Наши офицеры были в недоумении. Кто мог сообщить о них японскому генералу? Не настоятель же монастыря!
— Готов передать вам военную технику, господин капитан, — обратился японец к Сергею Киселеву.
— Извините, господин генерал. Вы, верно, приняли нас за представителей советского командования. Но мы — фронтовая киногруппа. Снимаем фильм. Если разрешите, господин генерал, я снял бы вашу технику, танки, солдат.
— Вот как? Для меня это полная неожиданность. Мы всю ночь готовили технику для сдачи вашему командованию. Все машины исправны, на ходу. Желаете снимать — пожалуйста! Но, может, сначала пообедаете со мной?
Офицеры сели на мягкие шерстяные валики за длинный низкий стол. Генерал хлопнул в ладоши — молодые симпатичные японки в кимоно моментально накрыли стол, принесли на подносах закуски, вино, фрукты.
Наполнили бокалы. Хозяин произнес тост:
— За искусство кино и за вас, господа офицеры!
Сергей Киселев поинтересовался: откуда генерал знает русский язык? Оказалось, он учился в Лондоне, в университете, на русском отделении, потом практиковался в Париже — там много русских. У него был русский гувернер. В Токио он окончил военную академию, тоже русское отделение.
— Вас специально готовили для работы на оккупированном Японией Дальнем Востоке?
— Да!
Генерал держался свободно, сказал, что любит русскую литературу — Пушкина, Льва Толстого, ему нравятся стихи Сергея Есенина. Киселев спросил: чем займется генерал после того, как сдаст военную технику советскому командованию? Ответ прозвучал как разрыв гранаты среди щебета птиц:
— Как только я выполню приказ микадо, сделаю себе харакири.
После долгого замешательства офицеры наперебой заговорили о прелести жизни, о том, что человек образованный всегда найдет свое место… Но генерал, уже с каменным лицом, заявил:
— В душе я против капитуляции. Нам надо было сражаться до конца. Но я обязан подчиниться императору.
День клонился к вечеру, поэтому кинооператоры поспешили на съемку. В широкой лощине, окруженной лесом, стояли примерно триста танков. Все машины были тщательно очищены от грязи, в любую минуту могли вступить в бой — так японцы подготовили их к сдаче советскому командованию.
Прощаясь с «русским японцем», уже и думать забыли о его экстравагантном намерении — наверное, это все-таки шутка.
Недели через две Сергей Киселев опять оказался в Чанчуне. Военный комендант города рассказал ему: танки и оружие приняты как трофеи, а начальник штаба, генерал, сделал себе харакири…
НЕМЦЫ О РУССКИХ
Разыскивая не новую, а единственную правду о войне, надо больше прислушиваться не к кликушествующим разоблачениям, а к свидетельствам очевидцев, документам из спецархивов, скрытым от нас до последнего времени, содержание которых не всегда соответствует официальным версиям.
В этом контексте и следует рассматривать предлагаемый читателю уникальный дневник неизвестного немецкого офицера. Дневник обнаружил в полусгоревшей машине зимой сорок второго года советский солдат. Мы не знаем дальнейшей судьбы автора дневника, ибо записи заканчиваются осенью сорок первого года, задолго до того, как он попал в руки советского солдата Федота Баскакова. Может быть, автор погиб в тех осенних боях под Ельней и Брянском? Может быть, замерз в подмосковных снегах, разделив судьбу сотен тысяч своих товарищей? Может, умер в нашем плену? А может быть, выжил, пройдя все круги военного ада? Все может быть. Мы не знаем и дальнейшей судьбы сержанта Баскакова, нашедшего дневник. В том же сорок втором году данные о нем обрываются в одном из тыловых госпиталей. И в этом высшая, хотя и чрезвычайно, до обыденности простая правда и трагедия войны.
Дневник затрагивает очень короткий срок победоносного шествия немцев на восток. Они тогда были заняты собственной войной, уверенные в непобедимости Германии; думали только в критериях скорой победы.
Дневник не предназначен для посторонних глаз, стиль его совершенно свободен, бесстрастен. Автор, судя по манере письма, — человек холодного, прагматического ума, не склонный к эмоциям. Здесь нет литературщины, а голая фотографичность отображаемых событий. Но это как раз очень важно прочитать, прежде чем окунуться в животрепещущие, психологически-эмоциональные откровения второго дневника — лейтенанта Бранда.
Также неизвестна судьба Бранда. Его дневник из сорок третьего года, недаром названного автором «самым черным годом во всей немецкой истории». Действительно, начался победоносный разгром немецких войск на Восточном фронте. Это чувствуется в каждой строчке дневника, насыщенного к тому же тяжкими размышлениями о поражении Германии в Италии, о бомбардировках немецких городов. Началось разочарование немецких солдат и офицеров в политике нацистского руководства, появились думы о возможном поражении и судьбе Германии, идущей к катастрофе. Любопытно, что задумывается об этом боевой офицер, судя по тому, что он награжден двумя Железными крестами, — отличный воин, безусловно преданный нацистской идее.
