Майор покрутил головой, потрогал маленькими белыми руками подбородок и, почти с восхищением посмотрев на Валю, сказал:
— Черт! Здорово!
— Я не знаю, что вам нравится, товарищ гвардии майор, но мне кажется, что ваши методы разведки боем успеха не приносят. Впрочем, как и поиски.
Нет, злобы у нее не было. Было просто презрение.
Онищенко опять потрогал подбородок своими маленькими руками и смешно пошевелил челюстью. Валя раздельно сказала:
— Вы не находите, что вся эта вами придуманная и, надо отдать должное, прекрасно разыгранная история просто противна…
— Кстати, рядовой Радионова, — перебил ее Онищенко, — вы знаете вот этот прием?
Валя посмотрела на него. Майор сделал стремительный ложный выпад, и когда Валя почти инстинктивно выбросила вперед руки, чтобы выполнить прием отражения атаки, майор схватил ее за обе руки, дернул к себе, потом резко толкнул, и уже в следующую секунду Валя не могла даже вскрикнуть.
Майор легонько оттолкнул Валю, потрогал челюсть и, поглядывая на девушку взбалмошными мальчишескими глазами, очень серьезно сказал:
— Это, чтобы вы не задавались в будущем. А теперь садитесь и слушайте. В целом для разведки вы подходите. Правда, вам нужно втянуться в среду, отработать кое-какие приемы — в частности, наблюдения, маскировки. Мы прикрепим к вам опытного разведчика. Позанимаетесь с ним, так сказать, без отрыва от производства: в ансамбле будете работать по-прежнему. Если у вас дела пойдут хорошо, я, возможно, заберу вас в разведроту. Человек с вашей подготовкой и знанием языка здесь нужен. Вас это устраивает?
— Видите ли… я не собираюсь обязательно в разведроту.
— Здесь не отдел кадров, — резко перебил ее майор. — Возиться с вами для чужих дядей никто не будет. Да или нет?
Валя не то что растерялась, а скорее, была сбита с толку, но все-таки успела подумать: «В конце концов, умение воевать всегда пригодится» — и сказала:
— Да.
— Хорошо. Заниматься будете там и тогда, где и когда вам укажет разведчик. Строжайшая дисциплина. Никаких «не хочу», «зачем», «почему». Понятно?
— Так точно!
— Переводами будете заниматься по-прежнему. Материалы будете брать у старшего лейтенанта Кузнецова. В разведотделение без моего вызова не являться.
— После сегодняшнего посещения…
— Сегодняшнее посещение забыть и никогда не вспоминать. У меня все. У вас вопросы есть?
Вопросы были, но задавать их не стоило. Валя смотрела на майора и не могла понять: держала ли она трудный экзамен или просто выскользнула из серьезной передряги? Майор Онищенко смотрел ей прямо в глаза, и взгляд у него был холодным. Но ноздри небольшого хрящеватого носа раздувались. По бликам на орденах можно было заметить, что дышит он все еще прерывисто, и Вале почему-то стало смешно и не то что неприятно, а скорее, грустно.
В дверь постучали. Майор крикнул:
— Войдите!
Старший лейтенант Кузнецов быстро взглянул на Валю, потом на майора и весело сказал:
— Лошадь подана, товарищ гвардии майор. Какие будут распоряжения?
— Рядового Радионову познакомьте с сержантом Осадчим. Она будет проходить у него практику.
— Понятно.
Майор встал и надел шинель. Валя потянулась за своей, но Кузнецов через плечо небрежно бросил ей:
— Отставить. Подождите.
Проводив майора, Кузнецов вернулся уже совсем другим, официальным и озабоченным, человеком. Он завинтил флягу с водкой, отодвинул тарелки и спросил:
— Скажите сами, чему и как, по вашему мнению, следует вас учить?
Еще минуту назад Валя собиралась спросить у Кузнецова: «Ну-с, а где же ваш анекдотец?» Но сейчас она видела всю неуместность такого вопроса и стала рассказывать о своих пробелах в боевой подготовке. Старший лейтенант слушал ее очень внимательно. Ни его мясистое лицо, ни выпуклые блестящие глаза ничего не выражали, и это стало беспокоить Валю. Внезапно Кузнецов перебил Валю и, добродушно улыбнувшись, сказал:
— Кстати, в нашей разведроте вы — первая девушка. Учтите это.
Валя не знала, как воспринять замечание, и потупилась. Кузнецов похлопал ее по плечу:
— Ничего, если дело пойдет, из вас получится неплохой разведчик. Майор толк в людях понимает.
Валя вздернула голову и хотела было обрезать старшего лейтенанта, едко намекнуть на чрезмерное внимание майора Онищенко к девушкам, но встретилась взглядом с теперешним своим начальником, опустила голову и смолчала.
Уже потом, лежа на знакомой печи, выслушивая сердитую болтовню Ларисы, она перебирала в памяти пережитый день, вспоминала мальчишеские глаза майора и, как ни твердила себе, что весь этот день был лишь ее проверкой, не могла этому поверить. Нет, было что-то большее. Что-то такое, что заставляло ее розоветь и дышать порывисто.
— Наверное, все-таки весна… — сказала она почти счастливо.
— Вот и я говорю: весна, — подхватила Лариса.
Она лежала на спине, пальцем поглаживая сучок на потолке. В печном сумраке ее полная рука казалась неожиданно белой, но свет каганца освещал темный от картофельной шелухи, изрезанный палец с каймой под ногтем, и Вале показалось это смешным: тоже, блюстительница чистоты нравов — хоть бы за руками последила.
