Капитан Успенский описывал десятки убитых, падающих на землю бок о бок с живыми. Офицеры всеми силами стремились восстановить порядок: «Как сейчас вижу фигуру командира роты капитана 99-го Ивангородского полка, раненого в грудь, плечо и бедро. Кровь сочилась у него по всему френчу… Когда, не выдержав страшного огня, кучка иван-городцев начала отходить, капитан поднялся во весь рост со страшной раной на груди — весь окровавленный и, со сверкающими глазами, закричал своим солдатам: “Куда? Ошалели! Где противник? Вон где. Ивангородцы, вперед!”»[974]. А еще капитан уфимцев наверняка вспоминал шуточные предсказания штабс-капитана М. К. Попова о том, какая судьба подстерегает офицеров на войне: «Капитану Барыборову сказал, чтобы тот не ел сейчас так много (тот аппетитно ужинал), потому что, если ранят в живот и желудок переполнен пищей, — смерть неминуема! Барыборов засмеялся, но есть перестал. Одному капитану сказал, что будет генералом и т. д. А когда мы спросили его, что даст война ему, он серьезно сказал: “Деревянный крест, потому что в японскую войну я не получил его”»[975]. По жуткому совпадению пророчество сбылось почти моментально: 13-я рота капитана В. И. Барыборова заняла высоту и начала отстреливаться с нее, когда командир был ранен в живот[976].
27-й пехотной дивизии пришлось отступать обратно на русскую территорию; ее отход прикрывали саратовцы вкупе с 8-й батареей 27-й артбригады. «Вы оголяете совершенно левый фланг 25-й пехотной дивизии и даете неприятелю огромное преимущество», — взывал к нему генерал Епанчин, но потери в дивизии были слишком велики для продолжения активных действий. Обвинять задним числом генерала Адариди в малодушии несправедливо. Участь его соединения во многом явилась следствием отставания 40-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Н. Н. Короткевича, тоже понесшей большие потери и обнажившей фланг самого Адариди. Корнем зла же для всех русских соединений в том бою была скверно налаженная связь[977]. Тем не менее в большинстве поколебленных частей дисциплину удалось удержать. Полки 25-й пехотной дивизии продолжали идти вперед, вкупе с 29-й пехотной дивизией генерала Розеншильд фон Паулина угрожая левому флангу Франсуа. Когда там же, на северном крыле боя, в ход пошла конница генерала Хана Нахичеванского, уже немецкой кавалерии пришлось ретироваться. К ночи германские войска покинули Шталлюпенен, оставив в нем лишь незначительные силы.
В военной истории отступление обычно считается признаком поражения. О бое 4 (17) августа 1914 года однозначно сказать то же самое нельзя. Да, порывистый немецкий командующий только к вечеру подчинился приказам Притвица отступать, до того игнорируя их, но при этом потери русских войск оказались куда тяжелее, нежели немецких: 619 убитых (против двух сотен у немцев), 2382 раненых (около тысячи человек в корпусе Франсуа), 4466 пропавших без вести и пленных (всего 82 у неприятеля)[978]. Франсуа и его войска никто не преследовал, и у него уже складывался план реванша у Гумбиннена — это сражение состоится через три дня. Ренненкампфу не удалось окружить и разгромить неприятеля. Однако 1-я армия все же продвинулась вперед и через пару дней войскам был зачитан приказ командующего: «После упорного боя 4 августа противник отошел. Нами занят гор[од] Сталупенен, причем взято 7 орудий, 2 пулемета, много пленных. Сердечное мое великое спасибо за великолепную отверженную работу частей». Несмотря на заявленную победу, большая часть текста приказа была посвящена недочетам и оплошностям в действиях русских войск[979].
Несколько дней спустя, 8 (21) августа на Юго-Западном фронте разыгралось первое и вместе с тем — последнее крупное кавалерийское сражение. В лощине близ Ярославиц сошлись в сече русская 10-я кавалерийская дивизия генерал-лейтенанта графа Ф. А. Келлера и австрийская 4-я кавалерийская дивизия генерала Эдмунда Риттера фон Зарембы. Завязкой битвы послужила атака 1-го Оренбургского казачьего полка, брошенного Келлером на встретившийся передовым разъездам батальон 35-го ландверного полка. Три сотни казаков лавой ринулись на неприятеля, находившегося на возвышении и огрызавшегося огнем из пулеметов[980]. Успех был безоговорочным, австрийская пехота отступила, а вдалеке маячила вражеская конница.
