Двенадцать
Каждая ночь имеет свое меню…
На верхнем этаже Пантеона Богов назначила встречу разведка – и в бурю на свиданье, и в дождь на собранье, приходить без опозданья. За стенами собрания спит каменным сном город. На столе россыпь печенья, бумаг и патронов и рисованная самодельная карта, с картинками горящих машин. Теплится настольная лампа, и в желтом болезненном свете кочуют по стенам чудовищные тени людей. Переступив запретный порог, вползает в бетонную комнату сонная заоконная полночь; черная, как заколдованная душа… Уже все сказано, уже все связанно. Догорает в пепельнице последняя горькая сигарета.
– Медлить больше нельзя. Она должна сгореть, эта колонна, – сидит над лампой, двигая скрюченными пальцами, чернокнижник Орда. – Останется только один – «язык».
…И вот всё брошено там, где мы жили вчера. Оставлены Северу все телефонные номера, все русские и украинские паспорта, все настоящие имена. С собой лишь оружие, оружие и оружие: пулеметы и огнеметы. По банке консервов на сутки, да фляжка живой воды, от которой встают убитые царевичи. Полны за спиною свинцовые ранцы, и вот за дверями казармы уже гнутся колени… Забыт, как негодный, план захвата какой-нибудь техники. Всё сжечь. Колонна будет гореть. Должно остаться, как травы от пожара.
Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Оплечь – ружейные ремни…
Кругом – не зги, не зги, не зги…
Мы идем – дюжина бойцов поэмы «Двенадцать» – идейные революционеры четырнадцатого года. Идем по пустой черной улице вдоль ветхих погасших дворов, мимо наземь упавших плетней. И воют нам вслед голодные пророки луны – дворовые битые псы, оскалившиеся на стук о дорогу подошв. Под сорванные их голоса, под этот избитый романс, тянутся вдоль обочин темные мрачные силуэты. Но для тебя ничего этого нет, кроме уходящей во тьму спины и этого, впереди затихающего, стука подошв.
– Стой! – железным голосом стреляет впереди темнота. – Кто идет?
Застыла, как неживая, колонна, лишь только поплыли в руках горбатые автоматные дула. Ни звука ни с чьей стороны. И вот догадался один:
– Славяне. – Давний пароль Великой войны.
На шахте отряд, заменивший «Лавину». У блокпоста осторожно, как хищники, бродят во тьме высокие крупные тени. Над ними уходит во мрак гигантский железный замок – запустелый «Комсомолец Донбасса». И во дворе на заметенном снегом асфальте стоит, как в музее, его «комсомольский» рыцарский караул.
– Пароль тот же, – тает у нас за спиной последний шахтинский пост.
Вот дамба с пропастью в середине – сломай себе шею. Ползем по самому краю, и с шорохом едет вниз, осыпающийся под ботинками щебень. Мы долго щупали вправо и влево, и вот пошли сразу в лоб – тем самым путем, которым не так давно к нам приходили враги, узнать про свой плен.
Гуляет ветер, порхает снег. Идут двенадцать человек…
Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Вот и дорога. Пойдем, поспотыкаемся…
У каждой ночи свое меню. И хороши блюда сегодняшней! В черном ликерном соусе подано на стол безлунное чугунное небо, где не найти – затонули до дна – белые звезды галактик. С душистой приправой, настоянную на травах, на полынях да отравах, под хохот ветров в зал вносят мертвую замерзшую степь. Широкую да глубокую, с кривыми тоннелями гиблых дорог. До майданного проклятого царства, до Петрушкиного поганого государства…
Эй! Поспевай на пирушку прохожий, святой и злодей! Да пей, не колей, ледяной ветродуй, да тоже не вой, как даст в зубы барин – Генерал Мороз.
…Уже перешли, прогибаясь, поле. Последний рывок до окраинных хат.
– Сели, – шепотом понеслось по цепи.
В голове группы Арчи. Сидит, коленями в землю, с трубой тепловизора: слева в заброшенных окопах возятся трое. «Их» разведка. Вот тебе сразу три «языка».
– Загибай концы. Делай «охоту», – тихо командует Ива.
Но там псы с золотым нюхом. Уже пятятся в ночь, отступая в село. А здесь вдоль дороги сидит в снегу и в бурьяне, еще не тронувшись, цепь.
Провал на первом шагу.
Но, подобравшись по флангам, двинулась хорониться в руине засадная группа. А вслед отступившим, срезая дорогу, покатились в село трое бойцов… Но тихо на вымерших улицах. Особая безлюдная тишина, когда от тоски уснули собаки, когда не горят огни во дворах. Это понимается особым чутьем. Здесь не ходили живые. Лишь ветер и снег.
Кто был в тех окопах? Садилась отдышаться разведка или рыскали ночные мародеры? Уже всё равно. В день смерти нищих не горят кометы. Напрасно гадать нам по небу, когда в нем ничего, кроме тьмы.
