— Мысль хорошая, — одобрил Петр Кузьмич. — Беритесь за дело. А я попрошу начальника политотдела, чтобы в дивизионной газете опубликовали схемы немецких танков с указанием уязвимых мест.
Згоржельский ушел в другое подразделение. Мы с Ющенко отправились к подбитому им танку. Проходи по траншее, переговорили с некоторыми членами комсомольского бюро батальона, с комсоргами рот и взводов об изготовлении своеобразных наглядных пособий. Пока мы осматривали обгоревшего «тигра», комсорги рот выяснили, кто из бойцов и сержантов знает уязвимые места немецких танков, и попросили этих бывалых воинов нацарапать на цинковых дощечках, вырезанных из патронных ящиков, контуры машин. Вскоре мы уже видели в руках бойцов такие дощечки с изображением штурмового орудия «фердинанд», танков Т-V («пантера») и Т-VI («тигр»). Их уязвимые места были обозначены проколами пластинок или крестом. Эти дощечки прозвали «букварем». Агитаторы проводили беседы, рассказывали об опыте истребления танков, о том, как следует выбрать позицию, с какого расстояния лучше всего бить из ПТР, бросать гранаты.
В полночь на передовую прибыла команда хозяйственников, в составе которой находились капитан Георгий Васильевич Григорьев — помощник командира полка по тылу и повар Софроныч.
Плот, на котором они доставили пищу, оригинальной конструкции: термосы наполовину располагались в воде. Это для того, чтобы сохранить пищу от попадания осколков и пуль. На этот раз, однако, сооружение пошло ко дну от разорвавшегося рядом снаряда. Капитан Григорьев, чьими усилиями был создан плот, оказался раненным в ногу. Выплыть ему помог Софроныч. Термосы затонули, но один из них, зацепившийся за корягу, удалось извлечь на берег. В траншее запахло рыбным супом. Проголодавшиеся бойцы готовили котелки. Но поужинать не удалось. Противник обрушил на наши позиции артиллерийский огонь.
Вся Россия с нами
Без громких слов и просветленных слез,
В своих переживаньях неречисты,
Платить свой первый и свой кровный взнос
Уходят молодые коммунисты.
Заснеженное поле на восточном берегу Лучессы пересекала рваная грязная полоса, перепаханная немецкими снарядами. Противник бил по этой местности непрерывно, методично, пытаясь отсечь наш плацдарм от второго эшелона и тыла полка. С флангов, со стороны немецких траншей, то и дело раздавались пулеметные очереди, вражеские снайперы подстерегали здесь наших людей днем и ночью.
Но оборона плацдарма с каждым днем становилась все прочнее и прочнее. Совершенствовалось взаимодействие с артиллеристами, минометчиками, находившимися на огневых позициях в полутора-двух километрах за рекой.
Перед траншеями подразделений саперы установили мины. Сообщение с противоположным берегом по-прежнему осуществлялось только ночью. На утлых плотах переправляли сюда боеприпасы и продукты, а обратно — раненых.
Противник продолжал упорные танковые атаки, но все они не достигали цели. В поединках с танками наши бойцы стали действовать хладнокровнее, били не куда попало, а расчетливо, наверняка.
Все ждали приказа о возобновлении наступления. В эти трудные дни лучшим свидетельством высоких боевых и моральных качеств бойцов и командиров было их стремление связать свою судьбу с партией. В нашем полку с мая 1942 года по январь 1944 года было принято в кандидаты и члены партии 958 бойцов и командиров, а в дивизии — 2909 человек[5].
Принимались достойные из достойных, в бою доказавшие свою преданность партии. Для рассмотрения заявлений почти еженедельно проводилось заседание партбюро полка. В его работе нередко принимал участие секретарь партийной комиссии при политотделе дивизии майор Александр Власович Иванов.
Большинство вступавших в партию — комсомольцы. Их заявления с просьбами дать рекомендации мы рассматривали оперативно.
Каждый из вступавших с волнением ожидал того момента, когда ему скажут, что он принят в ленинскую партию. Это в равной мере относилось как к рядовым бойцам, так и к офицерам.
Как-то мы сидели с Згоржельским на берегу реки под навесом из нескольких плащ-палаток и при тусклом свете коптилки, сделанной из гильзы петеэровского патрона, просматривали поступившие заявления. Около навеса появился лейтенант Чугунов. В полку он имел репутацию безгранично храброго разведчика. На этот раз Александр был неузнаваем. Робко откашлялся, чтобы обратить на себя внимание, а войдя под навес, извинился за беспокойство, потом зачем-то снял шапку.
— Важное дело, Петр Кузьмич. Видите ли, в разведку скоро идем…
— Понимаю. Давно ждал твоего прихода, Александр, — пожимая ему руку, сказал Згоржельский.
— Да ведь и я давно хотел вступить в партию, но все не решался. А сегодня, как только получил приказ идти в разведку… Чувствую, задание очень трудное. В общем, если не вернусь, прошу считать меня коммунистом.
— Вернуться вы обязательно должны. И не только вернуться, а и задание выполнить как полагается.