Ценность этих воспоминаний несомненна и состоит как раз в том, что это пусть и разрозненные, наивные, но непосредственные и живые рассказы людей о людях.
Дневник неизвестного немецкого офицера
С 3 по 22 июня 1941 г. записи дневника посвящены передвижению к границе СССР по территории Польши. Марш совершался без всяких осложнений, как в мирное время.
21. VI.1941 г.
Мы готовы. Все погружены. Завтра выступаем.
22. VI
То, что многие считали невозможным, наступило. В 3 часа наши товарищи на границе перешли в наступление. Мы чувствуем себя наэлектризованными и ждем известий оттуда. Перед обедом мы выстроились в бесконечный ряд движущихся машин. Через Отвок — Колбицу — Миньск-Мазовецки — Калушин[5]. В Маринии отдыхали. Около 22 часов поехали дальше. Седлец — Морди.
23. VI
У Волк-Вернесич были подтянуты. Очень тепло. Во всяком случае, жара доставит нам много мучений.
24. VI
Едем дальше через Лозицу — Константиновку. Мы должны привести в порядок поезд и через пару часов отбыть в Новопавлово. Около 16 часов поехали дальше. Янов-Подласки — Бяло-Подласки[6] остаются позади. Постепенно становится темно, и вместе с этим на пути нашего следования начинают создаваться пробки. Ночью мы больше стояли, чем ехали.
25. VI
Около 6 часов мы в Тересполе. С фронта сообщают, что Брест-Литовск в наших руках. На пути своего движения вперед мы видели диковинный аппарат[7]. Чудовищный железный ящик на цепях с каким-то сооружением наверху. Мы слышим звуки от стрельбы 65-см мортиры.
В 7 часов 20 минут мы перешли военный мост севернее Бреста. Теперь дело хорошо продвигается вперед. Нас догнал первый поезд. Танки нашего корпуса, 17-й и 18-й танковых дивизий, справились уже более чем с 500 танками противника.
На плохих пыльных дорогах мы беспрерывно продвигаемся вперед. Там, где случаются заторы при продвижении, появляются коменданты участков дороги и вмешиваются в это дело лично, так как мы, 29-я дивизия, имеем приказ о продвижении. Поздно днем мы достигли Пружан и Розаны. По пути мы видели много русских танков, расстрелянных и сожженных. Но также и много наших товарищей пало. Мы находимся на некотором расстоянии от железной дороги в Воволен. Что мы будем делать в этой пылище, нельзя себе представить. Уже через несколько минут все покрыто толстой серо-желтой пеленой. Когда стало темно, мы достигли и закрепились в районе пункта 203, южнее Езерницы.
26. VI
Рано утром мы продвинулись на несколько километров дальше через Езерницу на северо-восток до пункта 214. Из кустов и ржаных полей мы были обстреляны из винтовок и пулеметов. Затем начали стрелять со всех сторон.
Чтобы добиться нам покоя, нам пришлось прочесать всю окружающую местность. Эти парни прячутся в ржаных полях. Так как они себя ничем не обнаруживают, то мы решили с ними долго не возиться и окружили местность.
Гражданских мы также бьем всеми видами оружия, находящимися на вооружении германской армии. Жаль только, что не хватает веревок, чтобы вешать этих коварных.
Еще перед полуднем мы получили задание. Через Езерницу, где расположен полк дивизии, продвинулись на восток. Наш постоянный спутник — густое облако пыли. За маленьким селом мы прошли через лес. Местами видны трупы, на дороге разбитые машины. Однако в этом маленьком лесочке все выглядит страшно. Лежат средства передвижения различных видов, расстрелянные и сожженные, оставленные на дороге или около нее при поспешном бегстве. На многих видны следы гусениц наших танков. Повсюду в хаотическом беспорядке разбросано оружие, снаряжение, продовольствие и обмундирование. Над всей этой картиной разрушения парит трупный запах. Во всех положениях раздавленные, сожженные, обугленные машины. До Костеньево и Особняки дорога завалена.
Еще когда выяснялось положение, как и перед полуднем, раздавалась трескотня. Опять прочистили поля. Вечером батальон закрепился севернее Костеньево фронтом на север. В полночь снова прибыл приказ выступать.
27. VI
Еще до наступления рассвета батальон начал отступать на Езерницу. 3-я рота, усиленная взводом Шедлера и ударной группой Гаферта, осталась в занимаемом до отхода батальона пункте. В полку оставшаяся часть батальона получила задание пробраться к Розане. Ночью русские прорвались к дороге[8]. Для выполнения этого задания нам были приданы две зенитки-автомата.
Части роты посланы в Папирниц — Савроля для разведки боем, но они были задержаны еще перед Савролей. Мы отошли к Розане, куда уже подошла наша пехота.
Когда батальон только собрался отходить на Езерницу, лес севернее Розаны был занят противником. Одновременно на другой стороне Розаны началась стрельба. Русские танки начали наступление на Розану. Батальон занял у пункта 183 оборону. Мы, однако, остались в несоприкосновении с врагом.