Неприятель численно превосходил русские силы вдвое — 20 эскадронов против 10 под началом генерала Келлера. На руку австриякам был и рельеф местности, хорошо знакомой генералу Зарембе: гребень, венчающий склон на стороне противника, скрывал действительную численность войск противника. Приказ был отдан, регулярные полки 10-й кавалерийской дивизии пошли в атаку под пулеметным огнем. Встречное столкновение произошло на пологом северо-западном склоне лощины — свыше двух с половиной тысяч всадников с обеих сторон. Австрийский авангард пронзили русские пики, однако противник не дрогнул. Каски спасли жизнь не одному из его кавалеристов, но русские быстро раскусили это, и их клинки рубили лица и шеи наездникам врага. «Разгорался рукопашный бой: всадник рубил, колол всадника… Слышался непрерывный лязг железа… Раздавались револьверные выстрелы. Справа доносилась непрерывная трескотня пулеметов… — писал впоследствии непосредственный участник сражения, старший адъютант штаба 10-й кавалерийской дивизии штабс-капитан А. В. Сливинский. — Бесформенная масса, как рой пчел или взбудораженный муравейник, жужжала и кружилась на одном месте. Вот, недалеко от нас, улан, нанизавши на пику одного австрийца и не успев освободить пики от нависшего на ней груза, защищается от удара другого, выхватив из зубов шашку, бьет подскочившего врага по голове и покончив таким образом с двумя, уносится дальше в поисках новой добычи… Здесь же рядом, 10 Драгунского полка поручик Кобеляцкий шашечным ударом отсекает по локти обе руки скакавшего мимо австрийского майора; а шашка, идя дальше, впилась до позвонка в шею породистого гунтера… Далее — всадник, потерявший коня, стоит у его трупа и, уперев пику одним концом в землю, другим концом ея насаживает наскочившего австрийца»[981].
Ввод в дело имевшегося у генерала Зарембы резерва в какой-то момент опасно качнул чаши весов. Три австрийских атакующих волны подряд заставили русские войска дрогнуть и расступиться. Бой уже перемещался и на южный склон лощины, а в образовавшийся прорыв устремился неприятельский эскадрон. Навстречу ему пошел сам граф Келлер с взводом казачьего конвоя оренбуржцев. Решительная контратака смяла австрийских кавалеристов и обратила их в бегство. Незамедлительно был сделан ответный ход: казачьи сотни ударили в неприятельские фланг и тыл. Кроме того, в бой вступил 10-й гусарский Ингерманландский полк; особенно отличился один из его эскадронов под командованием ротмистра И. Г. Барбовича. Австрийцам ничего не оставалось, кроме как бежать. «Конная артиллерия противника… занимавшая позицию за горой, у д[еревни] Ярославице, увидя несущихся в беспорядке своих кавалеристов, взяла в передки и повернула кругом; помчалась с горы и с разбегу влетела в болотистый овраг и застряла, оставив 8 орудий…» — отмечалось в бумагах 1-го Оренбурского казачьего полка[982]. А сотня оренбуржцев есаула А. А. Полозова захватила переправу через реку Стрыпа, отсекая австрийцам путь отступления. Их преследовали и били вплоть до топкой поймы Стрыпы, достигнув которой, и русские всадники со скакунами уже были изнурены.
Дата боя упоминалась мной ранее — он пришелся на день солнечного затмения. Уже в эмиграции, в чине подполковника Сливинский не забыл об этом редчайшем явлении природы, давая превосходное описание сражения: «С неба на землю спускалась желтая мгла. Солнце покрывалось полупрозрачным диском, окаймленным серебряным сиянием. Наступало полное затмение солнца. Закрытое еще темной пеленой солнце тускло светило; столбы неулегшейся пыли, перевитые желтыми лучами, мрачными тенями гуляли по полю. Желтый ковер недавно сжатой пшеницы был усыпан красными и голубыми цветами — маками и васильками: то были тела убитых и раненых австрийцев. Между ними, но значительно реже попадались серо-желтые пятна — тела погибших и раненых русских»[983].
Успех дела под Ярославицами не был использован для развития русского наступления, но войска генерала Келлера одержали безоговорочную победу. Начальник дивизии и ряд других офицеров заслужили ордена Св. Георгия 4-й степени, ротмистр Барбович удостоился Георгиевского оружия, а ингерманландцы — коллективного отличия, Георгиевского штандарта.
Эти несколько боев начального периода Первой мировой на Русском фронте могут служить исчерпывающей иллюстрацией того, что я выше назвал «повседневным героизмом» их участников, коих — и боев, и бойцов — история войны насчитывает гораздо больше, и на земле, и в небе.
Ведь кто еще из героев и которое из событий начала кампании 1914 года остаются памятны? Конечно же, авиатор штабс-капитан П. Н. Нестеров и его таран. В начале сентября его 11-й корпусный авиаотряд участвовал в сражении за Львов. Нестеров не только осуществлял воздушную разведку, но и произвел успешное бомбометание над австрийской территорией. Авиабомбами послужили всего две артиллерийские трехдюймовые гранаты. Донесение Нестерова в штаб 3-й армии гласило: о результатах судить сложно, разрыв гранат поднял облако дыма и пыли над площадью у Равы-Русской. Однако это была одна из первых бомбардировок, проведенных русской авиацией в Первую мировую войну.
Командование противника объявило награду тому, кто собьет досаждающего русского. В свою очередь австрийцы не оставались в долгу. Их пилоты вели авиаразведку, и среди них — летчик-наблюдатель барон Фридрих фон Розенталь, сын хозяина имения в городке Жолква. Там, в замке был устроен штаб 3-й армии. Австриец даже сбросил над расположением 11-го корпусного авиаотряда бомбу, но та не разорвалась, угодив в толщу песка.