— Вот за это спасибо. А насчет моей биографии не сомневайтесь. Родился в двадцать первом, учился в школе, затем в Ташкентском пехотном училище. В полку разведчиком стал. Ну, а как воюю — вам виднее.
— Неплохо воюешь, Александр Николаевич, — отозвался подошедший к нам член партбюро заместитель командира полка по строевой части майор Максим Григорьевич Пташкин. — За тебя каждый может поручиться.
Окрыленный словами Пташкина и парторга Згоржельского, Чугунов поспешил в свое подразделение. Я тоже пошел к разведчикам — надо было перед выходом в тыл врага с ними побеседовать, принять на временное хранение их комсомольские билеты.
В траншее первой роты случайно встретился со снайпером Степаном Рудем. Здороваясь, он бережно снял с правой руки новую шерстяную перчатку.
— Как, уже готовы? — удивился я.
— Готовы. Вчера обновил — на левом фланге одного гитлеровца срезал, — с радостью сообщил Степан.
Речь шла о перчатках, появившихся у него не совсем обычным образом.
В начале зимы было несколько случаев, когда наши снайперы упускали верную возможность увеличить свой боевой счет из-за… рукавиц. Они мешали стрелять. Цели появляются, как правило, только на мгновение, которого едва хватает на прицеливание и выстрел. Если же снайпер лежит на позиции в рукавицах, то, пока он их снимет, цель скроется и день пропадет напрасно. Поэтому Степан Рудь, как и некоторые другие снайперы, снимал рукавицы сразу же, как только начинал подстерегать гитлеровцев. Однажды в очень морозный день он долго держал палец на спусковом крючке винтовки и чуть не обморозил. Узнала об этом Клава Данилова и пообещала ему связать теплые перчатки.
О почине Клавы мне рассказали снайперы дней десять назад. Новый заместитель командира полка по политчасти майор Павел Иванович Соловьев похвалил комсомолку и поручил мне побывать в санроте, попросить девушек последовать примеру Даниловой. Ночью, переправившись на плоту через Лучессу, по дорожным знакам-указателям нашел санроту, которая передислоцировалась поближе к реке. Разыскал Веру Лидванскую и вместе с ней зашел к командиру роты. Решили собрать девчат, чтобы посоветоваться, смогут ли они помочь снайперам. Одной из первых прибыла к командиру Клава. Когда она услышала о причине сбора, разрумянилась и, пожимая плечами, сказала:
— Выдумали тоже… Инициатива! Просто пожалела парня.
Передал девушкам просьбу командования. Большинство из них сразу выразили желание помочь снайперам. Только Тамара Пирогова с ехидцей спросила:
— А кто не умеет вязать, как быть?
— Надо научиться, — заметила Вера Лидванская и добавила: — Пригодится. Когда станешь бабушкой, будешь вязать внукам варежки, шарфики, свитерочки.
Шутка Веры всем понравилась. Девушки весело смеялись, представляя друг друга бабушками. Наконец Ольга Гохман заявила:
— Нас не надо агитировать. Раз надо — сделаем. И вот первые перчатки готовы.
А вот и траншея разведчиков. Чугунов был уже здесь — инструктировал бойцов перед выходом на задание. Пришли и разведчики дивизии. Обеим группам разведки — полковой и дивизионной — предстояло действовать в тылу врага совместно.
Среди дивизионных разведчиков была девушка, которую по одежде трудно было отличить от парня. Выдавали лишь пышные волосы, выступавшие из-под шапки.
— Это Тося Левадняя, — сказал мне сержант Меньшиков. — Она уже трижды с нами переплывала… Куда мы — туда и она. Прошлый раз пленного захватила, а заодно и карты минных полей, оказавшиеся в офицерском блиндаже.
Среди разведчиков были саперы. В их задачу входило разминирование проходов на нейтральной полосе.
— За нас не беспокойтесь, — говорил Ивлев, — проходы сделаем, что вам тротуары в Москве — без зазоринки. А вот вы будьте там повнимательней. Гитлеровцы идут на всякие ухищрения. Мин разных понаставили — тьма-тьмущая. Мина штука несложная, но подход к ней надо иметь правильный. Придерживайтесь нашего саперного правила: ни к чему не прикасайтесь, пока не разберетесь что к чему. Так-то, глядите в оба.
— Спасибо за добрые советы, — поблагодарил Ивлева Михаил Чубенко.
Вскоре сюда пришел Вася Барков. Он только что переправился с восточного берега. Показывая Чугунову треугольник письма, крикнул:
— Вам танцевать, товарищ лейтенант!
Уж так повелось у разведчиков, что все весточки от родных и знакомых читали сообща, радость и горе одного волновали всех. Не раз знакомились бойцы и с письмами жены лейтенанта. От них всегда веяло домашним теплом, чем-то очень родным и близким. Ребята сожалели, что их командир в последнее время получал письма от жены все реже и реже, а недели три-четыре их не было совсем. Впрочем, большого значения этому никто не придал: знали, что у людей, живущих в глубоком тылу, тоже немало трудностей. Но Александра Николаевича волновало молчание Клавы.