…Утро. Ветер качает бурьян. На краю поля лежит в руине разведка. Но не войною опустошен её дом; его давно разорили годы и нищета. Бесполезно стоят бетонные мокрые стены с расшатанными железными лестницами, что обглодала начисто ржа. Свалены в верхней комнате черные тюки соломы библейского урожая, и в пустые огромные окна влетает искрами снег. Под главной лестницей хлев для скота с узкими обгорелыми досками. В хлеву кочками торчит из земли замерзший помет, да едва уловим запах гари и тлена.
«Укропы» висят над селом. Сразу над центральной улицей их шахта и террикон.
Остаться в руине – пропасть. Мы бежим длинной цепью между жильем и полем, вдоль сельских окраин, по желтым волнам нескошенных трав. На нас несутся ветер и снег. И вот нежилой двор у дороги. Запущенный сад да мелкие хозяйственные постройки, старые и перекошенные, как в пляске. Зимняя пасека. Пристройка с хлевом, пустой сеновал да домик под разный хозяйственный скарб. Перед домом навес с прелыми тюками соломы – наш наблюдательный пост, где меняются по двое в час.
Холодно до чертей, и в домике в железном ведре горит из щепок костер. Закрыты фанерой разбитые окна, и ветер рассеивает под крышею дым. Мы сидим, как на стульях, на опрокинутых ульях, кто разговаривает, кто спит, кто гложет сухпай – банку на сутки. Голод не смерть – можно стерпеть. Но каша – отрава. Не лезет сквозь зубы, и только щенок, что приблудил из села, лопает в два горла куски. Из разломанных на дрова ульев Апофиз вынимает соты, тяжелые, полные темного жирного меда. Едим их, насадив на ножи. Две ложки в рот, а больше не съешь – нет лишней воды.
У разведки два плана. Каждый день – брать самогон, в село на БТРе наезжают «укропы». Надо найти этот причал алкоголиков и перемешать зелье с кровью. Это план «А» – первый и самый легкий. Но мы не хотим.
– А если на улице будут дети? – спросил вчера один, когда уже приняли план.
– Не будет детей! – резко огрызнулся другой.
«Не станем стрелять!» – решили все остальные.
И все же, отработать по плану, ушли на разведку – искать пьяный двор, два командира: Ива и Арчи. Таскаются в рост по селу, в «горках», в разгрузках и с автоматами. Заглядывают во все углы, просят продать на похмелье. И везде сразу их узнают, как иноземцев, явившихся с другой стороны.
– А у вас, шо больше не продают?
– Далеко залетели, орлы…
– Та, ми – украиньски, – сам местный, врет Арчи. – Мели Емеля – твоя неделя, – щурится у калитки кичливый старик. И, как плевок в глаза за дурную работу: – Когда уже прогоните этих «укропов»?!
Развалился план номер один. Давно не ездят «укропы». Кончились тут похмелья. Рыщи дальше, разведка…
«Укропы» висят над селом слепые, как дождь. Прямо на них идут по дороге два ополченца. Два малорослика – Ива и Арчи. Первый потянул ногою растяжку – гранату «Ф-1», второй едва успел его дернуть назад. Не сами идут, боги несут! Подошли на сто метров к врагу – замелькали на пути украинские военные. Тогда просто сошли с дороги – и пропали для всей Украины. Нет дела до них. Лишь бросился бежать от разведки какой-то трусливый солдат, что так и не поднял тревогу.
…Пропали с утра командиры. В домике полно дыма. В ведре нагорели угли и, наконец, стали отходить в тепле заледенелые на улице пальцы. Мы сидим в старой пасеке, у самой дороги, по которой весь день бродят прохожие, откуда сто метров до рокады, где ходит колонна. Сидим за пазухой у врага, греясь его теплом. Но это не разведка – это цирк-шапито. Не достает лишь водки для полной картины… Дом идет ходуном. Растопили ведро – из всех щелей дым облаками. Из углов хохот и анекдоты, да старые истории прошлых боев. Старательнее других, знаменуя имя, гудит, сев на улей, Дикой. Трескотня в хате – хоть по головам стучи.
– Вы понимаете, что здесь никто не поможет?! На пару суток заткните тряпками рты! – встает пара бойцов.
Хватает на пару минут.
С «снайперкой» на плече, без дела вставая в «стойку», гуляет по всему двору «разведчик Семен». Уперся в калитку, взял на прицел вражеский террикон.
– Угробишь всю группу!
– Нас всё равно уже засекли.
– Дуй в дом!
Уже первый раненый. Арчи перед уходом отправил наблюдать на чердак маленького подвижного Фокса. Выбирая место, тот сел с размаху на гвоздь. Утром присел, а днем уже начал подволакивать ногу… Со своим другом Чибисом стоят на посту, наблюдают. Чибис, руки в карманах, идет от калитки.
– Зачем ходил?
– Шум показался какой-то…
– А где автомат?
– Вон в сене лежит…
– У тебя что, три жизни? В компьютер пришел поиграть?
