Еще до святок можно будет уехать, а тем временем могут быть предприняты первые шаги и ответ от испанского короля придет.
Ответ подоспел уже к началу декабря, но Ульрику Фредерику удалось уехать только к апрелю. Надо было так много подготовить заблаговременно — денег раздобудь, людей снаряди, грамоты сочини! Лишь после этого он уехал.
Мария Груббе была не очень-то довольна этим путешествием в Испанию, и сколько госпожа Ригитце ни втолковывала ей, что Ульрику Фредерику необходимо поездить по чужим краям и добыть себе чести и славы, дабы король мог сделать для него побольше и здесь — ибо хотя его величество и самодержец, тем не менее он весьма чувствителен к людским пересудам, а дворянство в нынешние годы пошло такое строптивое да злонравное, что перетолкует, конечно, каждый шаг короля в самую дурную сторону, — все равно у женщин, что ни говори, есть врожденный страх перед всякими «прощай», а здесь было чего бояться! Ибо если бы Мария и смогла закрыть глаза на военные опасности и дальнюю опасную дорогу, утешаясь тем, что королевского-то сына, уж конечно, будут блюсти, то все-таки она не могла превозмочь боязни, что семейная жизнь, которую они так хорошо начали, от разлуки, да еще, того гляди, многолетней, может так поломаться, что никогда и не станет прежней.
Любовь их была такой молодой и такой неокрепшей! И как раз теперь, когда она пошла в рост, ее нещадно ввергают во всевозможные искусы и опасности, — да разве же это не прямой путь погубить ее? И вот чему недолгое супружество научило Марию: в невестах она считала, что куда как легко жить в таком браке, когда и муж и жена — каждый идет своей дорогой, но такой брак, оказывается, не жизнь, а горе, тьма беспросветная! А ведь этому внешне уже положено начало, упаси господи, чтобы и в душе произошло то же самое. Но распахивать ворота перед этакой разлукой — значит, жестоко искушать счастье.
А еще она сильно ревновала ко всем этим католическим вертихвосткам в этих самых гишпанских краях.
Фредерик Третий, который, как и весьма многие государи и владетельные особы того времени, ревностно занимался алхимией, дал Ульрику Фредерику в дорогу наказ — понаведаться в Амстердаме к славному итальянскому алхимику Бурри, вызнать, не собирается ли он в Данию, и обиняками намекнуть ему, что и король и богач Кристен Скель из Сострупа сумели бы вознаградить его за труды, когда бы он перебрался сюда.
Поэтому, прибыв в июне месяце шестьдесят второго года в вышеназванный город, Ульрик Фредерик велел Оле Борху, учившемуся здесь и хорошо знакомому с Бурри, свести себя к алхимику.
Алхимик был человек лет пятидесяти с небольшим, ростом ниже среднего, весьма предрасположенный к тучности, легкий на ногу и осанистый, с лица желтоват, волосом черен, бородка курчавая, щеки румяные, подбородок жирный, нос горбатый, чуть приплюснутый, а подмигивающие глазки были окружены бесчисленным множеством морщин и морщинок, которые веером расходились из уголков глаз и придавали лицу пронырливый и в то же время добродушный вид.
Наряжен он был в черный бархатный камзол с большими обшлагами и серебряными пуговицами, обтянутыми кисеей, черные панталоны до колен, черные шелковые чулки и черные же башмаки с большими черными розетками. По-видимому, он ценил кружева, ибо в кружевах у него были и грудь и концы шейного платка, а с рукавов и краев панталон свисали густыми складками блондовые брыжжи. Ручки у него были белые, пухлые, сплошь унизанные на редкость аляповатыми золотыми перстнями, так что пальцы все время топырились. Даже на больших пальцах он носил тяжелые, огромные кольца с блестящими каменьями.
Не успев сесть, он спрятал, несмотря на то, что стояло лето, руки в большую меховую муфту, ибо, как он выражался, постоянно мерз руками.
Комната, куда он ввел Ульрика Фредерика, была большая и просторная, со сводчатым потолком и стрельчатыми окнами вверху степы. Посредине стоял большой круглый стол, а вокруг него деревянные стулья, на которых лежали мягкие подушки из красного шелка с длинными, тяжелыми кистями по всем четырем углам. В столешницу была вделана серебряная плита, где черной финифтью были изображены двенадцать знаков Зодиака, планеты и важнейшие созвездия. С розетки посреди свода свисали нанизанные на шнур страусовые яйца. Пол был выстлан плитками, размалеванными в серый и красный цвет, а перед дверью, у самого порога, были вогнаны в половицу старые подковы, расплющенные треугольником. Большая ветка коралла стояла под одним окном, темный резной дубовый шкаф, обитый латунью, — под другим. В углу помещалась восковая кукла в человеческий рост, изображавшая арапа, а вдоль стены лежали глыбы свинцовой и медной руды. Арап держал в руке сухую пальмовую ветвь.
Когда они уселись и обменялись первыми любезностями, Ульрик Фредерик спросил у Бурри — они говорили по-французски, — не пожелает ли тот мудростию своею и опытностью воспомоществовать также и тайнопытателям в земле датской.
