Я не понимал одного… это моё ощущение, довлеющее отныне надо мной чувство Истории, обещает оно избавление Галактике, или всё то, чего я так боюсь вокруг… оно только усугубляется под светом этих живых глаз.
Ну, что ж, парочку моих сомнений вы всё-таки сегодня разрешили. Эта штука называется Т-Робот.
И тогда я, уже срываясь через грань, рванулся назад, в мою одинокую келью, лишь бы успеть до того, как…
Я не помню, успел ли я, я не помню, видел ли моё неурочное преображение Отрядный, я ничего не помню.
Лишь долгий миг, пока пустое в своём непонимании лицо моего Эха, обращается к старому до полной безжизненности лицу моего Духа. Они, как обычно, беседовали о своём, непонятном, однако разговор резко оборвался, стоило мне оказаться поблизости. Эхо в этот раз сверкнуло навстречу очами и резким движением возвело в воздухе сложнейший символ непонятного мне значения. Медленно тающие в воздухе плазменные шнуры шипели искрами и извивались как живые.
Лишь секунду, а потом и их не стало.
Голоса в моём мозгу стали почти привычными. Отсеивать образы этих двоих от проявлений мира внешнего и без того становилось нелегко, но когда вновь начиналось…
Волна хаоса захлёстывала меня с головой. Это больше не было похоже на тот стройный хор, что беспрекословно слушался меня ещё секунду назад, море информации рычало теперь у меня под черепом, раз за разом впиваясь раскалённым клинком в позвоночный столб. Боль и ужас наваливались чередой, не давая слабины, не отпуская ни на миг… Не могу выразить ни единого образа, не могу выдавить из себя ни единого слова.
Может, кричу в голос, а может, продолжаю мыслить так ясно, как не дано никому из смертных… никому этого узнать, ибо я сам помню после всего — лишь яростный грохот в ушах и сверкание огненного фокуса прямо перед глазами.
Это было хуже одиночества, к которому я с годами привык, это было хуже боли, терпеть которую для меня было уже почти сладостно, это было хуже смерти, её я жаждал столько, сколько помнил себя таким, сегодняшним. Невозможно передать словами чувства человека, из которого по капле изымали саму его душу, растворяли в потоке абстрактно существующей воли, вновь и вновь делая её частью чего-то огромного, чужого, страшного.
Отходит… Сколько потрачено бессмысленного времени, не знаю. В конце — лишь тень очередного Учителя. Она молчит, Воины, Вечные, Хранители… все молчат, незримые отголоски того, что их некогда породило, и что сейчас пытается изменить меня. Пустота, ноль существенной информации, только отпадающие за ненадобностью вопросы, один за другим.
Еще не всё, ты ещё не готов к выбору.
А после… посмотреться в зеркало на стене, пятнадцать минут медитации, чтобы снова заживить иссиня-чёрные рваные раны на лице. Ногти мои вновь обломаны и сочатся кровью. Потом ещё пять минут на то, чтобы сообразить — я опять в своей келье. Предавшее меня время молча проносилось мимо.
Отрядного я больше не видел. Зато заходил Паллов, как удачно.
Я ещё раз попросил его найти Кенстриджа. Для простого гражданского у него сохранилось невероятное чувство связей в галактических эгрегорах, может, хоть он сумеет понять то, что мне уже некому будет рассказать.
Разыскать Лиану не просил, зачем бередить старые раны. Она сейчас уже совсем взрослая опытная женщина, если бы захотела, сама бы меня нашла. Пусть это остаётся, как есть. Мы давно простились.
А ещё я спросил Паллова, можно ли верить в такие случайности, как наша с ним встреча на борту «Изабеллы Гриер». Это я спросил, кажется, зря.
Потом я долго лежал, пытаясь не сойти с ума от этого непрекращающегося диалога в голове, ел что-то абсолютно безвкусное для моего истерзанного зубами языка, ждал наступления очередного урока.
Странное существование, не могу сейчас понять, откуда такой фатализм, откуда такая уверенность в собственной обязанности всё это терпеть? Ни одна из моих разнообразных инкарнаций не была способна на такое. Человек, идущий напролом через все трудности, встающие на его пути, идущий упорно, с непреодолимой волей к победе…
Да, там были мои Учителя.
Учителя, всегда разные, но всегда похожие в своей жестокости.
Учителя не настоящие. Тот, другой, он не показывался до сих пор, давая понять: «Единственный твой вопрос останется без ответа. Тогда ты будешь готов, тогда я приду. И отвечу тебе со всей возможной прямотой». Оставалась усталость, горечь от привкуса очередного пути, с такой лёгкостью отброшенного мной и стоившего моему телу очередной порции ужаса. Оставался всё повышающий тона гул голосов в голове и всё утончающийся мостик через пропасть сумасшествия. Оставались всё новые шрамы.
Десять дней пронеслись мимо, я узнавал всех своих Учителей, чужого я просто не принял бы, однако впоследствии мне удалось с достаточной уверенностью вспомнить лишь одного.
Это был Симах Нуари, соорн-инфарх Сиерика. Тсауни. Как он здесь очутился, я не видел на орбите ни единого их прекрасного корабля.
