Не забывали мы и бойцов — уроженцев Смоленской области. За подписью командования им вручали короткие письма-поздравления с освобождением родных мест.
В работе среди воинов широко использовались и другие материалы. Вера Лидванская, Тамара Пирогова, Лиза Волкова передавали активу письма выбывших из строя бойцов и сержантов, адресованные товарищам и друзьям. В этих письмах обычно содержался наказ: бить гитлеровцев до полного их изгнания с нашей земли. Особенно брали за сердце наказы белорусов, украинцев к бойцам-смолянам.
«На земле, где ты родился, я пролил кровь. Я помог тебе освободить твою родину, помоги и ты изгнать врага из моей Белоруссии. До нее не так уж далеко. Не останавливайся, не давай немцам закрепиться, гони врага!»
— писал своему другу по роте раненый боец Николай Бажан.
Товарищей, находившихся на излечении в медсанбате, тоже надо было поддержать. Но с кем отправить ответные письма? И хотя медсанбат располагался в нескольких километрах, нарочного с передовой не пошлешь: тут каждый боец на учете.
Как-то в тылах полка я повстречал сержанта соседней части Александра Шибаршина. Разговорились. Оказалось, он относил письма раненым бойцам, но до медсанбата не дошел: письма передал, как он сказал, согласно приказанию замполита Чижику, а Чижик уж обязательно доставит их по назначению.
— Что это еще за Чижик? — полюбопытствовал я.
— Да вы что, товарищ лейтенант, словно не из нашей дивизии! Чижика знают все! Это же Зина Галкина. Она всегда нам помогает…
Я знал о подвиге бойца Зинаиды Галкиной, проходившей службу в оперативном отделении штаба дивизии. В одном из боев Галкина спасла от гибели офицера. Но при чем тут Чижик? Ах да, это к Зинаиде Галкиной обращался седой майор, когда я однажды проходил мимо штабного блиндажа:
— Чижик, оперсводка готова?
— Так точно, товарищ майор. Отпечатана, — ответила девушка.
Зинаида Михайловна, или просто Чижик, стала связующим звеном и нашего полка с бойцами и командирами, находившимися на излечении в медсанбате.
Но почему же она получила второе имя?
— Знаешь, — сказал как-то Петр Николайчук, — непоседа она. И все-то ей хочется сделать по-особенному: и на машинке документ быстро отпечатать, и позаботиться о питании офицеров штаба, и сделать тщательную перевязку раненым… Но Чижиком нарекли ее потому, что всякий раз при вражеской бомбежке или артиллерийском обстреле выходила она из блиндажа в траншею и во весь голос пела: «На позицию девушка провожала бойца…»
На Смоленск! Эти слова стали боевым девизом воинов 31-й и 5-й армий. Но отступающий враг цеплялся за каждую балку, высотку, создавал промежуточные рубежи обороны, выставлял заслоны, стягивал на отдельных участках крупные артиллерийские средства и много пехоты.
Продвигаясь вперед, наш полк преодолевал неимоверные трудности. Выбивались из сил лошади. Колеса пушек вязли в болотах, скользили по раскисшей глине на подъемах. Бойцы шли под проливным дождем. И как всегда, впереди саперы. Не одну сотню мин извлекли они из разбухшей земли. Минами были усеяны дороги и тропы, лесные опушки, подходы к деревням. Неосторожный шаг порой стоил жизни. Но бойцы, командиры и политработники шли в неудержимом порыве, шли знаменитой дорогой Кутузова, готовя Гитлеру новую Березину.
После упорных и тяжелых боев передовые подразделения нашего полка рано утром 25 сентября ворвались на аэродром. Взлетные полосы изрыты глубокими рвами.
В них — авиабомбы. Все подготовлено к взрыву, но произвести его фашисты не успели.
Почти всю ночь шел бой на улицах города. Гитлеровцы, засевшие в подвалах домов, яростно сопротивлялись. Штурмовая группа во главе с командиром взвода автоматчиков лейтенантом Владимиром Пащенко неоднократно пыталась подойти к полуразрушенному зданию, откуда фашисты вели особенно сильный огонь. Пащенко — опытный командир. В минувших боях был шесть раз ранен. Дважды совершал «побег» из госпиталя, долечивался в «родных стенах» части. Он говорил: «Лучшее лекарство для меня — это товарищи по полку. С ними никакая рана не страшна. Дружба быстрее рубцует раны, чем пилюли».
Штурмовой группе было придано 76-миллиметровое орудие сержанта Ивана Фролова. Здесь же находился и командир батареи — никогда не унывающий, спокойный и рассудительный старший лейтенант Владимир Ерохин. Я слышал их разговор.
— Давай, Пащенко, сделаем так, — говорил Ерохин. — Орудие Фролова поставим на прямую наводку. Ты делишь своих «штурмовиков» на две группы. С одной группой пойдешь сам, с другой — я. В темноте проникнем поближе к зданию.
— А почему ты? — возразил Пащенко. — Тебе батареей надо командовать.
— А я и буду командовать. Связиста с собой возьму, чтобы огонь корректировать. А ты со своей группой подберешься к самым развалинам. Я же с группой засяду правее и карманными фонариками отвлеку от вас внимание фашистов. По опыту знаю: клюнут они на это. А как начнут по нас бить, Фролов прямой наводкой по вспышкам из орудия ударит. Да и мне засечь огневые позиции противника необходимо.
