Вчера с самолета были сброшены боеприпасы. Кое-как удалось отбить тюки у гитлеровцев, неожиданно появившихся у поляны с кострами… Бригада получила приказ отходить на восток. А продовольствия нет. Организовали для сбора грибов специальную группу партизан, умеющих отличать годные в пищу грибы от ядовитых. Но на грибах много не навоюешь, даже если бригаду по горло обеспечить боеприпасами.
Итак, отходить на восток. Впереди опять десятки, а может быть, сотни километров. И не просто километров, а километров ожесточенного боя. Здесь, за рекой Ипуть, надеялись встретить жителей, надеялись увидеть деревни — и ничего не увидели. Фашисты выжгли все, угнали скот, жители разбежались кто куда. Бригаде в таком окружении никто не поможет. Голодной смертью умирать партизаны не собираются. Но перехватить продовольствие у фрицев в условиях беспрерывного вражеского преследования нет никакой возможности.
Тимофей Михайлович поворочался минут десять и, убедившись, что все равно не заснуть, поднялся и сел, опершись спиной о широкий могучий ствол дуба. Дерево чуть слышно шелестело листвой.
Тимофей Михайлович поднял голову, посмотрел на небо, на раскидистые немолодые ветви дуба и тяжело вздохнул.
«Постарел, Тимофей, постарел», — подумал Коротченко, глядя на дуб и завидуя его гордой осанке.
Откуда он появился, этот дуб, когда кругом высятся вековечные сосны? Стоит один на поляне, оттеснив от себя сосны и собирая для своей листвы и корней вдоволь солнца и вдоволь влаги, столько, сколько ему нужно для долгой и крепкой жизни.
Невольно Тимофей Михайлович сравнил его со своей партизанской бригадой.
Но дубу легче, чем людям. И в лесу дуб стоит среди безобидных деревьев. Не то у партизан. Если лес укрыл их сегодня, то завтра, когда засвистят, завоют мины, зарокочут моторы бомбардировщиков, лес окажется беспомощным. Завтра они будут прощаться с этим лесом и с этим дубом. Прощание всегда тяжело, особенно если прощаться принуждает враг.
— О чем задумался, Тимофей Михайлович? — услышал он голос Лебедева.
— Да вот обо всем… — глухо ответил Коротченко и неторопливым движением руки обвел вокруг. — Прощаться тяжело. Лес как родной дом… Хоть и смерть по пятам ходит, а не хочется даже лес врагу оставлять. Наш лес, родной… — Коротченко помолчал и спросил по-прежнему спокойно и деловито — От разведчиков ничего нет?
— Пока нет. После обеда должны вернуться.
— Надо бы митинг собрать, Петр Васильевич. Рассказать о предстоящем переходе. Призвать к мужеству… к терпеливости… Ты это умеешь делать.
— Не надо митинг собирать, Тимофей Михайлович. Все устали, хотят отдохнуть. Давай-ка мы лучше с тобой обойдем всех по-семейному. К одному костру подсядем, к другому, там покурим, там пошутим. И настроение узнаем.
— Согласен. Золотая у тебя голова, комиссар. Ну, давай пошли!
Коротченко встал, нагнулся за плащ-палаткой и увидел желудь — глянцевито-плотный, крупный, с шершавой чашечкой. Покосившись на комиссара, Тимофей Михайлович поднял желудь и положил в карман, где лежали документы.
Партизаны отдыхали под соснами, как могли приводили в порядок свою одежду, кое-кто плел лапти, воспользовавшись несколькими часами передышки. То там, то здесь на треножнике из корявых жердей висели котелки, и под ними курился синеватый дымок костра. В них варились грибы, щавель, коренья, дикая ягода, кислица. Слышался говор, изредка смех.
Вон сидят у костра ветераны бригады — Мажит, Батырхан, Павлик Смирнов, Тамара с Майей на руках и Жамал. Жилбек, как всегда, в разведке. Они громко о чем-то спорят, смеются. Пылкий Батырхан размахивает руками, стремясь доказать что-то свое. Увидев приближающихся командира и комиссара, партизаны встали.
— Садитесь, товарищи, садитесь, — остановил их Коротченко. — Мы к вам на огонек, можно?
— Пожалуйста.
Коротченко и Лебедев сели у костра, закурили.
— О чем спорите? — с улыбкой спросил Лебедев. — Не секрет?
— Да вот Тамара уговаривает Мажита после войны остаться в Белоруссии. А мы с Батырханом против, — ответила Жамал.
— Разве Казахстан хуже Белоруссии? — горячо воскликнул Батырхан и даже привскочил, боясь, что начальство тоже начнет агитировать Мажита за Белоруссию. Батырхана всегда было легко разыграть.
— Я останусь, если найдете мне красивую невесту, — смеялся Мажит. — Я же здесь воевал, защищал Белоруссию.
— Ты воевал, а я не воевал? — продолжал кипятиться Батырхан. — Но все равно поеду в Челкар, на улице Набережной у меня жена есть!
— Ну, а Майя где будет после войны? — спросил Петр Васильевич и протянул к ней руку. — Ну-ка, иди ко мне, иди ко мне. Ножками, ножками!..
Смущенная Жамал поставила девочку на ноги, и та, неуверенно перебирая ими, сделала два-три торопливых шага и упала на руки Лебедева.
— Вот та-к, хорошо, — по-отечески протянул комиссар. — Запомни, где ты сделала свои первые шаги. И шагай дальше семимильными шагами!
