ление, хотя министр внутренних дел Мехмед Талаат-паша в итоге скептически оценил перспективы такого начинания. После Февральской революции османские дипломаты в Будапеште и Вене предложили великому визирю использовать хаос в России в своих интересах, внедрив сагитированных в плену русских офицеров-мусульман в Советы, «что могло бы облегчить заключение мира и этим принести пользу Местопребыванию Халифата». Однако датируемый 23 (10) мая 1917 года ответ могущественного главы МВД был краток: «Ранее правительством были направлены в Россию обладающие необходимыми качествами агенты. Преданная нам служба российских военных из мусульман, как и отмечено Вами, представляется лишенной вероятности»[771]. Что за агенты имелись Талаат-пашой в виду? Если ответ на этот вопрос и может быть дан, то он доселе таится в архивах.
На Западном фронте в разгар Дарданелльской операции вполне себе происходили перемирия между турками и англичанами. Известно по меньшей мере об одном, когда 24 (11) мая 1915 года воины обеих армий хоронили своих однополчан, а командиры беседовали на полосе ничьей земли. «От этого зрелища даже неженки должны ощущать себя дикарями, а дикари — плакать», — поделился в тот день османский офицер связи с тюркофилом Обри Гербертом[772]. Этот день стал возможным благодаря именно усилиям последнего.
Наконец, замирение с неприятелем часто сопровождалось обменом подарками, позволяя обзавестись продуктами, куревом и запрещенным на фронте спиртным. В какой-то момент после февраля 1917 года алкоголь вышел на первый план, и во множестве частей началось повальное пьянство. Тогда же братания создали благоприятную среду для разложения русских войск, чем поспешили воспользоваться и неприятельское командование, и социалисты. Представители первого довольно скоро убедились, что братания вредоносно сказываются на всех участвующих в них сторонах, точно открытые Вильгельмом Рентгеном Х-лучи.
«— Ну, что видно в перископ? Никак русские раскуривают “трубку мира”?
— Совсем не то: Ленина “выкуривают”!»
Карикатура, опубликованная в сатирическом журнале «Пугач» в мае 1917 года
Лидеры вторых преуспели в подрыве боеспособности действующей армии, но уже летом 1917-го для Ленина стало очевидно: одними стихийными перемириями революцию не совершить. Обыденность братаний стала как причиной, так и следствием нежелания и неспособности армии вести боевые действия. После захвата власти в России большевикам требовался мир. Мирные инициативы Совета народных комиссаров изначально более походили на отчаянные метания, уж точно непохожие на последовательную капитуляцию перед Вторым рейхом, в чем нередко обвиняют того же Ленина. Ранним утром 8 (21) ноября 1917 года он направил телеграмму генерал-лейтенанту Н. Н. Духонину, и. о. Верховного главнокомандующего Русской армией. Предписание вступить в переговоры с неприятелем о заключении мира тот моментально передал представителям союзников при Ставке. 9 (22) ноября Духонина отстранили от командования, и по прибытии в Могилев взять бразды правления Русской армией должен был прапорщик Н. В. Крыленко. Генерал связался со штабами фронтов, объясняя отказ выполнять распоряжение Совнаркома, и трое из пяти командующих поддержали его. Предпринимались попытки сплотить армейскую верхушку, звучали идеи о переводе Ставки в Киев… Но военный министр генерал-лейтенант А. А. Маниковский успел заручиться согласием большевиков на дальнейшее управление ведомством, а времени на эвакуацию не оставалось. 19 ноября (2 декабря) Духонин успел распорядиться об освобождении из Быховской тюрьмы генерала Корнилова и других участников «Корниловского мятежа». Ветер свободы поддержал занимающееся пламя Гражданской войны, но сам главковерх сгорел в нем уже день спустя. Вечером 20 ноября (3 декабря) генерала Духонина вытащили из штабного вагона и растерзали.
За дюжину дней до того, 8 (21) ноября, большевики направили Англии и Франции дипломатическую ноту с предложением переговоров. Союзники передали протест против нарушения договора 1914 года, который требовал не заключать с врагом сепаратного мира Духонину, уже смещенному действующей властью. Наиболее оригинальную позицию занял военный атташе США генерал Уильям Джадсон, заявивший, что его страна не подписывала этого договора и вообще вступила в Великую войну гораздо позднее. «Бывшие союзники не приняли предложения советского правительства и надеялись на то, что большевистский режим не долго продержится, — отмечает исследователь П. В. Макаренко. — Предложение о демократическом мире разрушало их собственные планы и надежды на близившуюся развязку мировой войны в связи с выступлением США против Германии, сулившим успешное завершение военных действий»[773]. На нет и суда нет — так рассудил Наркомат иностранных дел, обратившись следом к нейтральным странам за посредничеством в переговорах о мире. Те в лучшем случае сухо уведомили о получении ноты. Испанский посол, передавший ее в Мадрид, вылетел из России вслед за документом как пробка.
Наконец, не удостоившись отклика из высоких кабинетов, Ленин воззвал к окопам. Войскам на позициях предписывалось выбирать уполномоченных для замирения с врагом и — действовать! Однако, отмечает исследователь С. В. Курицын, братания в действующей армии после Октябрьской революции развивались не совсем так, как их видел большевистский вождь и какие надежды на них возлагал[774]. И тому имелся ряд причин.
