— Что? У тебя нет предписания на облаву, обершар?
Вопрос был задан с наигранным удивлением.
— Н-нет, герр…
Казалось, обершарфюрер хотел, чтобы этот человек назвал свое звание. Он до сих пор не знал, с кем имеет дело.
Знала это только Дора.
Обершарфюрер продолжал, слегка заикаясь:
— Мы подумали, что в этом хлеву находится человек, личность которого нужно выяснить.
Невысокий человек приподнял уголок губ, что больше походило на гримасу отвращения, чем на улыбку.
— Кто «мы»? И почему ты говоришь «хлев»? Единственная свинья здесь ты, обершар, и ты вошел сюда совсем недавно.
Долгая пауза. Все ждали ответа обершарфюрера. Вдалеке упало несколько бомб.
— Ты что, утратил дар речи? Я спросил, кто «мы»?
— Патруль, герр…
Снова кривая улыбка.
— Командуешь патрулем ты, обершар?
— Так точно, герр…
— Так! Это означает, что ты в ответе за недостойное поведение своего подразделения, противозаконное и необъяснимое. Самовольные облавы и действия караются трибуналом. Может быть, ты держишься иного мнения, обершар?
— Никак нет, герр…
— Хмм. Так! Ты не ответил на мой вопрос, лежит на тебе ответственность или нет.
Обершарфюрер сглотнул и снова переступил с ноги на ногу. На сей раз он щелкнул каблуками и вытянул руки по швам. Он давно догадался, что этот штатский гораздо значительнее, чем кажется с виду.
Дора, вытиравшая стаканы за стойкой, была явно в восторге от происходящего. Легионер что-то бормотал себе под нос.
— Обершарфюрер СС Бреннер докладывает, что ответственность за действия патруля лежит на мне.
Невысокий человек приподнял бровь. Живой глаз немного потемнел. Мертвый смотрел все так же холодно.
— Мы обсудим это в главном управлении, обершар! Теперь убирайся и забери с собой своих солдат.
— Я хотел бы знать, куда мне надлежит явиться.
Невысокий человек обходил зал и не ответил. Заглянув в несколько маленьких, полутемных ниш, где трепетало пламя свечей, он указал на полицейского, стоявшего у стены, держа руки на затылке.
— Забери с собой этого человека, обершар!
Обершарфюрер, стоя «смирно», поворачивался на каблуках, чтобы все время находиться лицом к невысокому человеку в черном приталенном пальто.
— Куда мне надлежит явиться, герр…
Никакого ответа. Невысокий человек, казалось, даже не слышал вопроса. Он стоял у стойки, глядя на бутылки, стоявшие сомкнутыми рядами, словно батальон на параде, на двух нижних полках под зеркалом.
Дора делала вид, будто не видит его. Она стирала пятна со стойки. Труде налила ему большой стакан джина. Невысокий человек понюхал его.
— Голландский, — произнес он, словно подумав вслух.
Он повертел стакан, задумчиво поглядел на жидкость, словно ожидал появления там чего-то странного. Замурлыкал: «Еврейская кровь потечет рекой».
Потом поставил стакан на стойку, несколько раз повернул его, понюхал снова и пробормотал:
— Из Амстердама. Кайзерсграхт[87].
Он опять понюхал стакан, отрывисто кивнул и встал, не пригубив джина. Быстро пошел к выходу. По пути положил ладонь на плечо Эвальду.
— Загляни ко мне завтра в двенадцать десять. Адрес узнаешь у своей нанимательницы.
Сводник смертельно побледнел. Почувствовал беду. Приглашение невысокого человека было слишком уж сердечным.
Возле двери этот человек остановился и повернулся к обершарфюреру.
— Я криминальрат Пауль Билерт, управление гестапо, отдел четыре дробь два[88].
И скрылся.
— Надо ж так влипнуть, — пробормотал ошеломленный обершарфюрер. — Сам Красавчик Пауль. — Посмотрел на своих телохранителей. — Это означает: «Прощай, мой дорогой!»
Следующая остановка — центральный участок Восточного фронта.
Они принялись пинать и бить прикладами автоматов полицейского, словно это была его вина. Пригрозили бельгийцу, плюнули вслед Эвальду, но ничего не сказали Доре. Тут было нечто, чего они не понимали.
Они крикнули полицейскому:
— При попытке к бегству применяем оружие!
Больше мы их не слышали.
Дора угостила всех выпивкой. Каждый мог получить, что хотел. Большинство пожелало двойную порцию пива. Мы прикончили еще одно блюдо жареных каштанов.
Зазвучал сигнал отбоя воздушной тревоги. Протяжные завывания сирен раздавались по всему городу. Улицы огласились гудками и лязгом выехавших пожарных бригад. Пламя бушевало повсюду.
В «Ураган» проник запах горелой плоти. Можно было подумать, что он идет от горящего скота, но он шел от людей.
Увечный унтер не пришел в себя. Он умер в руках девицы, торговавшей собой, чтобы иметь кофе и масло, в то время имевшие большую ценность, чем слитки золота.
— Sacre nom de Dieu! — воскликнул Легионер. — Ну и шумный выдался вечерок. — Взглянул на Дору, которая сидела с нами, потягивая джин с горькой настойкой. — Кто такой Билерт и как ты познакомилась с ним?