Коротченко, глядя на людей, беспечально спорящих о жизни после войны, постепенно отошел от своих грустных мыслей. Молодость светла и беззаботна, в этом ее сила. В старости приходит мудрость. Но старость должна быть рядом с молодостью, чтобы заражаться ее жаждой жизни. Тимофей Михайлович достал маленький кусочек сахара, показал Майе и позвал по-казахски, как часто звала Жамал, как часто звали другие партизаны:
— Иди сюда!
Майя протянула к нему ручонки и так же торопливо просеменила из рук Лебедева в руки Тимофея Михайловича.
Девочка уже могла говорить «да», «нет», «мама», «папа», умела просить есть.
— Ты моя дочь? — спросил ее Тимофей Михайлович.
— Да… — ответила Майя.
— И Тамарина?
— Да-а…
— И Павликова?
— Да-а…
Все вокруг рассмеялись, по Майю это не смутило, и она продолжала что-то лопотать, с удовольствием мусоля кусочек сахара.
Видя задушевную беседу командиров, вокруг собрались партизаны. Какой-то страшный бородач присел к Майе, пощекотал ее бородой и спросил:
— Ты дочь партизана?
И Майя ответила. Ответила не так ясно и разборчиво, как хотелось бы ее матери, но достаточно понятно для всех:
— Да…
Часть втораяВОЗМЕЗДИЕ
1943 год стал переломным в партизанской жизни. С весны отряды народных мстителей значительно пополнились. Шли мирные жители окрестных деревень, из тех; кто колебался прежде, но теперь понял наконец, что при немцах житья не будет. Одумались многие полицаи и власовцы, и, чтобы заслужить себе прощение, хотя бы частичное, они сами стали устраивать диверсии, уничтожать фашистов. С покаянием приходили в партизанский лес. Чаще стали сдаваться в плен немецкие солдаты (у Коротченко их набралось человек сто). Последних заставляли выполнять хозяйственные работы в отряде, рубить дрова, устраивать жилища, таскать на себе взрывчатку. И всему этому причиной была грандиозная победа наших войск под Сталинградом.
С весны сорок третьего года Коротченко начал регулярно выходить на прямую связь с Большой землей. Отряд в ту пору базировался в лесах Могилевщины. По первому требованию на партизанскую базу прибывал самолет. Он доставлял вооружение, боеприпасы, медикаменты, перевязочный материал и забирал больных и раненых. В отряде появились противотанковые ружья и другие виды современного оружия. За боевые заслуги, за храбрость и самоотверженность многие партизаны были награждены орденами и медалями. Коротченко, Лебедев, Абдыгали Толегенов, Павлик Смирнов, Жилбек Акадилов получили ордена Отечественной войны и только что утвержденные правительством медали «Партизану Отечественной войны».
Запомнилась одна из встреч самолета с Большой земли.
В тот памятный день густые тучи с утра заволокли небо, и пошел дождь. Дожди в этих местах только изредка с грозой, с ветром, с раскатами грома, но чаще мелкие, моросящие, затяжные. В тот суровый год летние ливни, зимние лютые ураганы и людской гнев стали будто сродни…
Трудно идти по раскисшей земле: волочишь ноги вперед, а они так и тянут тебя назад. Промокшая до нитки одежда давит на плечи, будто кто-то за полу держит и без того уставших людей. Партизаны идут гуськом, идут молча, понуро, словно нагруженные чугунными болванками.
Однако природа щедра на сюрпризы. Мелкая монотонная морось вдруг перешла в дробный ливень, капли громче застучали по листве, и скоро фиолетовые тучи посветлели, стали похожи на гривастые морские волны и медленно поплыли на запад. А вот и брызнуло солнце и одарило благодатным теплом все окрест.
Партизаны рады солнцу, как птицы, они приободрились, подняли лица. После дождя лес благоухает, пахнет сосновой хвоей, мокрой листвой, временами доносится тонкий аромат ландыша. Тихо в лесу после дождя, и только дальние раскаты напоминают о залпах тяжелых гаубиц. Теперь громыхает там, на западе, в тылу фашистов, куда ушли тучи, и от этого как-то легче становится на душе.
Отряд сделал привал у большого ручья, и через минуту все партизаны, словно стая гусей, рядком выстроились вдоль бережка — кто спешит напиться и наполнить флянжу, кто освежает лицо в сторонке, осторожно, чтобы не замутить воду, а ниже по течению уже пристраиваются со стиркой, чтобы потом развесить белье прямо на ветках ближней сосны. Усталые люди скупы на слова, а ручей говорлив, и через минуту возле него уже слышится веселый гомон.
Штаб бригады из полутора десятков командиров разместился под огромной сосной. Ствол красен от солнца, а хвоя напоминает цвет медного купороса. Коротченко раскуривает свою неизменную трубку, сидя на пеньке. Чем только не заряжал он ее в эти годы! А для связи с этой землей, которая с каждым днем все ближе, неусыпно действуют разведчики во главе с Павликом Смирновым. Об этом знают все партизаны, и поэтому на привале душа у них спокойна.
В десять часов утра Винницкий принял шифровку с Большой земли. В ней сообщалось, что этой ночью, между двадцатью тремя и двадцатью четырьмя часами, в расположение бригады спустится на парашюте капитан Шилин. Он доставит специальный приказ Центрального штаба партизан из Москвы…