С оружием брошен в сене бинокль. Час на посту – ни разу не носили в руках.
…Днем по рокаде, в соседний поселок, где пьяный блокпост, мчится джип с «жевто-блакитным». Спешит, как упырь, желающий поспеть в могилу до петухов. Прогрохотал туда и, без задержек, обратно. Никто не тронулся с места. Это – еще не начатый план «Б»: молниеносно, безмолвно, смертельно.
Вот и колонна. Впереди и сзади по БТРу, в середине три груженых ЗИЛа. Катятся, как на парад, по ровной гладкой дороге. На броне задрала ноги разведка, под брезентом в кунгах машин мелькают лица солдат. В колонне – ни меньше, ни больше – пятьдесят человек. Для них беда великая близка, но поступи её еще никто не слышит.
…Прошатавшись весь день, вернулись на пасеку командиры. Приплелись, как два волка, голодные с запавшими ребрами. Сидят в дыму, молча грызут кашу, запивая холодной водой.
– Колонна! – щелкает зубами «бешеная собака» Арчи.
Да всё уж готово. Вон она, вперед по рокаде. Пристала на блокпосту, дожидаясь своей буквы «Б». Плана Беды.
Место засады сто метров от пасеки, и идеально, как на картинках. Идущая в гору на высокой насыпи дорога. Вместо обочин – овраги, как пропасти. Над дорогою два нависших холма. На самой вершине дороги черный холодный лес, с высохшим ковром листопада, за лесом частокольное поле подсолнуха. И лежат на земле, как отрубленные, отгнившие павшие головы без семян и, не качаясь, стоят на ветру худые палки стеблей.
Здесь, на самой вершине, хлебом и солью – болью и кровью, Новороссия сегодня сполна угостит Украину.
Мы за свою правду море горстями вычерпаем!
…Темнеет в нашей лачуге, и пляшут в дыму над ведром легкие красные искры. Пахнет мышами и старостью этот дом. Уронив головы, все спят, сидя на ульях, и в черном углу поднимает храп алтаец Багдо. Бесшумно заходит с улицы смена, садится оттаивать у огня и тут же падает в сон. Уже заволокло горизонт синей поземкой ночи… Уже ничего не будет. «Укропы» не водят ночью колонны. Мы месяц на шахте жили по их расписанию.
Спотыкаясь во тьме, падая в ямы, идем мы от пасеки к краю села, где командиры разведали пустующий дом. Разбит снарядом фасад и бежали от войны в дальние страны, к босому за сапогами, хозяева. Всё впопыхах, всё второпях, с собою лишь плошки да ложки. А дом – ветрам да ворам… Завалена рухнувшим фасадом узкая от калитки тропа. Во дворе стол с разными склянками, в которых стоит столбом зеленая плесень. Валяются на столе кастрюля и разделочная доска, гнилые яблоки и огурцы; бурые, распухшие от воды. Сорваны замки на постройках и открыты настежь все двери амбаров, где уже проступили чужие следы – лежат на земле брошенные на улице вещи.
Мы стоим во дворе, не видя друг друга. Запрещено зажигать сигареты. И вот на рокаде запели двигатели. И вот вспыхнули у блокпоста фары машин. И тут же поползли вперед. «Укропы» не рисковали здесь ночью и вот впервые изменили себе… Мы молча стоим во дворе, уже опоздав на расправу. Стоим на крыльце, на лавках и у забора, и все смотрят только туда – на дорогу, по которой ползут в гору огни. И ни одного голоса в нашем строю.
– Не добежим… – первый зажигает сигарету Богдо.
Уходит наша колонна. Идет с огнями, как с карнавала, да все же бедно наряженная, словно на большее не хватило грошей; лишь фары машин да длинная, во всю ночь, на БТРе «луна»… Что ж ты носишься, наша колонна? Что ж ты побираешься по копейкам? Зашла бы к нам на порог, мы дали бы большого огня. Ты могла бы блистать сегодня ярче всех звезд.
– С ума сошли – ночью по фронту… – снимает Тихий уже обузу – гранатомет.
…Ночью в дом входит злая гостья – зима. Она сидит на холодной печи и ловит ладонями мух. В комнате, одурев от мороза, ворочаются на драных диванах бойцы. Никто не спит. Из шкафов вывалены все тряпки, которыми можно согреться. Наконец, поднимаются с синими лицами несколько человек. Нашли во дворе уголь и растапливают на кухне печку голландку… Понемногу теплеет дом; одни повалились в тяжелые сны, а у других оттаяли языки. Ночью в доме от хохота движутся стены – на кухне сбор всех больных. Диагноз: хроническое счастье.
– Да, рты закройте с той стороны! – без пользы кричат им с диванов.
Ночью, под боком, лупит в Республику украинская артиллерия. Не какие-нибудь минометы – швыряют из «Градов» и гаубиц.