Во-первых, 10 (23) ноября был принят декрет «О постепенном сокращении численности армии», взбудораживший войска. Ответственных за планомерную демобилизацию никто не назначил, офицеры повсюду отстранялись от командования, а нижним чинам хватило и одного «Декрета о земле». Интенсивность без того стихийного дезертирства из действующей армии выросла в разы. Ну а настроения тех, кто еще оставался на позициях, отменно передает рапорт командующего 8-й армией генерал-лейтенанта Н. Л. Юнакова главнокомандующему армиями Румынского фронта генералу от инфантерии Д. Г. Щербачеву от 11 (24) ноября 1917 года: «В сознании солдат война уже окончилась, поэтому они считают совершенно излишним какие-либо занятия. Навыки тыла постепенно перекочевывают на фронт, проявляется стремление к торговле, солдаты покупают, продают…»[775]. Контакты с неприятелем продолжались вовсю, но заключение мира «снизу» было невозможно. У большевиков оставался последний вариант — переговоры с Германией, тем более что каким-либо образом вмешаться в них союзники при всем их возмущении не пожелали.
После того, как 19 ноября (2 декабря) 1917 года советская делегация прибыла в Брест-Литовск для ведения мирных переговоров, Верховный главнокомандующий Н. В. Крыленко опять призвал войска: «Влейте через братание революционный жар в сердца измученных войной солдат противника, но строго соблюдайте условия договора»[776]. Правда, Ленину братания виделись солдатскими митингами с обеих сторон, а, например, полковой комитет 481-го пехотного Мещовского полка 5-й армии на Северном фронте 27 ноября (10 декабря) подчеркивал: «Солдаты, желающие брататься, должны иметь устное или письменное разрешение ротного комитета или начальника боевого участка и все обязаны проходить через пропускные посты… за нейтральной зоной, но только на обусловленных местах. Необходимость перехода нейтральной полосы вызывается условиями зимнего времени, требующего крытых помещений для братающихся»[777]. Специально назначенные дежурные братальщики сопровождали неприятельских военных, не давая им приближаться к русским окопам. Ленин исключал участие офицеров в братаниях, а в частях на Юго-Западном фронте они вполне привлекались для организации встреч — нижние чины элементарно не справлялись сами. Более того, в батальонах 207-го пехотного Новобаязетского полка 52-й пехотной дивизии 3-го Кавказского армейского корпуса 7-й армии формировались и комиссии для противодействия братаниям — не вообще, а стихийным[778]. Попытка разыграть братания как карту в политической борьбе никому не принесла стопроцентного результата без нежелательных побочных эффектов.
Характерно практически полное отсутствие «братаний» как явления в годы Великой Отечественной войны. Если же подобное и происходило, то расценивалось как «беспримерный факт» на уровне командования фронтом, а разговор с виновными был коротким. 20 сентября 1941 года к позициям 289-го отдельного артиллерийско-пулеметного батальона на Ленинградском фронте заявились несколько гитлеровских офицеров в солдатской военной форме и предложили собеседникам, военнослужащим 2-й роты, сдаться в плен. Взводные командиры «вступили с ними в переговоры, начали предательское “братание”. В качестве “переводчика” в этих переговорах участвовал заместитель парторга политбоец Барский». Заместитель командира роты запретил бойцам стрелять по немцам, и ни комбат с комиссаром, ни уполномоченный Особого отдела НКВД старший политрук не пресекли происходившего. В итоге пятеро красноармейцев перешли на сторону врага. Секретный приказ войскам Ленфронта № 0098 от 5 октября, посвященный случившемуся, гласил: 2-ю роту 289-го отдельного артпульбатальона расформировать как обесчестившую себя, всех запятнавших себя предательством, будь то рядовые или командиры, — отдать под трибунал и расстрелять, сокрывших поначалу скандал бригадного комиссара и начальника Особого отдела укрепрайона снять с работы, членов семей изменников Родины арестовать и судить и т. д.[779]
…Название настоящей главы я выбрал неспроста. Братья по умолчанию — прежде всего братья изначально. Ведь до войны у ее рядовых участников на всех фронтах общего было не меньше, нежели разделяющего их, за вычетом государственных границ и языкового барьера, конечно. Братания служили лучшим напоминанием об этом, особенно Рождественское на Западном фронте — трагическое прощание не только с грезами о скоротечной войне, но и с мирной Европой, с прежним миром, который уже никогда не вернется. В армиях на Русском фронте несли службу братья по вере, несколько лет кряду оставлявшие на Пасху оружие в траншеях. Братьями по умолчанию многим из них было суждено стать и для равнодушных современников в тылу, и для потомков: замалчивание братаний в ряде мемуаров, особенно принадлежащих перу переживших Первую мировую генералов, тоже по-своему характерно. Развитие стихийных перемирий в Русской армии шло параллельно с изменением отношения к ним Верховного главнокомандования: от сдержанности великого князя Николая Николаевича в 1914 году до ярости генерала Корнилова в 1917-м. Равным образом не всех в армейской верхушке поначалу насторожил еще один феномен Великой войны: «самострелы». Рассказ о них — далее.