— Валериан Владимирович, это же равносильно предательству! Сейчас мы перекинемся на Деникина, а Колчак окрепнет на Урале, использует мощь его заводов. Через полгода — все начинай сначала!
— Сергея Ивановича Гусева перевели в Москву. Он изложит Ленину нашу точку зрения!
Действительно, Гусев приложил силы, чтобы дезавуировать план наркома обороны и главкома. 13 июля 1919 года, на пленуме ЦК РКП(б), победила ленинская мысль: освободить Урал до зимы! Главком Вацетис был заменен С. С. Каменевым. Фрунзе стал командующим Восточным фронтом. Троцкий демонстративно отстранился от военных дел на востоке.
Теперь у Михаила Васильевича образовалось два обособленных направления: на Сибирь и на Среднюю Азию. И он очень торопился из Москвы в Симбирский штаб. Но его вызвал Владимир Ильич.
С глазу на глаз встретились они в кремлевском кабинете Ленина. Очень трудно было Ильичу — это Фрунзе понял с первой минуты: никогда еще революция не переживала такого страшного момента. Ленин взволнованно ходил из угла в угол, не присаживался и Михаил Васильевич. То они подходили к карте, и Фрунзе объяснял обстановку в предгорьях Урала, то останавливались у окна: на площадке сменялся караул; то снова подходили к карте: Россия казалась шагреневой кожей на ущербе, оборванной почти со всех сторон когтями хищников, и слишком близко от Москвы и Питера пролегала волнистая, зловещая линия фронта.
Ленин говорил и спрашивал, пытливо глядя Фрунзе в глаза. Командующий отвечал уверенно. Ленин подходил к столу и что-то записывал на листке из блокнота. Но Михаил Васильевич еще не знал, что из этой долгой беседы рождались некоторые положения знаменитого ленинского «Письма к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком».
Владимиру Ильичу нравилось, что Фрунзе не вешал головы и говорил непреклонно:
— Через месяц я доложу вам, что Урал очищен!
— Не так круто, батенька! Я хотел бы верить вам, но вы же понимаете карту лучше меня и видите, как замыкается опасный круг. Пал Царицын, Деникин захватил весь юг России, его войска на линии Балашов — Поворино — Новохоперск — Белгород — Александровск. На Украине — Петлюра, немцы, бандиты-атаманы и всякие «батьки». Шесть тысяч под ружьем в Северном корпусе Юденича. С ним и «папа Родзянко»: он накаливает банды Булак-Балаховича. Заговор в Питере, и перепуганный Григорий Евсеевич Зиновьев замыслил эвакуировать заводы. Хаос в Москве: ни грамма запасов продовольствия, почти поголовно стоят заводы… А вы — Колчака через месяц! Не увлекайтесь. Оптимизм — отличнейшая штука, но вам с Куйбышевым не все бы надо видеть в розовом свете!
— Владимир Ильич, никто не знает Колчака лучше меня. Честное слово! — непосредственно и простодушно сказал Фрунзе. И Ленин улыбнулся. — Да и не было еще оснований обвинять меня в прожектерстве!
— Не было. Вы правы. А как с Актюбинским направлением?
— Там хуже. Тухачевского я направлю Колчаку в лоб, Чапаевскую дивизию — на юг. Но одного Чапаева недостаточно. Однако я не прошу новых подкреплений, справлюсь сам. Только запретите выхватывать из моих армий боевые соединения. Хотя бы на один месяц. И дайте больше пулеметов и патронов к ним. Часть винтовок я получил, их мало. Но как-либо обойдусь.
— Ну, пора! — Ленин глянул на часы и привычным жестом опустил их в карман жилета. — Сейчас у меня Политбюро. — Он взял бумажку, на которой делал пометки. — Один лишь вопрос: каковы у вас планы после разгрома Колчака?
— Я скоро не буду нужен на Восточном фронте: дело довершит Тухачевский. И Филипп Голощекин со своей партизанской армией за Уралом. Необходим Туркестанский фронт — пробивать дорогу к хлопку и нефти. Вот и отдайте его мне, а там — поглядим.
— Мысль интересная! И Куйбышев останется с вами?
— Обязательно! И — Элиава, Баранов, Новицкий. Впрочем, обо всем я доложу вам подробно.
— До свидания, товарищ Арсений! Вижу, что не ошибся, когда рекомендовал вам подумать о военном пути…
Поезд шел медленно, и снова выдалась относительно спокойная, хоть и короткая летняя ночь — почитать, поразмыслить. У Елены Дмитриевны Стасовой, недавно переехавшей из Петрограда после смерти отца, удачно перехватил он кипу французских и английских газет. Далеко не все было утрачено из былого увлечения языками — он свободно обходился без словарей.
То, что касалось Советской России, было писано так, будто она уже закрыла глаза и готовилась испустить последний дух. Хвастливо болтали о великих победах белого оружия заправилы Антанты. Словоохотливые генералы делали «секрет полишинеля» из военных приготовлений Колчака, Деникина, Врангеля и Юденича. Каутский и Ко раздавали интервью, из которых разбойники пера мастерили всякие измышления.
В этой грязной куче мусора попадались и строки деловой информации. Так, он обнаружил заметку о первой почтовой корреспонденции, отправленной самолетом в августе прошлого года из столицы Франции в Сен-Назер: он был конечным пунктом авиалинии Париж — Ле-Ман — Сен-Назер. И Фрунзе пожалел, что в беседе с Ильичем упустил вопрос об авиации. После того как десять «летающих гробов» Колчака едва не сорвали переправу через Белую, он твердо решил сформировать на Восточном фронте два-три новых авиационных отряда.