Бурри покачал головой.
— Знаю я, правда, — ответил он, — что тайное искусство имеет в Дании знатных и могущественных почитателей, но скольких же я напереобучал государей светских и князей церкви! И если не всякий раз неблагодарность видел и малое к себе уважение, взамен ожидаемой награды, то встречал зато столько превратных суждений и бестолковости, что вряд стану впредь рядиться в личину наставника столь высокородных школяров. Неведомо мне, по какой regula [31] или методе производит свои опыты его величество король датский, а следственно, слова мои ни разуметь его, ни хулы на него содержать не могут, но смею заверить, что попадались мне господа из самого наивысокороднейшего дворянства, даже князья и помазанники-самодержцы, столь несведущие в historia naturalis [32] или materia magica,[33] что и у зауряднейшего шарлатана базарного не бывает такого мужичьего суеверия, как у них. С легкостию склоняли они слух свой даже к повсеместному постыдному поверью, гласящему, что выделывать золото — все равно что сонное питье или пилюлю лекарственную изготовить; лишь бы раздобыть правильный рецепт — а там мешай все вместе, ставь на огонь, скажи formulam,[34] и извольте — готово золото! Этакое поверье пошло от ловкачей урвать толику и от лиц невежественных — сгинь они окаянные! Ужель такие люди не разумеют, что будь сие правда, так мир утопал бы в золоте? Пусть, как некие добрые сочинители, и верно с полным правом, полагают, что, согласно особому уставу природы, лишь малая доля материи может быть очищена и превращена в золото, — все равно нас затопило бы. Нет, искусство делать золото есть искусство трудное и дорогостоящее. Надобна удачливая рука, должны наличествовать некие особые констеллации и конъюнкции, чтобы золото валом валило. Не всякий год материя равно златоплодна, нет, нет! Поразмыслите только, что сие вам не простая destilatio [35] или sublimatio[36], но дело касается претворения естества. Да уж если на то пошло, осмелюсь выразиться — содрогаются скинии духов природы всякий раз, когда частица чистого червонного золота высвобождается из тысячелетних объятий materiae vilis[37].
— Но, — сказал Ульрик Фредерик, — уж простите, что спрашиваю об этом, а не подвергаешь ли опасности и гибели душу, занимаясь подобными тайными науками?
— Нет, нет! — живо возразил Бурри. — Что это вам вздумалось? А где вы найдете большего мага, нежели Соломон, чьи печати, и великая и малая, чудесным образом сохранены нам и до нынешних времен? А кто наделил Моисея даром волшебства? Не Саваоф ли, дух бури, Устрашающий?
И он прижал камень в одном из перстней к губам.
Ну, разумеется, — продолжал он, — знаем мы великие имена Тьмы и грозные опасные слова, и даже зловещие тайные знаки, кои, буде их употребить во зло, как то делают разные ворожейки, колдуны и знахари, вмиг наложат на заклинателей узы геенны. Ну, а мы-то, мы призываем их лишь ради того, чтобы освободить святую праматерию от нечистой заразы и совокупления с тленом земным и пеплом. Ибо это вот и есть золото. Золото есть первичное изначальное естество материи, которая существовала, чтобы давать свет, прежде нежели солнце и луна были утверждены на своде небесном.
Долго еще они беседовали об алхимии и других тайных науках, пока Ульрик Фредерик не спросил, не составил ли Бурри ему гороскоп с помощью записочки, которую он переслал с Оле Борхом несколько дней назад.
— В общем, — ответил Бурри, — я мог бы вам, пожалуй, сказать, что вам предуготовано, но если расположение звезд не определить в тот же самый час, когда ребенок родился, то не все мелкие знаки будут учтены и на вывод, следственно, можно лишь весьма мало полагаться. Однако же я кое-что да знаю. Родись вы бюргером и будь вы в скромной должности лекаря, я имел бы поведать вам одни приятности, теперь же вашему земному пути далеко до ровного. В некоторых смыслах приходится весьма сожалеть, что на свете завелся такой порядок, по которому большею частью сын у ремесленника и бывает ремесленником же, купеческий сын — купцом, крестьянский сын — крестьянином, и так далее во всем. Ибо злосчастие многих имеет свою причину единственно в том, что они избирают себе иную часть, нежели предуказанная им при рождении расположением знаков Зодиака. Если, к примеру, тот, кто рожден под знаком Овна в начале фазиса, пойдет по военной части, то ни в чем ему удачи не будет — ни раны, ни малое чинопроизводство, ни смерть в молодых летах не минуют его. А если приложит он руки к ремеслу золотых дел мастера или же гранильщика, то все у него пойдет как по-писаному. Тому, кто рожден под знаком Рыб, в первом фазисе, надлежит землепашествовать пли же, если он богат, разжиться добрыми угодьями. Тот же, кто рожден в последнем фазисе, пусть пытает счастья на море, будь он хоть простой паромщик, хоть адмирал. Телец в первом фазисе благоприятствует людям военным, в последнем — адвокатам.