— Рискованно задумал, Володя! — сказал Пащенко.
— Риск оправдан, Володя, — ответил Ерохин.
Смелый замысел Ерохина удался. Его группа, достигнув намеченного рубежа и укрывшись за грудой битого кирпича, стала подавать сигналы фонариками. Гитлеровцы сосредоточили на этом направлении весь огонь. Ерохин засек семь пулеметных гнезд. Он приказал Фролову накрыть неистово работающие пулеметы. И Фролов подавил их. Тем временем группа Пащенко стремительным броском ворвалась в здание. Гранатами, короткими автоматными очередями, штыками прокладывали бойцы путь от этажа к этажу. И вот взвились одна за другой белые ракеты. Это был сигнал: прекратить артиллерийский огонь. Здание наше.
В дождливой пелене лишь забрезжил рассвет, а подразделения полка уже вышли на Советскую улицу.
Раньше на углу Советской и Башенной стоял красивый двухэтажный дом. Сейчас он наполовину был разрушен. В его подвалах и на первом этаже засели фашисты. Короткими перебежками наши бойцы стремились проникнуть к дому, но падали, сраженные пулеметным огнем противника. Ближе к дому оказался разведчик рядовой Александр Шатров из третьего дивизиона артполка, поддерживавшего нас огнем.
— Гранату кидай, не медли же! — крикнул кто-то из укрытия. Но Шатров не бросил гранату: на подоконнике находилась семи-восъмилетняя девочка. Она молча глядела на бойца. Неожиданно за спиной девочки показался гитлеровец. Обхватив левой рукой ребенка, он в правой держал наизготовке автомат. Раздался треск, и над головой Шатрова просвистели пули. Девочка закричала, забилась в судорогах.
— Бросай гранату, чего медлишь?! — снова донеслось из укрытия.
Товарищи Шатрова, находясь в укрытии, не могли видеть, что происходило у окна. Они не знали всей сложности ситуации, в которой оказался разведчик. Бросить гранату — значит погубить ребенка. Однако и медлить опасно. Трудно сказать, чем бы закончился этот поединок. Но вот из глубины квартиры к окну приблизилась женщина. В ее руке торчал лом. За спиной фашиста она сделала взмах, да так, словно пыталась расколоть бревно.
— Сюда, товарищи! — услышал Александр голос женщины и изо всех сил рванулся вперед. Прыгнул прямо в окно. Он увидел лежащего навзничь с проломленной головой гитлеровца. Женщина все еще держала в руках лом, а в углу, прижавшись к кровати, стояла перепуганная, но невредимая девочка.
Догорало здание вокзала. Враг еще сопротивлялся, но над высоким зданием льнозавода уже развевалось на ветру Красное знамя.
— Сдаются! — крикнул наводчик Василий Гречишников. — Наш Смоленск!
В 1941 году Геббельс писал: «Смоленск — это взломанная дверь. Германская армия открыла себе путь и глубь России. Исход войны предрешен». А спустя два года он же, изворачиваясь, врал по радио и в газетах: «Мы сами эвакуировали Смоленск».
Смоленск!
Отсюда Гитлер грозил Москве. А сейчас фашисты, дрожа за свою шкуру, бегут, бросая технику, раненых, обозы. Парки и сады вырублены. На развороченных мостовых — трупы гитлеровцев, исковерканные танки с желтой свастикой на бортах.
Спустя несколько часов стали появляться горожане. Старики, женщины и дети возвращались на пепелища из окрестных лесов, выходили из подвалов.
На одной из улиц повар Софроныч остановился со своей кухней. Около него сразу собрались детишки. Впалыми глазенками смотрели они на него, на буханки пышного хлеба, жадно вдыхали вкусный запах солдатских щей.
— Дяденька, дай поесть, — взмолилась девочка в рваном отцовском ватнике. — Ничего не ели какой уж день…
За девочкой потянулись другие дети, и вскоре образовалась большая очередь. Стали подходить и взрослые. Воины полка тоже не ели со вчерашнего дня.
Косой сажени в плечах артиллерист, подойдя к Софронычу, протянул два котелка.
— Куда тебе столько? — проворчал повар.
— Давай, давай, не жадничай.
Артиллерист, прихватив под мышки две буханки хлеба, направился к развалинам дома, у которого стояла группа детей. Они боязливо жались к женщине в темной шали. Донесся голос артиллериста:
— Кушайте. Это вам от всего нашего расчета.
Детишки набросились на пищу. Тяжело было смотреть на этих изголодавшихся оборвышей. Бойцы стали расходиться.
— Корми их, Софроныч, досыта, а мы потерпим. Софроныч подошел к артиллеристу, пожал ему руку.
— Бабо, ешь, — угощала девочка старуху, в изнеможении присевшую на тротуар. — Хватит нам, да и Груне еще останется, — лепетала она простуженным голоском.
— Кушайте, мать, кушайте, — сказал Софроныч, а сам взял девочку на руки, заглянул в ее загноившиеся глаза, крепко прижал к груди, поцеловал.
— Дядечка, папку моего не встречали? Он у меня тоже фашистов бьет.
Хотел сказать Софроныч, что видел ее отца, что он обязательно вернется к ней, но не мог проронить ни слова. Горький ком подступил к горлу. Промолчал. Потом бережно опустил девочку, подошел к повозке, достал буханку хлеба и несколько кусочков сахару: