[793]. Наиболее благоприятной для обмена сведениями о симуляции средой были тыловые госпитали и запасные батальоны. Некоторые хитроумные членовредители оказывались на госпитальной койке по «боевому» ранению или «болезни», а оттуда отбывали прямиком в отпуск на срок до полугода. Обзавестись документальным свидетельством о лечении для них являлось делом техники, установить же подобных злоумышленников было очень непросто. Медицинская экспертиза попросту не успевала за развитием членовредительства и его имитации, не существовало и руководств по идентификации «самострелов»[794].
Неудачи Русской императорской армии в кампании 1915 года и начало Великого Отступления, по свидетельству генерал-лейтенанта Гутора, привели к всплеску саморанений, ставших многочисленным явлением[795]. Число «палечников» в отдельно взятом госпитале могло доходить до сотни человек. Из призывников, направленных на медицинское освидетельствование, членовредителями оказывались порядка 12 %. Командование рассчитывало не дать порочной практике развиться в эпидемию на фронте. Военные госпитали превращались в своего рода санитарные кордоны. Подозреваемых в симуляции ожидали допросы, досмотры, обыски… Но все эти меры не давали должного результата.
Число саморанений росло, прогрессировало и искусство их нанесения. Видный военный специалист, генерал-майор Генерального штаба П. И. Изместьев еще сильно обобщал: «Тысячи так называемых “палечников” отстреливают себе пальцы, рубят их, вырывают зубы, растравляют раны, чтобы уйти из боя или чтобы, уйдя, не возвращаться вновь в строй»[796]. Изобилие видов членовредительства в Русской армии в Великую войну заставило военных медиков потрудиться над одним только их распределением по категориям. Уклоняющиеся от военной службы провоцировали у себя самих кожные заболевания, ушибы, отеки мягких тканей, растяжения, грыжи, повреждения мышц вплоть до их разрыва. Распространены были симуляция и стимуляция внутренних болезней: бронхита, туберкулеза, язвы желудка, катарального энтерита, нефрита, цистита, болезней сердца, диабета. Изводиться голодом в расчете на анемию или упорно поднимать тяжести, наживая грыжу, казалось многим не худшей альтернативой фронту. Для солдата важны хорошие зрение и слух, а потому классификацию пополняли мнимые и действительные случаи конъюнктивита, катаракты, отита, перфорации барабанной перепонки. Отмечались случаи порчи зрения призывниками, намеренно носившими очки с линзами высокой оптической силы. И конечно же, не обошлось без повреждения зубов — в лучшем случае их корни выдавались за больные, но дело могло дойти до спиливания или экстракции[797]. Показательно, что нанесение себе огнестрельных ранений даже не было упомянуто в этом списке, как очевиднейший способ, а ведь кроме них встречались колото-резаные, размозженные, рубленые и ушибленно-рваные раны…
Схожие явления бытовали и среди русских военнопленных. Стремясь избежать тяжелой работы, особенно в шахтах и на промышленных предприятиях, они симулировали различные заболевания, подчас нанося серьезный вред своему здоровью. «Пленные выливали на себя кипяток, курили пропитанные маслом сигареты для нагнетания температуры… С помощью химических составов, используемых в производстве, они стимулировали нарушение работы желудка или сердца», — сообщает крупный исследователь проблематики военного плена в Первую мировую войну О. С. Нагорная[798].
Иногда русские военнопленные калечили себя, полностью утрачивая работоспособность. Генерал Краснов, находясь в эмиграции, воспроизводил рассказ беспалого солдата: «Как взяли в плен, послали меня на завод… Узнал: пули на союзников точат. Тогда я пришел и сказал: “Работать больше не буду. Это против присяги, а против присяги я не пойду”. <…> Перекрестился, взял топор в левую руку, правую положил на чурбан. И — за Веру, Царя и Отечество отхватил все пальцы»[799]. Конечно, этот поступок преподносился как акт патриотизма. Мемуаристом проводилась зримая аналогия с образом «Русского Сцеволы» — воина Отечественной войны 1812 года, подобно античному герою отрубающего себе руку с неприятельским клеймом.