Много было сообщений о гражданской войне. Уинстон Черчилль откровенно похвалялся в парламенте, что сколотил блок четырнадцати государств против большевистской России, и Колчаку недавно сообщил, что переслал Деникину для закупки вооружения почти 15 миллионов фунтов стерлингов. И что в армии Деникина работает обширная британская миссия — 2000 офицеров и сержантов.
С восторгом описывалась «московская директива» генерал-лейтенанта Антона Ивановича Деникина. Как он задумал нанести главный удар по Москве через Курск и Воронеж. И как Кавказская армия барона Врангеля двинется к белокаменной от Саратова и Балашова через Пензу, Нижний Новгород и Владимир, поддержанная на Нижней Волге уральским казачеством. И Донская армия генерала Сидорина проложит путь через Рязань, а добровольческая армия генерала Май-Маевсного — через Орел, Тулу. И еще заявит о себе группа войск генерала Добровольского — от устья Днепра до Александровска. А всю сухопутную армаду Антона Ивановича активно поддержит Черноморский флот.
Да, картина складывалась безрадостная!
Но на своем Восточном фронте он мог кое-что сделать, чтобы «московская директива» Деникина, хоть в одной части, осталась страшной только на бумаге. Срочно надо наводить порядок в оренбургских и уральских степях, чтобы Дутов, Белов и Толстов не сомкнулись с бароном Врангелем и не использовали волжскую магистраль для движения к Москве. План этой операции он и разрабатывал в деталях.
В черной туче, что двинулась на него с газетных страниц, мелькнул и луч света: партизаны здорово досаждали тылам Колчака. Их было тысяч сорок на просторах Си-Вири и Дальнего Востока. За головы их руководителей — Голощекина, Вострецова, Щетинкина, Кравченко, Мамонтова, Громова и Лазо — были обещаны крупные суммы. В этом перечне попалась Фрунзе и фамилия Постышева.
Как и предполагал Фрунзе, Оренбург держался стойко. В Уральске было хуже: Иван Плясунков не сдал город белым, но силы были на исходе: кончались патроны, гарнизон доедал ослабевших лошадей; тревожные, бессонные ночи всех бойцов вымотали так, что они бродили как тени. Но туда двигался Чапаев, и ключ от Уральска был в его надежных руках.
Тухачевскому сообщил Фрунзе, что Ленин одобрил его план разделения Восточного фронта, как только Колчак откатится за Уральский хребет.
— Я беру Туркестанский фронт, вам — гнать «верховного» безостановочно.
1 июля Колчак сдал Пермь, через две недели — Екатеринбург. Освобождение Уральска от блокады Фрунзе ожидал 15 июля. Чапаев, освободив свой родной город Николаевск, пробился на четыре дня раньше. И Михаил Васильевич 11 июля телеграфировал Ленину: «Сегодня в двенадцать часов дня снята блокада с Уральска. Наши части вошли в город».
— Привет тебе, Плясунков, от Михаила Васильевича! — сказал Чапаев отощавшему комбригу. — Он в тебя верил — и не ошибся!
Тухачевский развивал наступление с блеском: 25 июля он взял Челябинск, вслед за ним — Троицк. Теперь адмирал бежал по Великому Сибирскому пути, бросив на произвол судьбы Дутова, Белова и Толстова.
Генералы вскоре поняли, что они обречены. Но не сдавались и часто не принимали открытого боя, стараясь нападать подвижными группами кавалерии на зазевавшиеся гарнизоны красных. Фрунзе разгадал их тактику и дал директиву командарму-1: «Последнее время в армии наблюдаются случаи внезапных нападений противника. Причем части захватываются врасплох и несут бессмысленные потери. Приказываю срочно расследовать эти случаи и донести мне, почему это происходит и как поставлена служба сторожевого охранения. Обратите строгое внимание на постановку связи в частях и на отсутствие долгое время сведений о развитии боевых действий».
Но, к великому несчастью для Красной Армии, в такую засаду попал и легендарный Чапаев со своим штабом.
Он двинулся от Уральска в сторону Каспийского моря по тракту на Лбищенск. Положение у него было очень трудное: жара, бескрайняя степь без кустика и деревца, чтоб укрыться от зноя. Бойцов мучила жажда: отступающие казаки отравляли колодцы или забрасывали их трупами людей и лошадей. Фурманов сообщал Реввоенсовету 4-й армии: «Объезжая цепи в течение последних дней, вижу невероятно трудное положение красноармейцев. Нет белья, лежат в окопах нагие, сжигаемые солнцем, разъедаемые вшами. Молча идут в бой, умирают как герои, даже некого выделить для наград. Все одинаково честны и беззаветно храбры. Нет обуви, ноги в крови, но молчат. Нет табаку, курят сушеный навоз и траву. Молчат. Но даже молчанию героев может наступить конец. О благороднейших героях мы заботимся не по-геройски. Мы, несомненно, неправы перед ними. Сердце рвется, глядя на их молчаливое терпение. Не допустим же до разложения одну из самых крепких твердынь Революции. Разуйте и разденьте кого хотите. Пришлите материал, мы сошьем сами, только дайте теперь что-нибудь. Мобилизуйте обувь и белье у населения».