мысли о необходимости прямого действия и в наказаниях за преступления, и в их профилактике, а именно — возвращении телесных наказаний. Виновным предлагалось всыпать розог сразу после задержания, не доводя до военно-полевых судов[922]. Идея Алексеева была воплощена в жизнь уже в 1915 году.
Начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Янушкевич указывал в приказании от 17 (30) июля 1915 года: «Обратить внимание командующих армиями, что телесные наказания как мера исключительная, допустимы лишь в отношении особо порочных нижних чинов и в случаях, не терпящих отлагательства, для примера другим, когда прочие меры дисциплинарного или судебного воздействия признаются на достигающими цели; применение же телесных наказаний в виде постоянной меры или нанесение нижним чинам побоев начальствующими лицами, имеющее безусловно деморализующее влияние на войска, никоим образом допущено быть не может…»[923]. Данная цитата — сама по себе свидетельство того, что в армии злоупотребляли розгами, иначе и в приказе не было бы нужды. К порке предписывалось прибегать лишь в особых случаях, нанесение ею ущерба морали войск в целом было очевидно, а рукоприкладство и вовсе строго воспрещалось. К сожалению, на деле эти условия нередко и соблюдались условно. Особенно популярными телесные наказания стали в формировавшихся дивизиях 2-й и 3-й очереди. Там 25 розог мог получить даже зазевавшийся и не отдавший офицеру воинского приветствия нижний чин. Еще более вопиющим примером является наказание П. Н. Баева, ефрейтора 8-й роты не второочередного, а лейб-гвардии 4-го Императорской Фамилии стрелкового полка. Он храбро воевал, ходил в разведку, был дважды контужен и трижды ранен в бою, но когда отказался от награды, «получение каковой по старому статусу считал незаконным», то получил четверть сотни ударов розгами![924]
Отношение солдат к подобным мерам воздействия было характерно: «Лучше смерть, чем переносить весь этот ужас и позор»[925]. Причем даже два с половиной десятка ударов не являлись предельно допустимым количеством. Оно могло достигать от 70 до 80 розог, как в случае вооруженных беспорядков, учиненных 18 сентября (1 октября) нижними чинами 78-й маршевой роты при следовании со станции Озеряны в Варковичи[926]. Столь суровому наказанию были подвергнуты 85 солдат в присутствии прочих нижних чинов; еще шестерых бунтарей осудили на 4 года заключения в исправительным арестантском отделении, семерым срок скостили до двух с половиной лет[927].
Телесными наказаниями в действующей армии не преминула воспользоваться и антивоенная пропаганда, давя на свежие раны. Вот пример прокламации, сбивавшей с толку ратников 437-й пешей Черниговской дружины:
«Товарищи солдаты!
По приказу главнокомандующего, к вам, крестьянскому и рабочему люду, отныне применяется самый гнусный, бесчеловечный вид наказания — розги. Бичом согнали вас сюда, оторвали от родимых полей, жен и детей, чтобы через две-три недели повести на убой новый запас человеческого мяса под германские пули. Розгой хотят поддержать в вас дух повиновения и патриотизма. Что русскому правительству до горя, до обид, до достоинства русского народа?! Розгами пороли исправники по повелению свыше русских крестьян, добивавшихся земли и воли. Розгами расправляются сейчас с русским солдатом, безропотно отдающим свою жизнь за чужое дело, в которое вовлекло его русское самодержавие и правительство чиновников и помещиков»[928].
Норовя избежать постыдного наказания, фронтовики шли на различные ухищрения, вроде этого в 290-м пехотном Валуйском полку ранней весной 1916 года: «А у нас новость вот какая, одному рядовому приговорено было 16 розок, и тут же хотели привести в исполнение, приказали ему снять штаны, но увидели на жопе, что нарисован Спаситель, через что и не стали его безпокоить»[929].
Неизвестно, был ли находчивый нижний чин наказан за такое святотатство. Подобные выходки более известны из последующего советского периода и уголовной субкультуры той поры. Воспетая Владимиром Высоцким «наколка времен культа личности» — это исторический миф о татуировках с профилем Сталина на груди в качестве оберега. Такие наколки якобы позволяли приговоренным к высшей мере наказания избежать расстрела: ведь нельзя стрелять в лицо вождя! В действительности столь суровые приговоры приводились в исполнение иначе: начиная с 1920-х годов установилась своеобразная традиция — убивать пулей в затылок[930].
