[1047]. Будущий Верховный главнокомандующий составлял и забраковывал планы побега один за другим, включая идею угона австрийского аэроплана. Генерал Корнилов провел в плену более года и трижды неудачно пытался бежать до июля 1916 года, когда наконец добился своего. Его денщик Дмитрий Цесарский заключил сделку с чехом-фельдшером Франтишеком Мрняком о содействии за 20 тысяч крон: вознаграждение должно было быть выплачено по возвращении генерала в Россию. Мрняк сфабриковал для Корнилова увольнительную из госпиталя, снабдил беглеца австро-венгерской униформой, выхлопотал ему документы на имя Стефана Латковича, револьвер и компас. На всякий пожарный случай генералу Корнилову обрили голову и удалили родинку под глазом. В планирование побега был вовлечен и русский врач И. Р. Гутковский, трудившийся в том же госпитале. Он всеми правдами и неправдами оттягивал водворение Корнилова в лагерь для военнопленных, ссылаясь на нездоровье генерала и его ежедневную потребность в массаже и бане. Поскольку в госпитале со дня на день ожидался визит представителей РОКК, Корнилова оставили в покое.
Утром 30 июля (12 августа) 1916 года медики хватились Мрняка. Обычно тот отправлялся в город за покупками, и это объяснение ненадолго устроило всех. Чуть раньше Гутковский объявил, что пять-шесть излечившихся офицеров могут быть отправлены в лагерь. Затем его тоже заподозрят в содействии побегу, но пока поводов для тревоги не наблюдалось. Правда, Цесарский явился к банщику и сообщил, что генерал Корнилов нынче будет мыться не в 9 часов утра, как обычно, а после обеда: ему-де нездоровится. Забрав порции завтрака и обеда для генерала, денщик отнес их в палату. «Я догадывался, что генерал Корнилов собирается сбежать… Я его отговаривал. — сознавался в тот же день на допросе Цесарский. — Еще в лагере в г[ороде] Лека я один раз заметил, что у генерала очень много 1000-кронных купюр. Я не знаю, откуда были эти деньги. В пятницу в 8 ч[асов] вечера генерал попросил меня принести воды в тазике для мытья. Раньше в такое время никогда этого не просил. В субботу утром я принес генералу в его палату чай. Его там уже не был, но я нашел письмо, которое он оставил для меня на столе. В нем генерал приказывал, чтобы я ничего не сообщал австрийскому главному врачу до момента обнаружения его побега. Также приказывал сжечь это письмо после прочтения, что я и сделал. Потом я пошел забрать еду для генерала, вернулся в его палату и сам съел половину порции»[1048]. Корнилов не объявлялся; доктор Рутковский твердил, что тому приходится подолгу находиться в уборной. Но когда заведующий аптекой продемонстрировал записку от Мрняка и 20 крон, начался переполох. В полицию и военные части вокруг Кошега было отбито свыше ста телеграмм.
Генерал с фельдшером бежали вместе. Мрняк попался австрийским пограничникам, загремел на каторгу и вышел на свободу только в 1918 году. Корнилов три недели кряду скрывался от преследования в гористо-лесистой местности, пока в конце августа не перебрался через Дунай в Румынию, свежеиспеченную союзницу России. Несколько дней спустя он уже был торжественно принят в Ставке — пущей выразительности ради в изорванном обмундировании и с орденом Св. Георгия 4-й степени на груди.
Генерал Корнилов, уже на посту Верховного главнокомандующего Русской армией
Когда генерал Корнилов вновь будет бежать из заключения — уже в России, в ноябре 1917 года, после освобождения генералом Духониным из Быховской тюрьмы, вместе с ним на Дон отправятся всадники Текинского конного полка[1049]. Эта кавалерийская часть была сформирована из туркмен-добровольцев в самом начале Великой войны — 29 июля (11 августа) 1914 года. «В бою под Сольдау, на германской земле, впервые видел новые конные части нашей армии из туркмен. В громадных папахах и халатах, на которых так странны погоны и кривые дореформенные сабли, они так похожи на каких-то древних монголов-воителей…» — писал осенью того же года военный корреспондент Ф. Купчинский[1050].
Самым прославленным в истории Текинского конного полка делом стал бой 28 мая (10 июня) 1916 года, когда он оказался единственной кавалерийской частью, вместе с войсками 9-й армии атаковавшей 7-ю австро-венгерскую армию генерал-полковника Карла фон Пфланцер-Балтина. Перед джигитами лежали неприятельские позиции из трех линий траншей, опутанных колючей проволокой, насыщенных пулеметами и австрийской пехотой. Дальнейшее описывалось современником так: «Все воины, от командира бригады до последнего солдата, понимали, что начинается необыкновенное. Текинцы давно уже на конях. Насторожились люди и кони. Всадники втихомолку вытащили свои кривые клычи и пощупали остро отточенные столетние клинки. Убедившись, что все в порядке, замерли, страстно ожидая боя. И вдруг команда: “В атаку!”…
Полк степных всадников в огромных бараньих папахах обрушился, клином врезался в неприятельские позиции, прошел, сея смерть, три линии окопов, разделился надвое, прошел по флангам, и ничто не могло удержать этого бешеного вихря.