«Русский Сцевола». Лубок времен Отечественной войны 1812 года
Возможно, у персонажа Краснова имелась и более прозаическая причина для уклонения от работы в плену: нежелание навредить оставшимся дома родным[800]. В Первую мировую войну семьи призванных нижних чинов Русской императорской армии, а именно — их жены, дети, родители, дедушка с бабушкой и брат с сестрой, если те были на иждивении у мобилизованного, — имели право на призрение, то есть получение денежного пособия для покупки продуктов питания. Размер суммы пособия был привязан к стоимости продовольственных товаров в различных регионах империи. Смерть солдата в бою не влекла за собой прекращения выплаты пособия его вдове и сиротам вплоть до момента назначения им государством пенсии по потере кормильца. Однако если отец, сын или муж оказывался в неприятельском плену, то с этого момента его родные могли не рассчитывать на материальную помощь[801]. Отмена выплаты пособий в данном случае не являлась репрессивной мерой — ничего общего, например, с приказом НКГБ, НКВД и Прокуратуры СССР № 00246/00833/ПР/59сс от 28 июня 1941 года о порядке привлечения к ответственности изменников Родины и членов их семей. Как разъяснял, вологодский губернатор В. М. Страхов в циркуляре от 11 (24) октября 1916 года уездным и городским попечительствам по призрению семейств нижних чинов, время нахождения военнослужащего в плену не считается действительной службой, если на то не было испрошено и дано Высочайшее повеление. Соответственно, в этот перерыв его семье было не за что выдывать паек[802].
Возвращаясь к «самострелам», необходимо отметить, что и этот наиболее расхожий вид членовредительства переживал своеобразную эволюцию. В 1914 году уклонисты чаще всего выставляли из окопов под вражеский свинец левую руку, либо сами производили выстрел в левую ладонь. Подобные ранения не гарантировали путевки в госпиталь или отпуска, вдобавок были чреваты разоблачением в случае с правшами. Вследствие этого стали чаще фиксироваться случаи пулевых ранений правой руки с травматическим отрывом фаланги указательного пальца. В таких травмах военным врачам тоже не составляло труда опознать «самострел». Злоумышленников выдавали пороховой осадок на коже вокруг раны и ее Х-образная форма. Изобличенные «палечники» нередко отпирались: дескать, неприятель использует запрещенные разрывные пули, и мотали на ус. Жертвуя рукой ради заветного тыла, ее стали чаще обертывать мокрой тряпкой во избежание ожогов. Выстрел мог производиться через доску, а то и пару досок — они обеспечивали ровный огнестрельный канал. Другие симулянты пользовались листами жести с проделанным в них отверстием для ствола[803].
Впоследствии отличившийся в годы Гражданской войны красный партизан Бадила Гагиев описывал в автобиографии свою договоренность с эскадронным писарем Степановым о нанесении друг другу ранений из винтовки. Для большей правдоподобности было решено прострелить Степанову руку, а Гагиеву — ногу. Последний выстрелил по пальцам руки товарища с расстояния. Пуля оторвала Степанову два пальца, и он, страдая от боли, лишился возможности ранить Гагиева[804]. Данный эпизод любопытен хитростью, к которой прибегли симулянты, — стрельбой с расстояния. Хотя и ловля неприятельских пуль руками не ушла в прошлое.
7 (20) декабря 1915 года был издан приказ генерала Рузского: «Согласно донесений строевого начальства, за последнее время участились случаи ранения пальцев рук и ладоней, причем во многих случаях можно с большой вероятностью допустить членовредительство. Обращая на это внимание командующих армиями, приказываю для борьбы с членовредителями пользоваться всеми установленными законом мерами до предания военно-полевому суду включительно»[805].
На деле меры наказания не всегда соответствовали нормам закона, а инциденты доводились до полкового суда. Известно описание генералом Свечиным прапорщика 6-го Финляндского стрелкового полка К., не погнушавшегося стать «самострелом». Инцидент датировался автором 20 сентября (3 октября) 1915 года. Наряду с ним в полку, во время боев на Мейшагольских позициях, был зафиксирован еще ряд эпизодов членовредительства. Однако к смертной казни приговорили лишь К. Остальных ожидала не предусмотренная дисциплинарным уставом мера наказания — «самострелы» были обязаны трижды в день выходить на линию огня, имитируя наблюдателей[806]. Впрочем, «на третий день немцы, к сожалению, сообразили, что их заставляют играть странную роль, и перестали стрелять по выставляемым на бруствер самострельщикам»[807]. Приговор К. также не был приведен в исполнение. Воспользовавшись связями в военной верхушке, он переводился из одной армии в другую. Следствие затянулось, а позже смертная казнь была заменена ему генералом Брусиловым на вечную каторгу. После Февральской революции же «палечник» и вовсе был помилован и восстановлен в чине, как «жертва царского режима»!
Мало того, иногда «самострелы» еще и удостаивались наград. По воспоминаниям дежурного генерала при Ставке Кондзеровского, Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич порой встречал проходившие санитарные поезда. Обходя вагоны, он вручал по одному Георгиевскому кресту примерно на 5–8 легкораненых нижних чинов. В результате солдаты, решившиеся на членовредительство, дабы покинуть передовую, могли оказаться