Ночью каждой смене по часу на пост. Во дворе черное небо, где нет ни звезд, ни луны. Под окнами комнаты прибранный сад; пустые деревья и ни одного листочка на голой земле. За забором тропа через поле на пасеку… Уже устали галдеть, угомонились больные, уснули в степи батареи врага. Скоро светает, и стало морозно бездвижно стоять.
Из хаты пинком ноги открываются двери, и ударяет во двор электрический свет. На крыльце, на фоне сияния, боец в полный рост. Стоит, руки в карманах, горит в зубах сигарета.
– Туши сигарету, вали отсюда и дверь закрывай! – как в ухо ему из тьмы.
– Чего грубишь?.. – теряется он.
– Ты чё, дурак?!
Швырнул сигарету, развернулся на каблуках, хлопнул дверью, пропал. Тишина во дворе, во тьме лишь голоса часовых:
– Кто это был?
– «Разведчик Семён»!
…Утро на пасеке. В холодном домике с ульями пахнет вчерашним костром, и лежат на полу железные консервные банки. Разбирая места, садится в ожидании группа. Во дворе на сене, уткнувшись в воротники, трое бойцов. Лежат головами друг к другу два командира – сейчас уходят в разведку, и сидит на коленях с биноклем писатель – еще не назначены постовые.
– Что там, в бинокле? – не движется Арчи.
– Я после нашей разведки жду, как встанут вокруг пасеки цепи немецкой пехоты, – видел это в кино Ангара. – Встанут из желтого ковыля. В касках и с автоматами… Были бы немцы – нас бы расколошматили еще в ночь. Или вчера.
Сегодня брать колонну и скверно проработан весь план. Есть место засады, но хромает обратный маршрут – бегом по селу, а после бегом же по полю. Три километра бегом до своих. По ровной дороге и под прицелом врага.
– Отрежут. Или не все выдержат бег. Нужен запасной вариант, – собирается Ангара в самостоятельную разведку. – Дай плащ, – поднимает он Арчи.
– Иди, – смотрит голубыми глазами маленький Ива. – Просто к тебе на дороге подъедет украинский БТР – и всё. Здесь вся местность у них наблюдается.
Ушли, каждый в свою разведку, писатель и два командира.
У шахты, у самых позиций врага Ива копытом в то же корыто – снял ногою растяжку. Да заржавела граната. Встали напротив друг на друга.
– Везет дуракам и пьяницам, – зажимает в руках Арчи тонкую проволоку.
– Ага, – смотрит Ива в упор на гранату. – Ты – дурак, я – пьяница.
– Точно сказал!
Нарядился – синий осенний плащ, под полой автомат, вдоль озера Ангара. Лазит под носом врага между шахтой и блокпостом. Дорога еще труднее, еще длиннее, чем по селу – собьешься по ней отступать. Только при полной неудаче засады… Намотал километров семь, вернулся с бревном на плече: поднял с берега озера, тащил всю дорогу, вроде двух вёсел. Кто побежит ловить рыбака?..
– В озеро, что ли, нырял? – встречает его на посту замерзающий Лекс.
Над Ангарой парит, как из проруби. На деревянном плече, как пушка, накрененное бревно.
– Кто отобьется от группы в бою – отходит вдоль ЛЭП, – сделал он свое дело.
…Туман явился из неоткуда, как вышел из леса. Густой и белый, кусками падает он через плетень, и змеями ползут по двору чудища из бабкиных сказок. Они волокут мягкое сырое тепло, и перестает скрипеть под ногами солома. Туман сожрал пасеку, село и дорогу. Теперь – оттопыривай уши, разведка! Не пропусти осеннего урожая, собери огнеметами жатву – полсотни славянских душ. Ибо каждая сожженная книга освещает мир.
Мы ждем на посту, вслушиваясь в туман. Недалеко, с перерывом, стучит пулемет, бьет по ушам артиллерия, да не пойми где свистят и шлепают в землю мины. Лишь нет ни одного звука с дороги… С сигаретой в зубах, свалившись на бок, в соломе лежат часовые. Запело, засвистело над головой… И все, заколдованные, слушают песню.
– Ложись! – первым опрокидывает лицо татарин Слепень.
И вот лежат, жрут солому бойцы. Но отсвистела без взрыва мелодия. Только подняли глаза – новая песня. И снова в солому. И вновь тишина.
– Багдо – сука! – зыркает Слепень с земли. – Убью!..
Зарывшись в тюках, превращается в лед «разведчик Семен». Оделся полегче, на драку, и вот без нее согнулся в бараний рог.
– Сознавайся, ты утром на крыльцо выходил? – коброй глядит на него Ангара.
– Да я… – устал уже запираться Семен. – Сон мне приснился, будто я дома, – не может он не соврать.
…Враги рисковали вчера, но не повторились сегодня. Никто не повел колонну в туман.
На пасеке в темноте строится у калитки, не выполнившая задачу группа – черные тени с горбатыми спинами. Уходят молча, только качаются в руках автоматы. Маршрут: центральная улица – пусть видят «укропы», поле – казарма…
Всё – дым. Не было никакой разведки… Приснилась, как Семену, в утреннем сне.
Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Винтовок черные ремни…
Вокруг – не зги, не зги, не зги…
Вот и пропели мы эту песню. По-своему, не как написал ее автор Блок. Жизнь рассудила иначе. Авторы – актеры…
Украинская граница… Край села и задумчивая дорога во тьму. Еще один шаг – и тусклое белое поле, где снег и трава, да вороное ночное небо с перезвоном ветров. Идем скорым ходом, и дважды, гремя пулеметными коробами, падает на мерзлую землю Дикой.
– Ноги не держат! Почему не качаешь? – замыкает поход Ангара.
– У меня раны с Саур-Могилы… – встает он, с чужим от боли лицом.
– Почему не сказал?
– С собой бы не взяли.
…На дамбе – столбом в темноте, встречает группу Орда.
Плохо ворожил, старый колдун! Примчались твои орлы. Лежачей корове на хвост наступили, герои…
Отпустив в поле группу, остались на Украине оба командира и гранатометчик. Лучше смерть в бою, чем позор в строю.
…Разведчики не вернулись в дом, где ночевали вчера. Есть такой закон: не падать в одну воронку. И глуп, кто им пренебрег.
Два дня они уходили в село, и на улице их знали люди и псы. А теперь и без того остались втроем: «бешеная собака» Арчи, многоразовый «сапер» Ива, да гранатометчик Тихий. Уже не отбиться. Их не посетила глупость, они не пошли в старый дом. Глупость не является к сумасшедшим. Это не знающие друг друга болезни.
Все трое явились на постой в жилой двор. В семью, что позвала их, встретив на улице: «Заходите, если что, на ночлег…»
Зашли, отогрелись, закусили яичницей с салом, да, сложив в горку оружие, на всю ночь вытянулись в углу.
…Утром, до света, вернулись на Украину Ангара и Лекс. Поднялись по черному полю, уперлись в село. Слепые от тьмы, стоят на дороге у трансформатора, как ночью быки. Явились не отрезвились. Пришагали с закуской на будущий пир: гранатометы, тушенка и хлеб. И вот стоят на дороге, на месте условленной встречи. Стоят, как памятники, и молча слушают мрак.
– Пьянь, – негромко пропело в ушах.
– Епаная! – отозвался на звук Ангара.
Исключительный пароль разведки.
Из-под трансформатора навстречу своим встает с земли поредевшая засадная группа.
Тихий перенимает у Лекса с плеча вещмешок.
– Вот так, наелись яичницы с салом и проспали в углу на полу, как собаки, – сообщает он всё, что удалось добыть ночью разведке.
Мы сидим на деревянных лавках у холодной печи в доме первого здесь ночлега. Сидим, едим одну банку тушенки и ждем, как просветлеет в окне.
…Утром плывет по селу туман. Мы шагаем вдоль улицы у заборов, в сторону украинской шахты. Не вышло спалить на дороге колонну, так заберемся к врагу в самый дом, украдем или убьем. У нас только так – от черта крестом, от свиньи пестом, а от лихого человека нечем. Вот позади село, и уходит к «укропам» лесная пустая дорога. Осенний холодный лес с бурой опавшей листвой, рыжий вблизи террикон, насыпи щебня со ржавыми рельсами и ржавые железные лестницы шахты. Где, знать бы, как встретят лихих незваных гостей…
Пока дошагали, сдул ветер туманы и в белый день лезут на шахту три ополченца: Тихий, что зажигается на опасность, Арчи – сам бог приказал командиру, да Ива, что никак не израсходует счастье. Остались в заслоне под терриконом двое других: Ангара – потом сложит реквием, да Лекс – глаза всей разведки.
Трое, обходя шахту, забрели в огороды, как козел по капусту, да собран давно урожай. На земле только иней с лохмотьями сохлой ботвы. Замельтешили меж грядок, нырнули за плетень. Сидят, согнулись, зыркают по округе. Да сиди не сиди, а впереди шахта. Совсем близко, а не подойти согнувшись. Пристрелят. Только в полный рост. Наглость – вечное счастье.
– Играем в открытую, – встает Ива, отряхивая колени. – В честной борьбе побеждает жулик.
Идут. Раздобытчики… В лоб против всей Украины. Шлеп, шлеп… Прямо на шахту. В желтых широких «горках» средь желтой травы, все щуплые да низкорослые, автоматы, как рыбацкие весла – торчат в обе стороны, в глазах туман, а в головах вулкан: обдерут нынче, как липку на лапти!.. Да ничего, дошлепали без убытка. И – шмыг во двор. Сидят меж бетонным забором и электрической будкой, водят ноздрями. А мимо: то тут «укроп», то там сразу двое. Ходят по двору, словно на именинах, руки в карманах, оружие за спину. У кого во рту семечки, у кого перегарчик – у элеватора шатает ветром бойца. Да всё где-то в стороне, не стянуть никого. Сиди, пока самого не вытащат из-за будки или не станешь сосулькой.