Уже кони начали бить и грызть противника, уже исчезли из виду текинцы, и только по ярко вспыхивающим зигзагам кинжалов можно было следить за их кровавой работой»[1051]. Результат: более 2 тысяч воинов противника было убито, свыше 3 тысяч — взято в плен. Текинцы тоже понесли немалые потери: двое офицеров и 16 всадников были убиты, трое офицеров и 42 всадника ранены, пали 59 и оказались ранены 47 скакунов. Получивший ранение и контузию в том бою командир полка полковник С. П. Зыков в лазарете беседовал с императрицей. «Командир текинцев Зыков, бывш[ий] мой Александр[иец][1052], лежит у нас. Он был ранен в ногу во время их блестящей кавалерийской атаки. На нем постоянно их крошечная шапочка. Очень интересно все, что он рассказывает. Он сильно оглох от контузии, кроме того, у него расширение сердца», — писала она Николаю II[1053].
Этот успех особенно впечатляет с учетом реалий Первой мировой, в которой пулеметы завершили историю удалых кавалерийских атак кровавым многоточием. На смену лошадкам шли железные кони с моторами вместо сердец.
Броневики опередили XX век, а затем долго дожидались своего часа. В Австро-Венгрии они пугали императорских скакунов и попадали в опалу[1054]. В России бомба террориста в 1906 году сорвала сделку по приобретению первых блиндированных машин[1055]. Автомобиль прославлялся поэтами как одна из вершин развития цивилизации, и когда начался ее крах, первые следы шин протянулись за ударами молота Великой войны — с Запада на Восток.
1 (14) сентября 1914 года поручик 9-го гусарского Киевского генерал-фельдмаршала князя Николая Репнина полка Еремеев возглавил атаку 4-го эскадрона на неприятельскую батарею, следующую в австрийском обозе. Обозные частично были перебиты, остальные скрылись в лесу по обе стороны шоссе. Гусарам досталось не только множество груженых повозок и несколько пушек, но и автомобиль. Стоянка обоза была оцеплена. Пушки немедленно отправили в полк, а доставить туда же мотор вызвался штабс-ротмистр Жуков. Правда, фара была разбита, да и вражеские войска находились буквально под боком. А посему: «.Штабс-ротмистр Жуков приказал тащить автомобиль на руках в полной темноте, вблизи противника, очищая перед собой дорогу, загроможденную трупами лошадей и обломками повозок. Пройдя таким образом более версты и свернув на проселок, удалось пустить мотор и добраться дальше ощупью до ночлега полка»[1056]. Впрочем, то было не военное авто.
27 мая (9 июня) 1916-го в ходе боя за высоту 389 у деревни Воробьевка воинам 14-го Олонецкого и 16-го Ладожского пехотных полков пришлось тяжело: левый фланг русских войск гибнул под шквалом вражеского огня, австрийцы одержимо контратаковали. Исход борьбы висел на волоске, когда на неприятельскую позицию ворвался русский броневик «Пушкарь». Смелость командира его экипажа поручика Исрафилбека Халилбекова буквально воспевалась в приказах 1916 и 1917 годов: «Несмотря на испорченное до неузнаваемости воронками тяжелых снарядов и размытое проливными ливнями шоссе на Воробьевку… И на ураганный огонь противника, устроившего огневую артиллерийскую завесу… Несмотря на то, что при отбитии первой контратаки был ранен осколком гранаты в ногу, когда выходил из машины для лучшего корректирования стрельбы. Врезавшись своим “Пушкарем” в расположение противника, открыв пулеметный и артиллерийский огонь. Метким огнем пушки и пулеметов существенно содействовал отбитию наступавших колонн австрийцев; отбил несколько контратак противника. находясь все время под сильнейшим огнем, своей бесстрашной работой обратил в бегство гарнизон ближайших неприятельских окопов и этим вернул возможность полку продолжать атаку. спас от захвата противником застрявший в воронке боевой автомобиль бельгийцев, вытащивши его своим “Пушкарем”»[1057].
«Чудовище» отправляется в ремонт, рисунок 1916 года
Марка бронеавтомобиля, на котором столь лихо воевал поручик Халилбеков, угадывается без труда: это пушечно-пулеметный «Гарфорд-Путилов» по названию послуживших базой для них американских грузовиков-пятитонников. Габариты «Гарфордов» позволяли использовать более толстую броню (6,5 мм, или четверть дюйма), листы которой располагались в основном вертикально. С учетом расположения двигателя и топливных баков над «шоффером» и командиром броневика слева и справа, надежность защиты имела принципиальное значение. Медлительные, но мощные броневики вооружались как 76-мм пушкой образца 1910 года, так и тремя пулеметами Максима. Каждому «Гарфорду» присваивалось звучное собственное имя: «Святогор», «Громобой», «Чудовище», «Дракон»… Ну а в данном случае «Пушкарь». Однако что за авто бельгийцев выручил Халилбеков?