— Всё чистое.
— Не сомневаюсь.
Золотце постепенно возвращалась в норму и уже спокойно наблюдала за тем, как Сержант ел. Когда он, борясь с предательским урчанием в животе, проглотил последний кусок, она отобрала у него калебас, при этом словно невзначай проведя ладонью по его руке, осторожно поставила сосуд на край стола, замерла на секунду и тут же резким рывком направилась к двери. Сержант молча продолжал наблюдать. Всё, на этот раз ты наговорился! У двери Золотце развернулась и, теперь, уже совершенно серьезным голосом сказала:
— Моя миссия на этой планете близится к своему исходу. Я скажу Ирутану, что вы готовы начать то, что задумано, теперь нам осталось увидеться лишь раз, когда ты сделаешь выбор. Постарайся быть при этом самим собой, таким, какой ты есть — оставь лучшее от человека, а остальное отбрось. Существо, избранное судьбой, имеет миина… Большой Долг. Жить с ним бывает непросто, но справиться с ним необходимо. Мне, кажется, удалось в тебе затронуть что-то, и вскоре тебе предстоит стать таким, каким до́лжно. Жаль, что время подчас так быстро летит. Счастливо, Сержант. Мне пора, не буду мешать.
Дверь закрылась. Снова тишина, а он действительно так и не успел понять, что она имела в виду, когда говорила о том, кем он должен быть. Вдруг снова легкие, словно невесомые шаги. Сердце Сержанта болезненно сжалось, эти шаги он не смог бы перепутать даже во сне, никогда, пока жив.
— Сержант… — это прозвучало как полузадушенный выдох.
Боль за грудиной рассосалась. В проёме двери стояла Кеира. Волна блестящих, чёрных как смоль волос метнулась к нему, и Сержант тут же почувствовал, как маленькие теплые ладони принялись теребить его всё ещё слабые руки, а губы всё шептали: «зачем… Сержант, сердце моё…» Полилось знакомое тепло. Сержант улыбнулся, слушая, как бьётся дорогое сердце, и как Кеира, всхлипывая, говорит ему что-то, обняв за плечи.
— Прости меня, ты должен меня простить, они же могли… они же…
Кеира замолчала, опустив глаза. Сержант так любил это чувство, когда она касалась его, что желание о чём-либо думать само собой куда-то исчезло, будто унесенное случайным порывом ветра.
— Ты умница, что пришла, и не ты должна прощения просить, а я. Нам нужно забыть о том разговоре, раз и навсегда, — Сержанту снова показалось, что вот-вот, и снова начнется, сосредоточиться, не упустить, схватить, удержать этот неуловимый момент… — Мне нет прощения, мийон-тха сор Кеира, это… тебе, наверное, так сложна жизнь со мной, любимая. Если я ещё раз попробую от тебя сбежать, ты сразу бросай меня, слышишь?
— Нет… — качание головой. — Нет. Ни за что. Охорни-то мери мьйонна. Я не буду так больше, не смогу просто… попробовала, хуже не бывает. Я словно осталась без частицы собственной души. Не знала, что я способна так скучать, так жалеть, — цепкие пальчики наконец расслабились и отпустили его куртку. — Я так люблю тебя…
С ним опять творилось что-то непонятное, а потому пугающее. Когда-то давно, будто в другой жизни, он умел становиться с этой вселенной одним целым. Это было его судьбой и его проклятием. Но он сполна расплатился и с судьбой, которая одарила его этим непрошенным подарком, и тем чужаком, что слишком рано превратил дар в оружие.
Оружие сделало залп и навеки затихло, мёртвое и холодное. Но с тех пор, раз за разом, в Сержанте словно просыпались фантомные боли. Это не было чем-то привычным, чем-то знакомым. Он не начинал чувствовать своим неживым нутром колючую изнанку окружающего пространства, наоборот, он словно проваливался в никуда. И сейчас это началось снова, сперва искрой надежды, потом стоном разочарования.
На этот раз это вязкое затягивающее болото не позволило ему произнести то, что он хотел сказать Кеире.
Сержант продолжал из последних сил держать себя здесь, но зыбучая воронка вокруг него предательски росла, и даже невообразимо родной голос перестал звать… обессилено отпуская себя, Сержант прикрыл глаза от ставшего резким света и вслушался, наконец, ощущая то, что всё чаще его охватывало. Это холодное чувство было жестокой пыткой для неопытного разума Сержанта, когда все твои стремления отступают, растворяются, как туман. Ничего похожего на горячее, яростное море информации, хранимой в недоступных кладовых Вселенной, что вдруг вырывается на свет, сводя с ума. Такое далёкое стало теперь столь безликим… недобрый мир, мир враждебный, люди, противные друг другу, люди добрые, слабые, люди с опущенными руками.
Тёплый мирок вокруг сгинул, осталось лишь чёрное поле зараженных зон. И пристальный взгляд тех двоих.
Поздно. Ощущение пропало. Почему всё стало таким другим, зачем всё так изменилось, зачем такая Вселенная является ему, будто в кошмарах? Что происходит вокруг его мирка? Да и эти двое, беспристрастно следящие, подслушивающие, нащупывающие, нашёптывающие… Почему-то снова пришло в голову, что именно об этом он и думал, когда подходил к тому лагерю беженцев, когда поднимался по тропинке на холм. Размолвка с Кеирой, не признак ли это того самого вмешательства? Что, в конце концов, происходит с ним самим?