Только собрались выскочить, блохою запрыгал на месте Арчи. У командира разведки трещит за пазухой телефон – модная мелодия девяностых: «Что такое осень?..» Вырвал его из кармана, как из груди сердце: «Алло!» С той стороны два орла его – Чибис и Фокс. Сидят в пансионате, балуют с тоски: «Командир, выдай нам сигареты! Где они у тебя?» Арчи и не ответил – плюнут в трубу: «Пошли на хрен!» – и обратно руку за пазуху.
Сидят все трое, переводят дух.
– «Что такое осень…» – качает головой Тихий. – Ну, сучьи коты…
Только собрались выскочить, Арчи, как кобру голыми руками схватил! – снова скачет под музыку: «Что такое осень? Это небо!..» Рванул вместе с карманом. Вот он в руке – телефон: «Что?!.» На связи те же, Чибис и Фокс, скучают без командира: «Нет, ты нас на хрен не посылай. Ты нам скажи, где у тебя сигареты? Нам же курить надо…»
…Под терриконом в пролеске двое других. Лежат, как раньше в Чечне в таком же заслоне. Лежат и зубы от холода склеились. И не Чечня вовсе. Не чувствуешь себя ты военным. Нынче во всех местах на военных открыта охота. И ты пришел сюда партизаном, боевиком – главным охотником.
Залезли в кусты, лежат у тропы, стучат зубами о землю. В пролеске шалят сквозняки – ледяной ветродуй со своими братьями-сорвиплатьями. Вокруг черные кривые деревья, с которых – та-та-та! – трещат, как пулеметы, сороки, да мерзлыми кусками за шиворот падает лед. И кривой террикон с недосыпанным боком над головой. Еще и тропа петляет, как пьяная, не разглядеть, кто идет… Весь лес наперекосяк!
– Чёрт на нас смотрит, – поднимает тихо оружие Лекс. Он сидит на коленях, затылком к стволу, и целит в кусты у края дороги. В такой бурелом, где и черта не разглядеть! – С бородой он. Прямо на нас пялится. Видишь? – шепчет он, не отрываясь от бурелома.
– Не вижу, – как потерял зрение Ангара.
На то он и Лекс – глаза всей разведки.
Просидели так, метясь в кусты, пару минут. Какой тут мороз – пот вылез на лоб. Да нет никого там. Одни привидения.
Сидят в ямах, разминают глаза: один в террикон, другой на тропу. Уже три часа, как пропали товарищи. И ни писка, ни свиста. Лишь ветер тренирует силу в ветвях. Да нехорошие песни слагает он в вышине: то ли что-то гремит, то ли где-то стучит…
– Будто БТР гудит, – встает в свою очередь Ангара – уши заслона. – Точно БТР завелся! Если поедет – за нами… подтягивает он ближе гранатомет.
Сидят молча, только переставляют под собой отмороженные колени, горе-разведчики. У одного трещит в ушах, у другого горит в глазах.
– Кого видел-то хоть? – отвлекается от своих БТРов Ангара.
– Мужик какой-то стоял.
– Видно и вправду черт приходил…
…На шахте в крысином углу трое ждут выход на бал. Прокрались вдоль забора, сменили позицию. Рядом казарма, заложены окна мешками с песком, торчит из проема черный железный ствол да спиной к ним сидит часовой. Арчи настроил себе тепловизор, шарит им в каждой щели. В вышке шахтенного ствола мечется птица, носится белым пятном.
– Наблюдатель! Вот, что за птица! – уже решил он, кого будет брать.
Тихий внизу, как пес у ворот, Ива и Арчи пешком поднимаются вверх. Шлеп, шлеп… навстречу украинской пуле. Вокруг синий шахтенный мрак, стучат по лестнице гулко шаги, и с каждым сильней обрывается сердце. Такая хандра – хоть ступени считай!.. Сто тридцать восемь, сто тридцать девять… Сколько еще, когда оборвется твой счет?..
Сидит на «глазах» наблюдатель, не до работы – чего там не видел? – пишет письма в телефоне жене. Война двадцать первого века – на передовой Интернет. Услышал – идут. Даже не отправил «Пока» для любимой. Дел-то на полминуты, скоро вернется. Встал с автоматом на лестнице, увидел в проем: поднимаются. Чуть осторожно идут, задирают вверх лица. И форма на них чужая – «горка», в их «Волыни» такую не носят. «Какая-то особая разведка», – сразу понял «укроп». И снова на пост. Вдруг проверка. Еще наругают…
А там два орка с туманом в глазах, да с песнею в головах:
Осень… В небе жгут корабли.
Осень… Мне бы прочь от земли…
Идут прямо в небо. То ли на смерть, то ли просто «прочь от земли». Вот и дошли.
– Здорово, – улыбается Ива «укропу», продолжая идти.
– Здоровеньки были, хлопцы… – жует он кашу в ответ.
– Ну ты хоть руки-то подними. Ты в плену, – наводит ополченец на него автомат.
Любезности кончились. Пленный уже под стволом, едва успевает отвечать на повышенный голос:
– Один здесь?.. Когда смена?.. Оружие?.. Где тепловизор?..
С поста нечего взять: только сам «укроп», бронежилет на нем, рация, автомат с «костром», как здесь называют подствольник, и «муха». Всё пригодится! Спускаются вниз по лестнице, и уже успокоился Ива. Ведет добычу, как с ярмарки скот: у пленного руки назад, волочится сзади веревка. Ива шагает с ним под руку, мурлычет над ухом:
– Веди себя тихо. Попробуешь закричать, возьму нож, отсеку тебе голову. А после маме твоей в посылке пришлю…
И так всю дорогу, как успокоительное. Этот притих, только передвигает ногами – огромный от кучи на нем одежды средь трех лилипутов. Вышли с шахты и маршируют по огородам. Шагают, как на кофе гадают: дойдем – доведём – пропадем… А у «укропа» на плече рация и из нее хриплые голоса – болтают другие посты:
– То шо за четыре тела под терриконом лазят? Не ваши?
– Не, наши дома сидят. Можь ваши?
– То я не знаю…
И тишина.
…В лесу, где черти с утра мерещатся, стоят под стволами, дуют на пальцы два ополченца. Все нет командиров. Четвертый час тишины. И вот наконец пулемет – прямо за спинами, из леса в начале села. Отрезали!
– Всё верно. Четыре часа – пока пытали, пока окружали… – точно рассчитал Ангара.
– Пробьемся? – сам понимает, что опоздали, Лекс.
Стоят и молчат, потому что некуда больше идти. Как не виляй лиса, бывать ей нынче у меховщика.
– Мы никуда не пойдем. Мы обещали быть здесь, – садится на землю писатель ждать, кто придет.
Уже всё решила ему судьба. А всё равно – страшно.
…Вот топот с дороги. Подняли головы, встали, ворочая шеями – только и видно, что бурелом. Зато сразу два голоса:
– Пьянь! Пьянь!
– Пьянь епаная!..
Невменяемый пароль разведки.
– Епаная! – выдирается сквозь кусты Лекс.
Над дорогой летит разведка – три орла, а с ними жар-птица – военный на длинной веревке. Спешит впереди всех, как за добавкой.
– Ну что, мужик? Ты не против, что в плен к нам попал? – лоб в лоб, глядит ему в лицо Ангара.
Да вроде не против. Смирный уже.
Мы делим оружие, свое и трофейное, для следующего рывка: три километра, открытые со всех украинских позиций. Три километра бегом до своих. А это еще бегом по лесу, уже шагом через село, да на четвереньках по полю… Ах да! Пулемет с той стороны села… А!.. Потом разберемся!..
В селе мы уже не можем бежать. Все в зимнем, у каждого к боекомплекту второй автомат или гранатомет. Шатаемся, выплевываем слюну, но еще – потому что под гору – двигаем как-то ногами.
Впереди Лекс с Ангарой – самые свежие, сидели до заморозки, теперь расходуют силы. Бегут, спотыкаются, по центру села. Вон поворот и медленно растут из-за плетня какие-то люди: один, двое, трое… Но пока еще не выехал БТР.
– Кто впереди?! – бежит туда Ангара.
– Не вижу! У меня в глазах вода! – уже отстает с гранатометами Лекс.
Теперь только б успеть застрелить десант! БТР подобьет Тихий.
Никто не сворачивает с дороги, все так и бегут по центральной улице в лоб на «укропов». Если нет выхода – всегда атакуй. Или погибнешь, или победишь.
Гражданские. Увидели нас, сами качнулись в канаву.
– Давайте отсюда! – пролетаем мы мимо.
Двое мчат впереди, двое сзади, а в середине картина: маленький Арчи гонит связанного великана с флажком Украины на рукаве, и сзади веревка на пять метров в песке волочится… Игрушечная миниатюрная Новороссия гонит в плен неповоротливую огромную Украину…
Вот и поле. Шагать – не перешагать… Большое, пустое, другое – желтое с белым, а не черное по ночам. Огромное поле с ветрами в лицо, а по нему дорога к своим. На которую уже не хватает сил… И мы стоим на краю степи, ногами в дорогу, глазами в «Комсомолец Донбасса», горячие, как кони, хватая холодный воздух, вытирая рукавами глаза.
Неужели уйдем?..
Горят на ветру, как в адовой топке, лица. Плывет волнами дорога, плывут, как музыка, небо и степь. А ты бежишь, идешь и ползешь, и у тебя, как у Лекса, в глазах вода… Мы ползем по степи, едва разгибая колени. Не отрезал в селе десант, и до сих пор не падают на голову мины. И льется под ногами дорога, и рядом с тобой качается на длинных ногах пленный военный. Уже не отобьют его по дороге свои…А там, далеко впереди, лежит, одубев в бурьяне, молодой пулеметчик Снейк, спешит от дамбы и падает в яму старый Орда, не спеша настраивает свою скрипку «утесник» Архан, да впопыхах не может поставить «улитку», всегда суетящийся Синий.