— Тебе интересно? — улыбнулась Дора. — Пауль Билерт — большая шишка в гамбургском управлении гестапо. Криминальрат. Его подпись может отправить человека в вечность безо всяких юридических процедур. В конце концов ему дали большое звание в СС. Штандартенфюрер или что-то в этом роде[89].
— И ты общаешься с таким типом? — воскликнул Легионер. — Тьфу!
Дора продолжала, не обратив на это внимания.
— В прошлом, когда Пауль еще не занимал высокого положения — был мелким мерзавцем в следственном отделе, — я помогла ему. — Она принялась ковырять в зубах длинной зубочисткой и продолжала: — Иначе бы Красавчик Пауль лишился головы и не стал бы большим дерьмом, старающимся, чтобы голов лишались другие. — Она продолжала выковыривать из зубов остатки каштанов. — Но меры предосторожности я, само собой, приняла. — Беззвучно рассмеялась. — Когда имеешь дело со змеями, необходимо запастись хорошей сывороткой.
Легионер сунул в ухо карандаш и принялся шерудить им там.
— Sacrebleu[90], ты знаешь кое-что об этом типе?
— Можешь не сомневаться, — ответила она, отчеканивая каждое слово.
— Хмм, — задумчиво протянул Легионер. — Надеюсь, это не опасно. Что, если Красавчику Паулю придет на ум убрать тебя, моя овечка, чтобы твое знание исчезло вместе с тобой? На его месте я бы не задумался.
Дора выпустила сигарный дым и снова рассмеялась.
— Скажи, Альфред, считаешь ты меня наивной девочкой из захолустья?
— Merde, нет, конечно. Я не так глуп. Будь ты бестолочью, так давно бы отправилась на тот свет. Но, Дора, этот Билерт, или как там его, похож на человека, который ни перед чем не остановится. Лично я не хотел бы знать о нем что-то дискредитирующего.
Дора искренне рассмеялась. Я ни разу не слышал такого искреннего смеха.
— Если у кого-то хватит глупости разделаться со мной, все, что мне известно, выйдет из могилы. Дел у палача появится множество — придется работать сверхурочно. Я совершенно уверена, что переживу эту войну. Когда Адольф даст дуба, возможно, я буду одна стоять на колокольне церкви Святого Михаила с парочкой жалких шлюх, высматривая клиентов.
Она допила одним глотком джин, потом провела ладонями по черному парику.
— Что тебе, черт возьми, известно о нем? — спросил Легионер.
— Тебе лучше не знать.
Дора небрежно почесала одну из грудей.
— Что-то политическое? — продолжал допытываться Легионер.
— Конечно. — Дора негромко рассмеялась. — Думаешь, убийства и тому подобные вещи что-то значат для таких, как они? Но все политическое — отличный шантаж. Когда прошепчешь что-то политическое, Адольф напрочь теряет чувство юмора.
Мы продолжали пить молча.
Полицейский, зашедший в шалман промочить пересохшее от дыма горло, предстал перед особым судом, где все дело решилось за двадцать минут. Судья, старик, вынес тысячи приговоров. Вскоре после прихода Гитлера к власти он лишился своей должности, так как во время Веймарской республики выказывал излишнее усердие. Но ему нравилось быть судьей. Как восхитительно чувствуешь себя, председательствуя за высоким столом! Он надоедал новым правителям в Берлине, пока ему в конце концов не дали места судьи. Однако когда началась война, работы у него оказалось невпроворот. Большинство дел ему зачитывала жена, пока он утолял голод. Многие из них он подписывал, не прочтя ни строчки.
После войны он получил пенсию и стал выращивать тюльпаны с гвоздиками у своего домика в Аумюле. На дверной табличке написано: «Генрих Веслар, отст. судья». «Отст.» написано мелкими, почти неразличимыми буквами, но «судья» бросается глаза. Табличка бронзовая, ее начищают дважды в день.
Живет он в пяти минутах ходьбы от железнодорожной станции, рядом с памятником Бисмарку — на тот случай, если кто захочет нанести ему визит.
В тот день, когда судья Веслар вынес приговор несчастному шупо, он был очень занят. Помимо гвоздик и тюльпанов, он увлеченно разводил и насекомоядные растения; тут он неожиданно вспомнил, что они должны были получить мух час назад. Если он не приедет домой вовремя, они могут погибнуть.
«Именем фюрера обвиняемый повинен смерти за трусость и попытку дезертирства, однако, учитывая долгий срок службы в гражданской полиции, суд отменяет обезглавливание и приговаривает его к расстрелу».
Из его «Хайль Гитлер!» за дверью судебного зала была услышана только вторая часть.
Пятидесятилетнего шупо с тридцатилетним стажем службы вывели двое тюремных охранников. Он плакал и падал в коридоре, поэтому в камеру его пришлось волочить. И даже сделать укол транквилизатора перед тем, как везти на грузовике в Фульсбюттель.
Его пытались подпереть, когда он стоял перед стрельбищным валом в Путлосе, но он продолжал падать. Одни из членов расстрельной команды решил, что он умер от страха еще до того, как двенадцать пуль вошли в его тело.