Он был в тот раз холоден и расчётлив, выпил ровно столько, чтобы не потерять окончательно связи с реальностью, но чтобы полностью расстроить защитные функции следовых имплантатов. Он знал, зачем туда идёт? Он знал, кто там его поджидает? Сейчас Сержант не мог себе этого даже представить, настолько подобное дико звучало.
Он вздрогнул, окончательно приходя в себя, обнял Кеиру за плечи и осторожно прижал к себе, словно та могла разбиться от любого неосторожного движения. Надвигается что-то страшное. Не пугающее, а именно страшное. До дрожи в ногах, до сведенных судорогой скул, и не спрячешься от этого, не уйдёшь. Это то, что хуже смерти.
— Ой, — вскочила вдруг она, вытирая одной рукой заплаканные глаза и оправляя другой юбку. — Си тхани ауюрте! Я тебе больно не сделала?
— Да что ты, радость моя, я в порядке, вот только полежу, устал очень… И снова есть хочу — просто невмочь, — и улыбнулся, как мог, всегда нужно находить в себе силы тепло улыбнуться. Он знал, как реагирует Кеира на малейшую грусть в его глазах.
Сержант, ты готов слушать, или мне следует позже…
Это ты, а я уже забеспокоился, почему молчишь.
Да, я. Сестра у тебя?
Это ты её сюда?…
Нет, что ты, я только упомянул, что ты уже дома.
Ты всегда знаешь, что ей сказать, да?
Я знаю, ну может, не до конца понял, но знать-то я знаю. Она без тебя тут чуть с ума не сошла. Когда ты ушел, пробормотав, что жалеешь обо всём… Она ничего не могла поделать, только металась, не находя себе места. Теребила меня, чтобы вернул, но я отказался. Я не стал за тобой следовать, думал, тебе нужно побыть одному… Я бы не прав? Ты теперь очень плохо выглядишь.
Ты прав, тьма побери, как же ты был прав. Я был очень сильно… не знаю, как сформулировать.
Я не следовал за тобой, и потому не почувствовал, но у меня было время подумать о твоих словах и о том, что случилось позже. Сержант, ты тоже осознал, наверное, многое изменилось. Я способен понять вас с Кеирой, если очень постараюсь сосредоточиться, но я не понимаю того, что произошло сегодня. Почему, Сержант? Зачем ты так поступил, зачем они так поступили?
Я тоже не понимаю. Я не церебр, я часто ошибаюсь.
Тогда я сам постараюсь всё обдумать. Возможно, тогда и пойму.
Не надо. Ты очень добрый человек, ты не должен. От этого будет только хуже, всем — хуже.
Раз ты так говоришь, я постараюсь пока думать о другом, но мне почему-то постоянно кажется, что я должен кое-что уяснить для себя из всего случившегося. Вокруг тебя что-то растёт, зреет. Гости в опасности, ты тоже.
Скорее всего — простая случайность, пойми.
Я постараюсь.
Когда выдастся время, я зайду к вам — поболтаем, нам слишком многое следует обсудить.
Да, ты прав, особенно, помнишь, мы обсуждали… тот момент из Синей Сутры… А это очень неприятно, когда тебя бьют по ребрам?
Язвительность противоречит Третьей Заповеди Тетсухары. Хотя да, это очень неприятно.
Извини, не смог удержаться.
Ой, доиграешься, шутник.
Доставшийся ей на время едва пригодный к полётам «Лебедь», что невесть сколько простоял на дальних стапелях «Инестрава-шестого», не откликался на зов уже мучительную минуту, отчего начинало казаться, что древний артефакт времён Второй Эпохи буквально сопротивляется любым попыткам привести его в чувство. Шедевр мастеров Тсауни, он некогда считался самым совершенным и быстроходным трансгалом в этой Метагалактике, но времена те, увы, безвозвратно канули в Лету.
Если подумать, этот корабль был старше Первого Барьера, старше самой древней из ныне живущих Ксил, да что там, он был ровесником Первого Вечного, сохранив в собственных банках памяти воспоминания о том, какой Терра была до Века Вне.
Солидный возраст для творения дактилей разумных существ, сравнимый с галактической историей летящих как вида. За столько тысячелетий какой угодно механизм может износиться, какой угодно ку-тронный интеллект может начать страдать от собственной переобученности, которую живое существо сочло бы старением.
«Лебедь» за время своего существования избороздил Галактику вдоль и поперёк, не единожды возвращался в Большое Гнездо, однако инженерный гений его архитекторов оставался столь непревзойдён, что в его способности проделать этот путь снова и снова до сих пор ни один станционный церебр не посмел бы даже усомниться.
Неделю дежурная обслуживающая бригада, задумчиво цокая языками, бродила по его опустевшим каютам, но тесты самообслуживания корабля успешно проходили двойную и тройную перепроверку, повторяя один и тот же результат: «Лебедь» был готов к полёту в той же ровно степени как в тот день, когда на его борту последний раз побывал летящий. О нём на станции ходили разные слухи. Называли Симаха Нуари, Илиа Фейи, другие легендарные имена далёких времён Века Вне и Битвы у Барьера.