Ты, кто с пеной у рта кричал о свободе, превратился в каудильо! Свобода — это и свобода для инакомыслия. Это утверждали не реакционеры, это сказала коммунистка Роза Люксембург, критикуя твоего кумира — кровожадного Ленина, тело которого до сих пор не предано земле, не смотря на то, что идея коммунистического рая похоронена раньше него. Ты держишься за истлевающий труп мертвой идеи, за утопию, за дряхлеющего старца Кастро, который сгинет под аплодисменты собственного народа!
Больше всего Чавеса задели не оскорбления в свой адрес. Их бы он стерпел. Уго уже привык к демонизации своего образа, и образа друга по антизападной коалиции, Александра Лукашенко, «последнего диктатора Европы», «отъявленного антисемита» и «адепта гитлеризма», каким рисовали белорусского лидера на Западе. Больше расстроил выпад в сторону патриарха латиноамериканской революции Фиделя Кастро. Чавес позволил втянуть себя в дискуссию, ответив:
— Да, найдутся те, кто будет хлопать и радоваться на похоронах Фиделя. В Майами его вообще хоронят заживо с завидной периодичностью, злорадно делая поводом для карнавала болезнь престарелого человека. Конечно, найдутся такие моральные уроды. Но больше будет тех, кто будет рыдать. А найдутся и такие, у кого ни один мускул не дрогнет на лице. Я имею в виду тех, кто знает, что Фидель будет жить вечно, что социализм — не утопия, что Бог есть!!!
* * *
…Итак, метис Альберто Корсо задолго до этих событий перешел в «личку» Чавеса. Он получил работу не вследствие этнических предпочтений новоиспеченного правителя, а после долгих лет безупречной службы сначала в сухопутных войсках, затем в спецназе и национальной разведывательной службе DISIP. По роду своей деятельности офицеру Корсо пришлось часто бывать не только в соседних Колумбии и Бразилии, с которыми у Венесуэлы имелись территориальные разногласия, но и в далекой Африке. На черном континенте работы тоже хватало — нигерийцы и ангольцы качали нефть в количествах, не приемлемых для ОПЕК[20] и тогда еще олигархической Венесуэлы. Там Альберто сблизился с кубинцами Анхелем и Долорес и многое почерпнул у коллег касательно межплеменных конфликтов, контрразведки и диверсионной работы. Дружба началась с того момента, когда дон Анхель без согласования с Гаваной вызволил венесуэльца из ангольских застенков. Они сразу поняли друг друга. Потому что не спорили об идеологии и прекрасно понимали, что везде и всегда речь идет только о распределении прибыли…
Став в 1998 году президентом страны, Чавес приблизил заслуженного команданте Корсо по рекомендации своего соратника генерала Кальдерона, правда, после тщательного изучения личного дела кандидата. И хотя Корсо был протеже теперь уже бывшего главкома сухопутных войск, отставного генерала Диего Кальдерона, Чавес не уволил Корсо, не раз доказавшего свою преданность и казавшемуся президенту просто хорошим человеком, не способным на предательство.
Дон Альберто очень переживал, что уважаемый им генерал Кальдерон неожиданно перешел в стан оппозиции. Он был благодарен ему за все. И как-то даже имел возможность ответить на благодеяния генерала пустяковой на первый взгляд услугой…
В доме Диего Кальдерона тогда случилось ЧП. На территории ранчо у подножия горы Авила произошло убийство. Причем, произошло оно при весьма загадочных обстоятельствах.
…На вилле генерала в числе многочисленной прислуги трудился один выходец из окраинного района «ранчо». Его звали Энрике. Никто в доме не называл слугу по имени, предпочитая величать его Кике. А ведь Кике очень гордился своим именем. Обитатели гетто, где парень пользовался большим авторитетом за политинформированность, не сомневались, что звучное имя Энрике имеет происхождение от величественного имени с царственным лоском, что украшало метрики венценосных особ. Энрике было производным от Генрих! Соседи давно повадились приходить к Энрике за советом, часами болтали с ним о том, о сем, доверяя его взвешенному мнению и внимая его прогнозам о светлой жизни. Единственное, что они не могли взять в толк, так это двух странностей друга…
Первая заключалась в том, что в дом Энрике каждое воскресенье приходил какой-то бородатый проходимец с палитрой и связкой кистей. Этот живописец, похожий на привокзального бомжа, учил маленького Бачо мазать кисточкой по холсту и получал за свое наставничество приличное по меркам «барриас» вознаграждение. Вторая странность и вовсе казалась непозволительной. Особенно мужчинам, избравшим для подражания образ мачо. Как такой осведомленный парень мог стать подкаблучником?
Его упрямая супруга Мерседес вила из Энрике веревки. А еще эта неугомонная бестия была непреклонна в отношении местных гангстеров, которые всякий раз в конце месяца собирали мзду с их безропотного квартала. Она, пренебрегая бесконечным угрозам и предупреждениям, не позволяла мужу расставаться с весомой толикой кровно заработанных семьей денег, а иной раз, выгоняя вон «сборщиков», даже позволяла себе грубые реплики в адрес уличной шпаны:
— Попробуйте отнять у меня хоть боливар! Я не для того не пошла в проститутки, чтобы не ценить деньги! А если вы посмеете тронуть моего Энрике, вам придется расправиться со всей его семьей! Включая меня и десятилетнего Бачо! Не заставляйте брать грех на душу! Мы тратим последнее, чтобы научить его рисовать, но я потрачу все, если придется, чтобы он научился стрелять. Так он быстрее изменит мир к лучшему!