Не в силах бежать арьергард.
– Да ну вас… – сухим горлом кашляет Ива.
– Лучше умереть от пули, чем от одышки, – шагает Тихий с шапкой в руке.
…Во дворе «Комсомольца Донбасса», как ёлку после зимы, раздевают украинского пленного: рация, бушлат, кофта, бронежилет, ватные штаны, теплые сапоги, шерстяные носки, триста гривен, нож, документы… Столько барахла, что в одни руки не унести. Все снял, оставил только исподнее да обручальное на пальце кольцо.
– Ты как бежал, блин? – стоит рядом и всё считает, считает одёжки Ива.
Чуть запоздав, несется от своего АГСа Синий:
– Ну что, мразь «укропская»! Не будешь больше людей стрелять! – заносит он руку ударить в лицо.
– Синий, назад! – встает между ними Арчи. – Ногу сейчас прострелю! – Непонятно, куда бережет он «укропа».
Автомат навесу, прикуривает рядом Орда, ждет, как разуется пленный. И вот тот стоит раздетый, с опущенным книзу лицом, бледный, босой, на брошенных наземь желтых портянках. Стоит, будто на пьедестале, на насыпи у забора, один среди своры волков, что веселы перед тем, как его разорвать. Стоит и качается на рыхлых ногах, и нет слов и слез просить о пощаде.
– Да не трясись ты – осыплешься, – ровно и медленно подводит Орда к голове его ствол. И вот замирает уже перед выстрелом.
– В расход его… – тихо и страшно звучит из толпы приговор.
…Стоит на своем пьедестале, как на костре инквизиции, пленный солдат. А на уровне живота застыли перед ним с полуприподнятыми стволами враги. Застыли и смотрят, как от страха или от холода на дворе дергается в судороге у солдата нога. И он тоже смотрит на ногу, а в голове только одно – несутся последние кадры кино: его шахта, лестница, пост, телефон в руках, где на связи жена, и этот момент, как идет к нему малорослик, что-то говорит на ходу, улыбается и поднимает в последний момент автомат… «Проглядел!!! Проглядел!..»
Вот он поднимает лицо и молча смотрит на ствол. Откуда сейчас полетит к нему пуля.
– А чтоб не дурил, – значительно кивает головою Орда.
– Да мне еще пожить хочется… – говорит, как камень глотает, «укроп». А сам еще ждет: «Где же свои?!. Еще, может, успеют спасти…»
Долго тишком, да вот в руках Орды заговорила украинская рация:
– Серго! Серго!.. Ти де? Шо-то я тебе не бачу…
– Вот и твои. Очухались, – опускает Орда автомат. И в рацию: – Где, где он… В Москве! Иди на хрен, хохлятина!
…Через два часа расшевелились «укропы». Замельтешила в селе их техника и, стволами в поле, вылезли из-за хат рыжие БТРы и БМП. Мы привыкли к пустоте их мышления и к особой «свидомой упоротости», а потому не удивились сейчас. В руках Орды трофейная рация, откуда несутся только угрозы да грозы:
– Выходите с поднятыми руками! Иначе будем расстреливать!.. – орут сумасшедшие.
– Мы руки подняли. Приходите, берите, – сидит на бревне, курит Орда.
– Украли у нас человека! Верните обратно заложника! – бесятся там.
– Я думал, что пленный. По законам войны, – знает за правду старый «афганец».
– Вы – террористы! С вами нельзя по закону!.. – повторяют зомбированные. – Мы раскатаем вас танками! Мы пришлем на вас КамАЗ пехоты!..
– Еще тридцать пленных, – считает им вслух Орда.
– Мы вас в Донецке повесим! – Старая заезженная страшилка.
– А мы вас в Киеве, – верит в то, что обещает Орда.
И всё на истерике, и не понять, для кого они дают этот концерт. Полчаса говорят, а ничего не сказали.
– Прозевали бойца. Будьте мужиками – признайтесь. – Надоело болтать и выключает рацию командир.
– Шайка ворюг… – успевает долететь из-за поля.
На бревне, нога на ногу, засыпает гранатометчик:
– Пришлют на нас КамАЗ пехоты… На один раз мне этот КамАЗ, – плечом подпирает он щеку.
…Переругивается с «укропами» на шахте Орда, а мы сидим у края степи, на дамбе «ставка» у синей остывшей воды, у старых окопов «стрелковцев», где – режь ноги, хирург! – не протолкнуться от мин. И хороша осень на Украине, и хорошо сидеть здесь, в ворохах дубовой листвы, у желтых уснувших окопов, у вечно текущей воды. И уже не хочется ни с кем воевать…
Такое счастье, как Новороссия, бывает только однажды.