— Знаешь, вы были моими любимыми учениками. Ты и Первый. Как часто мне придётся жалеть, что у вас не было наших крылий?
— Летящий, скажи мне, почему я делаю это?
— Либо дорога твоя велит тебе, и тогда тебе должно смириться, либо кто-то другой её предопределяет, в таком случае тебе стоит бороться. А может, это просто ведёт тебя смерть. Тут уж нужно выбирать. Ты бы порадовался подобной возможности?
— Я просто не могу больше… мне нужна эта тропа.
— Тут тебе никто не сможет подсказать. Эта тропа — только твой выбор.
— Погоди, соорн-инфарх, не уходи!
— Мы сказали друг другу всё, что могли. Прощай, быть может, свидимся ещё, надеюсь, при более удачных обстоятельствах.
Он уходил и качал головой. Мудрая старая птица, некогда спасшая человечество, летящий не желал насильно спасать лишь одного-единственного его представителя. Или просто считал, что на самом деле он — человек — и сам по себе вполне на это способен.
Так, волна за волной, захлёстывали меня огненные валы отчаяния и ледяные валы сомнений. Я метался в бреду, раздираемый противоречиями, не зная, что же со мной творится. Мои Учителя… их было слишком много для меня одного, они были слишком разными, их уроки противоречили друг другу и вместе — всему тому, что я мог назвать собственным жизненным опытом.
Единственным, что вело меня сквозь пелену горячечного бреда — был призрачный, тлеющий где-то вдали образ покуда ускользающего от меня пути.
Я не желал никуда идти, я слишком устал. Я не желал ничего искать, уже найденное в этой жизни приносило мне лишь страдание. Я не желал выбирать, проблема выбора подтачивала меня изнутри, вышибая из-под меня последнюю опору. Нет ничего ужаснее, чем одиноко висеть в бездонном мраке чёрного озера небытия, но это мы с Духом уже проходили, мне это не было страшно вовсе, я даже жаждал где-то в душе этого, там, на самом дне, царило одно лишь спокойствие, всепоглощающая отрешённость. Возможность поразмыслить, утрясти в голове мысли, прийти к чему-то, наконец.
Эти десять дней и путь, что двоился, троился, сверкал передо мной, он не давал уйти в заветную пустоту. Ничего не делая, никуда не двигаясь, даже не видя ничего, кроме своего истерзанного лица, я всё-таки шёл. И делал свой выбор.
Жизнь вне времени, кропотливая, тонкая работа по устранению препятствий с пути человечества.
Жизнь, погружённая в неведомые глубины реальности вне пространства и времени, где нет страданий и нет боли, лишь звонкое журчание сплетающихся информационных потоков и полей вероятности.
Жизнь, полная силы и мужества, пронизанная воплощённым подвигом, вне страхов и сомнений.
Жизнь — волнующий полёт посреди миллиардов распахнутых глаз Крыла, распростёртая вне самой Галактики, объединяющая, скраивающая воедино две великих цивилизации.
Жизнь посреди кукольных лиц и жестоких сердец, что скрывают свою слабость под спудом тысячелетней истории, полная гнева и радости, жизнь истинная во всех смыслах, но такая далёкая от людей.
Я не мог не отбросить эти пути, они были слишком близки мне, я растерял бы с их потерей остаток своей самости, навсегда покинув пределы бренной телесной оболочки своего случайного носителя, стал бы даже не песчинкой… самим огненным потоком, неудержимо скользящим куда-то в пространстве-времени.
Не хочу!!!
Ожидание кончилось, я обретаю уверенность в том, что выбора у меня никогда и не было, несмотря на кажущуюся вам мою исключительность.
Не того вы искали всю свою жизнь, не меня!
Я всё сказал.
Теперь повелевайте!
Такой сумрачный теперь, взгляд последнего Учителя продолжал ласкать его душу подобно бархату. Чем бы ни закончилось это их подспудное противостояние, тот, кого называли Рэдэриком Ковальским, продолжал любить своего неведомого собеседника. Не мог не любить.
Пойдём, теперь я не стану тебе ничего говорить, ты слишком много оставил брошенного, лишнего, пустого в тленных подвалах своей души. Тебе предстоит совершить ещё один поступок, потом же… Ты станешь свободен от долгов своей жизни, и, если сочтёшь нужным, придёшь под сень моей науки. Потом, когда ты станешь истинно свободен.
Они отправились вместе сквозь рокот и пронзительный свист моря окружающей их информации. Он, расходуя последние крохи отведённых ему сил, и Учитель, легко попирая пустоту, запутанную, как тайны Древа Времён, безыскусную, как само Пространство. Шли долго. Вечно.
То место было везде и потому — нигде конкретно. То место было всей Вселенной и потому — вовсе ничем. Странное место. Вокруг — мириады звёзд, но ничего не разглядеть в их свете. Величайшие по своей мудрости мысли витают поблизости, но чужды они и ужасны в своей жестокости и силе. Образы обычного, нашего мира сверкали вокруг, но не ухватить их, не распознать.
Кругом были люди! Они жаждали, стремились, любили, рождались и умирали, но звёзды лишь ровным своим светом горели им вослед. Их было мало, слишком мало. Истинных, что могли сопереживать, сочувствовать, помогать. Подталкивать. Защищать и бросать в бой.