— Отменно работает, — говорил он бойцам. — Снимаю шапку при встрече с Алексеем Михайловичем, хотя ему всего лишь девятнадцатый годок пошел.
Так с легкой руки Софроныча Алешу Жижина стали величать в полку по имени и отчеству.
Дела у снайперов шли на лад, но были и неудачи, потери. Как-то Алеша ушел в засаду вместе с рядовым Колеровым, таким же молодым снайпером, как и он. Этот день оказался роковым для Колерова. Когда Жижин выследил гитлеровца и послал в него пулю, Колеров на какое-то мгновение чуть-чуть приподнялся, приветливо махнул товарищу рукой. Это была непростительная недисциплинированность. Жижин тотчас увидел, как его друг рухнул на землю, роняя винтовку.
Жижин каждое утро занимал позицию то в разбитом немецком танке, то в воронках от бомб. Он зорко подстерегал врага, делал несколько выстрелов. Возвращаясь вечером в блиндаж, обычно коротко и скромно говорил: «Двух снял», «Тремя гадами стало меньше». Когда убивал только одного фашиста, был неразговорчив.
Однажды в блиндаже собралось почти все отделение. Разговор зашел о Жижине, находившемся еще на «охоте».
— Для чего он хранит гильзы от патронов? — спросил товарищей Степан Рудь. — Как придет с «охоты», скажет: сегодня столько-то — и стреляные гильзы в платочек заворачивает.
Кто-то из-под перекладины наката блиндажа достал сверточек. Когда его развернули, то увидели 12 гильз.
— Что бы это могло значить? — гадали боевые друзья.
Прошло несколько дней. Во время очередных занятий в поле снайперы оказались недалеко от могилы Колерова. На ней из песка и глины был аккуратно выложен орден Славы, а края лучей звезды обложены винтовочными гильзами, на. которых поблескивали на солнце неровно выцарапанные ножом цифры от единицы до сорока. Чувствуя на себе пристальный взгляд товарищей, Жижин сказал:
— Это в память о друге. Я дал себе слово бить фашистов и за него, и за себя.
…В полк стали прибывать боеприпасы. За тылами полка было установлено несколько тяжелых артиллерийских батарей. В штаб все чаще и чаще наведывались командиры взаимодействующих частей. Надвигались большие события.
На подступах к Ярцеву
Как много их, друзей хороших,
Лежать осталось в темноте
У незнакомого поселка
На безымянной высоте.
Мы с нетерпением ждали наступления. Ближайшим крупным населенным пунктом, занятым врагом, было Ярцево — районный город Смоленской области, расположенный на реке Вопь, вдоль шоссе Москва — Минск.
Еще в марте 1943 года наши войска, наступая из-под Ржева и пройдя с боями более ста пятидесяти километров, заняли здесь оборону. Тогда, в марте, все попытки 961-го стрелкового полка форсировать разлившуюся в половодье реку Бараненка при ее впадении в Вопь не имели успеха. Чтобы продвинуться вперед, к Ярцеву, надо было овладеть Безымянной высотой. Гитлеровцы визуально просматривали наши боевые порядки в глубину на несколько километров.
Бои за Безымянную и прилегающие к ней пойменные луга шли и в мае, и в июне… Здесь не раз водили своих бойцов в атаки старшие лейтенанты Кирилл Чернышев и Василий Косянчук. Но противник, неся большие потери в людях и технике, не сдавался. Опоясанная многочисленными траншеями, колючей проволокой, минными полями, Безымянная высота казалась неприступной.
Теперь перед участком фронта, где держал оборону наш полк, действовала 113-я пехотная дивизия противника, недавно прибывшая из Франции.
Командование нашей 31-й армии, учитывая, что противник имеет полную штатную численность солдат и офицеров, хорошо вооружен и занимает широко разветвленную сеть оборонительных сооружений, большое внимание уделяло подготовке штурмовых групп.
…Я только что возвратился с передовой, где проходило заседание комсомольского бюро. На нем мы заслушали сообщение комсорга второго батальона младшего лейтенанта Анатолия Горецкого о работе по подготовке к наступлению.
Комсомольская организация подразделения работала целеустремленно, настойчиво. Горецкий и комсорги рот, опираясь на актив, немало сделали для воспитания у молодежи наступательного порыва. Командиры подразделений отмечали умелые действия и старательность многих комсомольцев при преодолении оборонительных сооружений. В блиндажах и траншеях в последнее время чаще, чем раньше, проводились беседы о том, с каким огромным нетерпением ждут советские люди разгрома и изгнания врага из пределов нашей Родины, о героях наступательных боев. Очень хорошо, что у воинов батальона, как, впрочем, и всего полка, нет шапкозакидательских настроений. Все знают: враг еще силен и предстоящие бои будут тяжелыми. Но нет и пессимизма. До заседания бюро я три дня провел в батальоне, беседовал с активом, с комсомольцами. Все верят — враг будет разбит, победа будет за нами. В общем, накал хороший, настроение боевое.
Размышляя об этом, я не заметил, как распахнулась плащ-палатка, закрывавшая вход в землянку.
— Вас вызывает командир полка, — доложил связной.
