— Заткнись ты! — яростно выкрикнул Старик. — Собирайте все оружие. Нам надо идти!
— Минутку! Давайте послушаем, что хочет сказать Гроза Пустыни, — предложил Порта. И пнул большую еловую шишку.
Легионер злобно усмехнулся. Глаза его сверкали ненавистью.
— Клянусь Аллахом, давайте положим этих сучьих детей!
— Нет! — выкрикнул Старик. — Не будем превращаться в обыкновенных убийц.
— Бешеных собак пристреливают, — закричал Легионер, — а гиммлеровские дворняжки взбесились. Кто идет? Поднимите руки.
Порта, Малыш, Хайде и Брандт тут же подняли. Остальные неохотно последовали их примеру. Последним поднял руку Штеге. При этом он виновато посмотрел на Старика.
Руки не поднял только Старик.
— Клянусь Аллахом, какое это будет удовольствие, — прошипел, поднимаясь, Легионер. Положил руку на плечо нашего командира. — Мы понимаем тебя, Старик, но и ты должен понять нас. Эсэсовцы не должны больше проводить карательных операций. Они уже жгут села. Возглавишь нас, как всегда на фронте?
Старик покачал головой.
— Я пойду с вами, поскольку должен, но руководить убийством отказываюсь!
Легионер пожал плечами.
— Ладно, ребята, за мной!
Мы шли по лесу, преодолевали всевозможные препятствия. Многие из них заставили бы отступить даже альпийских стрелков, но нас подгоняло чувство мести.
Мы шли час за часом. Остро отточенными саперными лопатками и киркомотыгами прорубали тропу через рощу боярышника. Держась за связанные вместе веревки и ремни, перелезали через опасные скальные уступы. Кипели от злости, бранились, дрались и ссорились друг с другом. По лицам струился пот. Ладони были ободраны до крови, но Легионер гнал нас вперед фанатичнее, чем когда бы то ни было. Мы грозили ему оружием, но он язвительно усмехался и оглашал марокканским боевым кличем синие вершины.
Потом мы остановились у первой фермы. Дымящиеся развалины, три обгорелых тела. Две женщины и ребенок. Мы ничего не говорили. Просто смотрели. Старик щурился. Лицо его стало белым как мел.
Мы не были лучшими из детей божьих. Мы были военными скотами и положили немало людей. Наши руки все крепче сжимали смертоносное оружие. И мы снова тронулись вперед, за нами следовал чертыхавшийся и сквернословивший Легионер.
Через час мы нашли еще два тела. Двух мужчин, убитых выстрелами в затылок. Легионер перевернул их.
— Из пистолета, — решил Порта, проведя пальцем вокруг ран. Никаких документов при мертвых не было. Их забрали.
— Не думаете, что это могли сделать партизаны? — спросил наш трусливый эсэсовец.
— Ну, еще бы! — хохотнул Бауэр. Все мы усмехнулись этой фантастической наивности.
Старик, сильно затягиваясь дымом из трубки, иронично посмотрел на эсэсовца. Вынул ее изо рта и указал на него чубуком.
— Могу сказать почти дословно, что завтра-послезавтра будет напечатано в газетах: мирных крестьян, женщин и детей убили бандиты. Они зверски сожгли три деревни и несколько ферм. В ближайшее время последуют карательные меры. И все это вранье будет подписано: рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Потом штандартенфюрер СС Блобель получит приказ от своего начальника, СС и полицай-фюрера Браха[70] произвести несколько казней заложников. На всякий случай читателей осведомят, что бандиты были одеты в немецкую форму. Да-да, публика в Главном управлении имперской безопасности изобретательна.
Порта ощупал края раны одного из убитых. Малыш с любопытством смотрел на него. Порта понюхал слегка испачканный кровью палец.
— Чем пахнет? — спросил Малыш, склонясь над трупом.
— Слегка сладковатым, слегка гнилым, — ответил Порта и снова понюхал его. — Похоже на гангрену в первой стадии.
— Как те желтые трупы в Добровине? — вмешался Легионер. Порта кивнул и опять поднес палец к носу.
— Другой наложил в штаны, — сказал Малыш, указав прикладом автомата на второй труп.
— Когда мы травили заключенных газом в Биркенау и в Аушвитце, они всегда накладывали, — сказал эсэсовец.
Эти слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Мы совершенно забыли о двух трупах. На нас обрушилось нечто новое, нечто дьявольски интересное. Мы, словно готовясь броситься на него, свирепо уставились на рослого, широкоплечего эсэсовца, человека, изгнанного из рядов единомышленников, униженного до постыдной службы в одном из сотен армейских штрафных полков.
— Что еще случалось, когда вы травили их газом в Аушвитце? — с коварным видом спросил Порта.
Эсэсовец побледнел до синевы. У него случайно вырвалось то, что он три долгих года хранил в тайне. Он проводил ночи в тревоге, страшась, что его кто-то выдаст. Кто-нибудь из канцелярии — например, унтер-офицер Юлиус Хайде, прослуживший там к тому времени уже год. Каким было для него потрясением, когда Хайде выперли из ротной канцелярии, и он оказался здесь, во втором взводе! Он несколько раз едва не попросил Хайде помалкивать. Готов был платить за молчание что угодно. Но, видимо, Хайде не читал его документов. Если б Хайде знал, то не смог бы так долго молчать. Он пытался перевестись из нашей роты, но капитан фон Барринг пожав плечами, сказал: «Не может быть и речи». Фон Барринг был тупой свиньей, как и все в этой паршивой роте. Все они были изменниками и заслуживали смерти.