— Что ты хочешь этим сказать? — с интересом спросила Валя, повернулась на бок, оперлась на локоть и посмотрела на Ларису сверху.
Из общей комнаты слышался сдержанный говор девушек, пересмешки. Лариса строго прислушалась, потом покосилась на Валю.
— А то, что весной девки как с ума сошли. Вот и тебя закрутило. — Валя молчала, и Лариса, хлопнув себя по толстым бедрам, возмущенно продолжала: — И скажи, как ты всех опутала — и я не я, и доля не моя. И разведчики мне ни к чему, и вообще я такая, что не подпусти. А что получается? — Лариса тоже перевернулась на бок и оперлась на локоть. — А получается, что сама к разведчикам напросилась. Кто же тебе поверит теперь? Выходит, ты трепачка. Да еще и скрытная. Хоть бы уж откровенно, вон, как Лийка. Ну, крутит и крутит — шут с ней. Как была кошкой, так и осталась. А ты нет. Ты все тихонько, все с политикой.
Опушенные бесцветными ресницами маленькие глазки Ларисы были рядом, горели зло и непримиримо. На носу выступил пот, и Валя слышала ее жаркое дыхание. Столько возмущения, вероятно, даже ненависти, было и во взглядах и в тоне Ларисы, столько убежденности в своих словах, что Валя на мгновение опешила, потом разозлилась и, прищуриваясь и подаваясь вперед, спросила:
— А хочешь, поверят?
— Да кто ж тебе поверит? Что ж мы не знаем, как разведчики девчат проверяют? Думаешь, одна ты тут такая фря попалась? Артисточка! Тут до тебя и похлеще бывали. Поверят, — передернула она жирными плечами и, открыв рот, слегка откинулась назад, заводя глаза под лоб.
Валя змейкой расправила свое мускулистое тело, схватила Ларисины руки у запястья, рванула на себя и, перевернув девушку на спину, нажала коленом на ее мягкий живот, у самого солнечного сплетения.
— Я тебя заставлю поверить! — прошептала она, вздрагивая и все сильнее нажимая коленом на живот. — Заставлю!
Лариса судорожно хватала воздух, мигала и вдруг заорала противным бабьим голосом:
— Сумасшедшая! Убивает!
Внизу послышалось шлепанье босых ног. Над печкой выросли головы перепуганных девушек. Сейчас же раздался визг, шум и плач. Головы стали меняться, а Валя, словно распиная Ларису, со злым удовлетворением шептала:
— Заставлю. Поняла? Заставлю.
Кто-то дернул ее за ногу, кто-то вцепился в рубашку и на груди отлетела пуговица. Валя внезапно устала, отпустила Ларису и спокойно сказала:
— А ну, катись отсюда!
Все еще сглатывая воздух, Лариса быстро перевернулась на живот и, розовея могучими бедрами, стала задом сползать с печи, не сводя испуганного, точно зачарованного взгляда с забившейся в уголок Вали. Когда Лариса гулко ступила босыми ногами на пол, она опять завопила:
— Сумасшедшая! Психованная! — и торопливо пояснила: — Она и убить может. Она ж и седая недаром.
Ларису успокаивали, поили водой, укладывали спать, но по тону девушек Валя понимала: Ларисе не верили и хотели бы посмеяться над потерпевшим крушение самозваным комендантом, но по привычке еще побаивались ее и, главное, не понимали, что могло произойти на печи.
Уже глубокой ночью на печь пробрались две девушки — машинистка из политотдела и телефонистка — и, тесно прижавшись к сонной Вале, замирая от любопытства, зашептали:
— Что вы не поладили?
— Она чего-нибудь натворила? Или сболтнула?
— Просто… надоели ее упреки. Вот и все.
Большего девчонки не добились и, слегка обиженные, прошлепали на свои топчаны. Валя еще долго не могла заснуть, ругая себя за то, что пусть не друга, но в какой-то степени близкого человека она сделала врагом. Как из Наташки, как из матери. Даже как из той студентки.
13
Сержант Осадчий приходил почти каждое утро, всегда свежевыбритый, в чистом подворотничке, в потертой стеганке и ватных шароварах, в старенькой, но ладной и аккуратной солдатской ушанке. И весь он, собранный, немногословный, казался не бойцом самой опасной профессии — разведчиком, а домовитым, пожалуй, даже прижимистым мужиком, собравшимся в город, на базар.
Лариса его невзлюбила, и сержант сразу заметил это, но не рассердился. Наоборот. Когда он смотрел на нее, его острые маленькие глазки под мохнатыми, нависшими бровями сверкали весело и насмешливо, а под густыми, вислыми усами, в самых уголках всегда плотно сомкнутых губ, теплилась улыбка.
Стоило ему показаться на пороге, степенно снять ушанку и потянуться к кружке, чтобы напиться воды — он всегда пил воду, как только заходил в помещение, — Лариса вскакивала, отодвигала общую кружку и сердито швыряла ему ковшик, из которого девчата умывались. Осадчий брал ковшик, споласкивал и, напившись, обязательно говорил:
— Не-ет, однако, ты, девка, из семейских…
— Привязался, черт косолапый! — Осадчий действительно на ходу слегка выворачивал внутрь ступни ног. — Говорю — крещеная. Православная.