Как ни странно, рэкетиры обходили стороной хибару Энрике и Мерседес, предпочитая не связываться с «безумной фурией».
Что до Энрике, то у него в свое оправдание всегда была смешная история про чистилище и архангела Гавриила. Он часто пересказывал друзьям этот рассказ о том, как в преисподней архангел построил всех мужчин перед вратами рая и ада. «Те, кто правил в семье, встаньте по правую руку от меня, — приказал ангел Господний, — Те же, кто был подкаблучниками, встаньте по левую руку». Все мужчины переместились налево, и только один осмелился встать у правой руки архангела. Подкаблучники с завистью смотрели на единственного настоящего мужчину, у которого получилось исполнить свое предназначение и стать главой семьи. Архангел Гавриил тоже посмотрел на него с уважением, и все же спросил:
— Ты чего здесь встал?
— Не знаю, мне жена сказала здесь стоять, вот я и стою… — последовал ответ.
Пусть говорят, что он подкаблучник. Если бы люди знали, как любит он свою Мерседес, и как она любит его, то не стали бы трепать языками.
…Это на работе Кике был главным «подай-принеси». В семье Энрике очень уважали. Ведь он был кормильцем, очень любил свою жену и десятилетнего сынишку Бачо. Кике был мастером на все руки, и когда после боливарианской революции новые власти пообещали провести в непосредственной близости от его собственноручно выстроенной хижины канализационную трубу, Энрике поклялся, что скоро его сынишка будет ходить не в выгребную яму, а в самый настоящий унитаз. Все началось именно с той злополучной клятвы маленькому Бачо…
В престижном универмаге в районе Чакао, куда Энрике вместе с сынишкой пришел навестить свою супругу Мерседес, наконец-то устроившуюся на новую работу, было многолюдно. Не смотря на неутихающие митинги оппозиции, спровоцировавшие очереди на бензоколонках и пробки на ключевых магистралях, на всех этажах, лестницах и эскалаторах толпились люди. Здесь было красиво и чисто, не то, что в гетто. Основная масса глазела на витрины больше из любопытства, нежели от желания что-то купить. Все было баснословно дорого, а для таких, как Энрике — и вовсе заоблачно. Бачо же взирал на все с разинутым ртом. Воспринимая люминесцентные вывески и наряды на манекенах словно чудо.
Мерседес взяли на испытательный срок без зарплаты в качестве оценщицы в ломбарде. Ее научили проверять золото на пробу с помощью реактивов и взвешивать лом на электронных весах. Драгоценные камни оценивал огранщик — старик по имени Рикардо, рабочее место которого находилось по соседству с молодой женщиной. В обязанности Мерседес так же входила выплата денег за мелкий лом. Плата за грамм из-за перманентной инфляции была настолько мизерной, что лом почти никто не сдавал. Как, впрочем, и камни. Цена же за ювелирные украшения превосходила все мыслимые границы. Поэтому без работы скучали и продавщицы готовых изделий, и ювелир, дремлющий на стопке жирных каталогов. Здесь рассчитывали только на залетных туристов, шастающих в семизвездочных оппозиционных самбреро на головах с керамическими фигурками Чавеса в руках, вовсе не придавая значения вопиющей политической несостыковке приобретенной сувенирной продукции. Рады были и подпольным миллионерам, которые даже в условиях инфляции и дефицита, все равно любили делать подарки своим женам и любовницам. Не ждали только безденежных и неряшливых по виду жителей гетто, которые могли оказаться здесь либо в ранге полотеров, либо из большой любви.
Мерседес застеснялась, когда увидела мужа у стеклянного входа в ювелирный бутик. Одет он был чисто, но бедно. В лице его читался испуг и угадывалось пролетарское происхождение. Она вышла из магазина и зашипела на мужа:
— Ты чего приперся?!
— Мы с Бачо пришли тебя проведать…
— Проведали и ладно. Ступайте себе гулять — хозяин вот-вот нагрянет. Скажет: не успела выйти на работу, уже родню притащила. Давайте, давайте, и не обижайся… — Мерседес поцеловала Бачо в лобик и юркнула обратно.
Энрике послушно взял Бачо за руку и зашагал к эскалатору. Вдруг сын признался, что уже давно терпит и очень хочет в туалет. Энрике быстро отыскал нужное заведение и провел мальчугана в кабинку. Он ждал Бачо у двери, но сын все не выходил. И тогда Энрике постучался. Дверь была не заперта. Бачо стоял одетый и плакал. Отец спросил:
— В чем дело?
Бачо ответил:
— Здесь так красиво. Я боюсь это испачкать.
Папа расстегнул штаны сынишки и посадил на белоснежный унитаз со словами:
— Давай, мой милый, а то мочевой пузырь лопнет. Я клянусь тебе — у нас дома обязательно будет такой же унитаз.