Однако розгами дело не ограничивалось. Философ Ф. А. Степун записал в дневнике 5 (18) апреля 1915 года: «Воочию вижу, как нашим “христолюбивым” воинам спускают штаны и как их секут прутьями по голому телу, “дабы не повадно было”. Впрочем, зачем же сразу говорить о порке? Разве недостаточно того, что всех наших солдат ежедневно ругают самою гадкою руганью и что их постоянно бьют по лицу?»[931]. Да, рукоприкладство в армии было запрещено. Да, генерал Брусилов предписывал поддерживать дисциплину «не мерами взыскания, окриками, а тем более рукоприкладством, ко торого в армии быть не должно, а твердым внутренним порядком, постоянным надзором, словом, воспитательным и мерами…»[932]. Однако свидетельств избиения нижних чинов старшими по званию, к сожалению, существует немало.
Эта страница истории военной повседневности Первой мировой до сих пор по большей части остается в тени, и в ней имеется несколько важных нюансов. Избивать рядовых позволяли себе отнюдь не только опаленные войной кадровые офицеры. В ряде случаев самоутверждаться среди фронтовиков через их же избиение пытались прапорщики с несколькими месяцами ускоренных курсов подготовки за плечами, скороспелые плоды военного времени.
Сделать предположение, хотя и сугубо умозрительное, относительно еще одной из причин избиения нижних чинов Русской императорской армии представителями офицерской касты позволяет исследование историка А. А. Смирнова о практике ношения солдатской военной формы офицерами в действующей армии. Высочайшее повеление от 22 ноября (4 ноября) 1912 года предписывало офицерам надевать рубахи и шинели рядовых, «дабы не слишком выделяться среди солдат и тем избежать ненужных потерь»[933]. Одним из следствий такого решения стало буквальное смешение офицеров и нижних чинов уже в первые месяцы войны. А. А. Смирнов приводит такое свидетельство периода Варшавско-Ивангородской операции 1914 года: «…одетые в солдатскую форму (только кокарды офицерские), не могли привести людей в порядок (их в толпе люди не замечали и не отмечали)»[934]. Генерал-лейтенант Я. М. Ларионов — тот и вовсе обвинял переодевание офицеров в солдат в подрыве дисциплины в армии и престижа командиров. Не показалась ли кому-нибудь из них зуботычина простым и действенным способом восстановить status quo, в то же время укрываясь от неприятеля под личиной солдата? Как знать, — повторюсь, это лишь версия, притом рисующая довольно отталкивающий образ русского боевого офицера.
Однако и компенсация нехватки авторитета кулаками это не аксиома. Даже опытные командиры без зазрения совести мордовали призванных из запаса одногодков. Доходило до греха, и тогда штык пожилого солдата вместо соломенного чучела входил до упора в грудь обидчика. Убийцу брали под арест, и, получив одного, смерть недолго дожидалась второго[935].
Для любого офицера на передовой издевательства над подчиненными были сопряжены с риском для жизни, — риском получить пулю в ответ: «В воспоминаниях описан случай, когда молодой прапорщик отвесил по оплеухе рядовым, не отдавшим вовремя честь. Через несколько дней эти солдаты, назначенные на артиллерийский наблюдательный пункт на передовой под начало своего обидчика, расстреляли его, представив дело, как будто офицер был убит немцами по собственной неосторожности»[936].
В одной из дружин Ораниенбаумского гарнизона опоздавшему из отпуска после Рождества нижнему чину ротный командир приказал всыпать 25 розог. Из всей роты будто бы лишь один солдат согласился исполнить постыдное наказание, после чего пропал без вести, а вскоре был убит и офицер. Рядовой 47-го пехотного запасного полка Татеос Наджарьянц воззвал к однополчанам о помощи: «Братцы, не выдайте меня, будьте человеками», за что тут же был обвинен в подстрекательстве других к неповиновению[937]. В тылу свободы для рукоприкладства было больше, а риска крепко пожалеть о содеянном — меньше. Нет нужды говорить, как скверно это могло влиять на мораль будущих воинов. Показательно другое: пара приведенных выше примеров рукоприкладства указана в советском издании межвоенного периода без привязки ко времени происшествий и к персоналиям. Они практически повисают в воздухе, ведь не считать же подтверждением тезиса «телесныенаказания… явились в армии рассадником новых “преступлений”. И безграничного произвола» цитируемые далее частушки неизвестного происхождения: «Коли немец не колотит, Взводный шкуру мне молотит», «По окопу немец шкварит, По сусалам взводный жарит», «Немцу взводный ручку жмет, А нам взводный морду бьет»[938]