В тесном, пахнущем сыростью блиндаже находились командиры батальонов, офицеры штаба. Подполковник Додогорский заметно волновался. Первые его слова: «Товарищи, завтра начинаем» — были встречены оживлением, радостными возгласами.
Петр Викторович подошел к карте.
— Два года укрепляли фашисты подступы к Ярцеву. Как видите, они оборудовали три крупных узла сопротивления, — водя указкой, говорил Додогорский. — Между этими узлами и городом — пять рядов проволочных заграждений, прикрытых минными полями. Противник вынес передний край своей обороны на пятнадцать километров к востоку от Ярцева, превратил деревни в опорные пункты, поддерживающие между собой огневую связь.
После ознакомления офицеров с обстановкой командир полка отдал предварительные распоряжения о наступлении. Далее он указал, что в оставшиеся до наступления часы надо напомнить всем воинам об их ответственности перед Родиной и народом за разгром врага, призвать к подвигам во имя Отечества.
— Мы стоим на рубежах, преграждающих врагу путь к сердцу нашей страны. За нами — Москва. Впереди — Смоленщина и Белоруссия. Ни одного шага назад! Только вперед, только на запад! — Додогорский, сосредоточенно оглядев присутствующих, в заключение сказал: — Стремление уничтожить врага и успешно выполнить задачу должно быть девизом во всех ваших действиях. Уверен, что каждый из вас будет действовать смело, инициативно и решительно, использует все силы и возможности для выполнения своего долга. По местам, товарищи!
В тот день я пообещал Вере Лидванской присутствовать на комсомольском собрании санитарной роты, но после совещания у командира полка хотелось отправиться в первый батальон, который должен был прорывать оборону гитлеровцев. Однако Василий Федорович, которому я сказал о своем намерении, решил по-иному.
— Вот и хорошо, что обещал быть в санроте. Я собирался именно туда тебя и направить. В батальоны пойдем мы с парторгом. А ты действуй по своему плану. Выступи на собрании, расскажи о предстоящих событиях, посмотри, все ли там готово к наступлению.
У входа в дом, где располагалась санитарная рота, висела немецкая каска, а рядом с ней, на одной из перекладин забора, торчал небольшой железный прут. И прежде чем переступить порог дома, каждый пришедший из «мужского сословия» должен был дать сигнал — оповестить хозяек дома о своем визите. Таков уж неписаный закон, который строго соблюдался всеми — от бойца до командира полка. Я трижды ударил прутом о каску, но на мой сигнал никто не выходил.
— Никого там нет, зря стучишься, — послышался за спиной голос. Я оглянулся. В пяти шагах стояла, согнувшись под тяжелой ношей свежего камыша, Тося Михайловская, «полковой доктор», как называли ее бойцы.
— Ну что стоишь как вкопанный, помоги… Нелегкая это работа — из болота тащить бегемота, а вот мы, как видишь, тащим, да не откуда-нибудь, а от ручья. А до него, поди, добрых три версты.
— Зачем вам камыш?
— Ранен, что ль, не был? Полежи-ка на голой земле, пока очередь до операции дойдет или до отправки в тыл… А на камышовых матах и теплее, и гигиеничнее…
Из-за пригорка с вязанками камыша показались санинструкторы Лиза Волкова, Лилия Справчикова, Тамара Пирогова, фельдшеры Аня Воробьева, Клава Данилова.
— Уф! — сбросила свою поклажу самая маленькая среди девчат, Лиза, и тут же присела на камыш. — Еще сто метров, упала бы и не встала…
— А где же Вера Лидванская? — поинтересовался я.
— В медсанбате. За медикаментами туда уехала на Вороном, — ответила Клава, вытирая платком раскрасневшееся лицо.
— На каком таком Вороном?
— На том самом, который начштаба возит…
В искорках глаз девушки я уловил что-то интригующее.
— Повозки заняты. Снаряды да мины подвозят, — пояснила Клава. — Вот Андрей Федорович и дал ей свою верховую лошадь. Только не понимаю: зачем она ее взяла? Ведь ни разу верхом не ездила.
— Что вы, девчата! — возразила Лилия Справчикова. — Видели бы, как Вера Вороного обхаживала. Чувствую, боится, бьет ее, как в ознобе, а виду не подает. Подсадила я ее в седло, а сама думаю: «Ну, Верочка, ни за что пропадешь. Лучше бы уж пешком шла». Понукает она коня: «Пошел, милый». А он стоит. Подала я ей поводья, натянула она их, и лошаденка прямехонько к блиндажу начштаба направилась. Обошла блиндаж раз, другой, третий, фыркнула то ли с горя, то ли со злости, что хозяин не выходит, и зашагала по знакомой ей тропинке. А тропка-то эта в штаб дивизии ведет. Помахала мне Вера рукой: дескать, все в порядке.
Темнело. Вере давно пора было вернуться. Ее подруги не на шутку беспокоились: не случилось ли что? Позвонили в медсанбат. Дежурный ответил, что «вашему представителю все выдано по разнарядке» и что «три часа тому назад представитель на лихом коне убыл в полк».
От медсанбата до санроты полка около пяти километров. Не три же часа ехать, да еще на коне? Что-то с Верой неладно.