И вот случилось невероятное. Его никто не выдавал. Он сам себя выдал. Он мысленно взмолился Богу, от которого отрекся в 1936 году, когда вступил в дивизию СС «Мертвая голова»[71]. Дивизию жестоких охранников концлагерей под командованием Эйке. Как гордился он тем, что мог ходить по улицам в зеленом мундире СС с вышитой серебром на левой петлице мертвой головой вместо эсэсовских рун! Как любовно нашивал он на левый рукав черную шелковую ленту с надписью серебряными буквами «TOTENKOPFVERBAND»[72]! Он искренне смеялся над испугом матери, когда впервые пришел домой во внушавшем страх эсэсовском мундире с черепом и костями. Когда отец заговорил о божьей каре за то, что он, Ингерд, служит в охране концлагерей под началом группенфюрера СС Эйке, он пригрозил отцу заключением и поркой. Как приятно было на душе, когда соседская детвора испуганно смотрела вслед ему. Все, кто раньше задирал нос, теперь искали его дружбы. Когда кабатчик отказал ему в кредите, он встал и швырнул деньги на стол. Когда крикнул ему: «Скоро ты будешь ходить передо мной на задних лапках!», в переполненном зале наступила тишина.
На другой день он опустил записку в лагерный почтовый ящик, который открывал сам Эйке. Написал фамилию, адрес кабатчика и красными чернилами слово «Изменник».
На следующий день он наблюдал, как гестаповцы выводили кабатчика из парадной двери его дома. Три недели спустя он появился в лагере. И в тот же день получил первые десять ударов плетью.
Правда, комендант лагеря Эйке поднял большой шум из-за того, что Краузе не подал, как положено, рапорт, перед тем, как подвергать порке заключенного.
Но этот кабатчик был дерьмом. Он бросился на проволоку в январе 1938 года. Его похоронили вместе с пятьюдесятью евреями, повешенными за конюшней.
Тот день, когда он прибыл в Гросс-Розен в чине унтершарфюрера, был одним из лучших в его жизни; он часто вспоминал его с тоской. Его назначили начальником псарни. Он очень любил тех собак. Однако гауптштурмфюрер СС Штрайхер, регистратор, был ослом и устраивал скандал, если собаки слегка покусают кого-то из этих изменников. Правда, один из них отбросил копыта, но, черт возьми, дело все равно шло к этому. Говорили, что в Веймарской республике он был министром. Старый червяк, всякий раз падавший от удара палкой по голове.
Гауптштурмфюрер потребовал расследования этой истории с собаками. Если б до того не было шума из-за «потехи», все бы обошлось. «Потеха» была, пожалуй, малость слишком жестокой. Он был готов это признать, хотя применялась она только против гнусных изменников. Начало ей положил обершарфюрер Штайнмюллер из седьмого блока. Для нее придумывали все новые и новые штуки. Парочку заключенных ставили на большой площадке за старыми овчарнями. На головы им водружали пустые жестянки и грозили поркой, если жестянки упадут. Потом эсэсовцы-охранники сбивали их с голов выстрелами.
Естественно, кто-то из заключенных получал пулю в мозг или бывал ранен. Но это было прекрасной учебной стрельбой и вместе с тем развлечением.
Отобранных для потехи заключенных заставляли также бегать над ямами уборных лишь для того, чтобы выдернуть из-под них доску, когда они находились над серединой ямы. Было так смешно, когда полосатые барахтались в дерьме. Вышло так, что парочка их захлебнулась. Но это были всего-навсего изменники, и лучшей участи они не заслуживали.
Как они развлекались в том батальоне! Помимо боксерских матчей, которые устраивались между похожими на скелеты людьми, в «потехе» было множество других штук. Но, к сожалению, Штайнмюллер хватил через край. Привязал трех заключенных к батареям парового отопления в карцере. Хотел проверить, настоящие ли они мужчины.
Эта тупая свинья Штрайхер прознал об этом. Жаль, не удалось найти доносчика. Господи, какой поднялся скандал! Но они убрали с пути этого скота Штрайхера. Он предстал перед эсэсовским трибуналом по обвинению в защите изменников и врагов Рейха. Его вышвырнули из СС и перевели в авиацию. Говорили, что он погиб в Польше.
Из Гросс-Розена его перевели в Равенсбрюк. Одни женщины. Вот это было время! Один штабсшарфюрер в лагере, состоявший с двадцать третьего года в Ордене Крови[73], был совершенно помешан на сексуальных представлениях. Чего только он не выделывал с этими шлюхами! После таких представлений ты бывал сам не свой.
Комендант Равенсбрюка не устраивал никаких расследований. Он знал, как обращаться с этой мразью.
Каким удовольствием было пороть этих женщин! Иногда после порки ныли все мышцы. Но хотя комендант был приличным человеком, он все же едва не влип. Одна из этих тварей пыталась на него донести, потому что он слегка позабавился с ней и обрюхатил ее. Но он успел принять меры, чтобы убрать мерзавку. Благодаря добрым отношениям с санитаром в медпункте причину ее смерти удалось скрыть.