвятой Девы Марии.
— Ступай! — велю ему. — Ступай, но знай, пан Иосиф, если обманешь, — подведешь меня. Да и Дева Мария прогневаться может за обман…»[767].
Сотнику Вдовкину не придется сожалеть о своем решении. Шестьдесят лет спустя, в эмиграции, он будет вспоминать возвращение фельдфебеля в плен тем же утром, и новую встречу уже в Таврии во время Гражданской войны — с Иосифом, его женой и дочкой, молившимися о казачьем офицере каждый сочельник. Не менее показательна и запись в дневнике генерала Снесарева, сделанная 15 (28) ноября 1916 года: «Прапорщик Елисаветградского (6-го) полка Рудь, раненный в ногу, был вынесен из огня и принесен к нам австрийцем; австриец сам был, кажется, ранен. Теперь эти “бывшие враги” все время вместе»[768].
«Черт няньчает своего сына из Берлина». Лубок периода Первой мировой войны
Весьма интересным выглядит здесь противопоставление общего и частного в полемике мнений относительно того, насколько братания отвечали видению противника русскими или шли с этим видением вразрез. Существует точка зрения, согласно которой в солдатской среде было сильно религиозное восприятие немцев как порождений дьявола. «Немцы не люди, а исчадие ада, они ведут войну для уничтожения всего человеческого рода, стреляют все разрывными и отравленными пулями; даже легко ранят — помирают»[769] — приблизительно так со слов одного из фронтовиков. Что ж, христолюбивое воинство не чуралось братаний и с исчадиями ада? Иначе на этот вопрос смотрят историки В. Л. Дьячков и Л. Г. Протасов, утверждавшие, что формированию образа врага у военнослужащих Русской армии мешал ряд причин: «Одна раса, одна языковая группа, одна религия, один тип культуры, не говоря уж о значительном славянском элементе в Германии и Австро-Венгрии». Конечно, рядовые окопники в массе своей не были настолько искушены в лингвистике, чтобы подмечать сходства в русском и немецком языках, но несомненный резон в этой логике есть: «В народной культуре немец являлся чужим, но отнюдь не врагом»[770].
Пиковая активность братаний в рождественские и пасхальные дни демонстрирует не меньшую значимость религиозного мотива для огромного множества людей, вырванных из традиционного уклада жизни. Однако и христианское всепрощение не следует возводить в абсолют в качестве фактора перемирий. Считается, что на Кавказском фронте братаний с османскими войсками не происходило, но, возможно, до сих пор не выявлены свидетельствующие о них источники. Во всяком случае, братания как действенный способ ведения пропаганды и разложения дисциплины русских войск гипотетически могли использоваться неприятелем. Да, объявленный 11 ноября 1914 года султаном Мехметом Решадом V избирательный джихад против России, Англии и Франции, по идее, исключал даже возможность перемирия между правоверными и неверными. Германия совместно с турками делала ставку на вовлечение в «священную войну» военнопленных мусульман. Последние, будучи уже в начале 1915 года размещены в двух особых лагерях на немецкой территории, «обрабатывались» пропагандистами, действовавшими с размахом. Год спустя, 7 января 1916 года, Стамбул направил Берлину воззвание к военнопленным, исповедавшим ислам, — призыв явиться в османскую столицу и поучаствовать в джихаде на деле либо потрудиться на благо Турции в тылу. Из них даже было сформировано особое подразде