«Суета сует». Борис Иванович – Ф. Мкртчян, жена Марина – Г. Польских
Кинематографическое общество сотрясали громкие кампании и идеологические разборки. На заседаниях коллегии Госкино горячо и заинтересованно обсуждали создателей фильмов. Кто соответствует, а кто не соответствует… Кого пускать за границу, кого не пускать…
В среде высоких кремлевских чиновников торжествовало дремучее ханжество. Кинематографические чиновники боялись попасть впросак, не угадать идеологических резонов, таинственных для всех, кто не допущен в высшие сферы. Везло тем, кто обладал особой интуицией – умел держать нос по ветру, вовремя извернуться и… побежать впереди паровоза, угадывая настроения начальства.
Некоторые эпизоды с позиции сегодняшнего дня кажутся прямо-таки комическими. Но у кремлевских небожителей было плохо с юмором. А судьбы фильмов, так же как их создателей, в последней инстанции решались только на уровне отдела культуры ЦК.
В том же году, когда снималась «Суета сует», Юлий Райзман в связи со своим семидесятилетием был представлен к званию Героя Социалистического Труда (в народе – Гертруде).
Признанного классика советского кино там, на самом верху, «прокатили». «Моральный облик не тот». «Поговаривают – у него любовница…» Тогда положение спас директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов. На одной из очередных проработок морального облика Юлия Яковлевича он сказал: «Ну, знаете ли… Если у человека в 70 лет есть любовница, то ему уж точно надо дать Героя Труда!»
Удачная шутка пробила толстую кожу высокого кремлевского начальства. Все рассмеялись… Райзман получил звание.
И безнадежную ситуацию с «Суетой сует» тоже спас Сизов. Просмотрев актерские пробы, члены коллегии стали перестраховываться, тянуть с запуском фильма, придумывая всяческие отговорки.
Возражения в основном были в адрес Фрунзика и его роли. Очень уж он им не понравился. И внешность не та, и поведение не то… Какой-то страшненький, загнанный. Как такого полюбить, да еще и ревновать? И вообще… Неполиткорректно… Вдруг армяне обидятся? В заключении сценарно-редакционной коллегии так и было написано: нельзя, мол, показывать южного гражданина СССР (как мы сегодня сказали бы, лицо кавказской национальности) в таком неприглядном виде: тут у него жена русская… И тут у него любовница.
Но на одну из очередных таких горячих проработок пришел Николай Трофимович, молча выслушал зубодробительную критику и вдруг, хитро улыбнувшись, спросил:
– А в чем тут, собственно, дело? Это что, подрывает основы советской власти?
Ответить на эти вопросы толком никто не взялся. И судьба фильма была решена.
Алла Сурикова:
Была еще одна «проблема» в работе с замечательным актером Фрунзиком Мкртчяном: что бы он ни делал, он был изначально смешон. Иногда настолько, что группа не могла работать. Я говорю: «Мотор!» – и из-под одеяла рядом с Галей Польских должен появиться заспанный Борюсик.
Но из-под одеяла – долго, гнусаво и абсолютно самостоятельно – выползает легендарный нос Фрунзика, а уж потом остальное его тело.
«Колется» Галя Польских, за нею вся группа. Я кричу: «Стоп!» Следующий дубль – то же самое. Группа отворачивается к стене, чтоб Галя не видела наши лица. Ничего не помогает. У всех истерика. Галя сползает на пол. За нею вся группа. Тринадцать дублей!
Только когда уже челюсти свело от смеха, когда были выплаканы все смешливые слезы, дубль удалось «зафотографировать».
Еще эпизод:
– У тебя лицо воина! – воркует на коленях у Бориса его новая зазноба Лиза. – У тебя гордый профиль, Борюсик!
– В профиль я себя не вижу… – внимательно рассматривает себя в зеркале Борюсик.
А потом, обернувшись к Лизе, с какой-то особенной, щемящей душу детской надеждой произносит: «А может, он и вправду гордый?»
Какую сложную гамму чувств выражает в этой сцене лицо Фрунзика! Он ужасно смешной и до боли трогательный одновременно.
Сцена признания нерадивого мужа («Мне понравилась посторонняя женщина!») не только удачно придумана, но и виртуозно сыграна.
Дело происходит на рабочем месте Марины – в помещении загса, во время очередной церемонии бракосочетания. Не решаясь войти в зал, Борис топчется у порога, прикрываясь шторой, и знаками подзывает к себе жену. Марина, целиком поглощенная работой, поначалу как-то даже и не воспринимает покаянного лепета Бориса. «Я влюбился… Я полюбил ее… как женщину», – с ужасом выговаривает Борис, но Марина просто не слышит его. Эта информация проходит как бы поверх ее понимания. Она небрежно бросает ему на ходу: «Ничего… Пройдет… Это минутная слабость», – и снова направляется было в зал. И вдруг ее останавливает горестный вопль мужа: «Какая тут минутная слабость! Это трехмесячная слабость!» И в этом крике души столько отчаяния и столько ненависти к себе…
Алла Сурикова:
Фрунзик не любил дубли. Мы же с оператором, страхуясь, снимали обязательно два-три дубля (советская пленка – самая ненадежная пленка в мире – могла в любом месте дать брак). Лишь в одной сцене Мкртчян был неумолим к себе и требователен к нам – в сцене прихода его героя к новой молодой жене.
Сцена заканчивалась долгим поцелуем.
Он, видите ли, искал «вариант» поцелуя. На седьмом дубле запротестовала его партнерша Анна Варпаховская.
«Суета сует». Борюсик – Ф. Мкртчян, Лиза – А. Варпаховская
Анна Варпаховская:
Фильм «Суета сует» снимался легко и весело. Было много юмора. У меня ведь это была первая картина, наверное, поэтому и осталось ощущение праздника!
Я была молоденькой, хорошенькой, всего 25 лет. Пришла однажды на съемку, а режиссер и говорит: «Будем снимать сцену, где твоя героиня и Борюсик целуются». Я смущалась жутко. Один дубль, второй, третий. Весь день меня мучили, а Мкртчян всё недоволен, жалуется: «Да она целоваться по-настоящему не умеет!» Эта сцена в фильм не вошла, и только потом я поняла: Фрунзик настаивал потому, что ему очень понравилось целоваться.
Кстати, когда у меня только родился сын Леня, на экраны вышла «Суета сует». Я лежала в родильном отделении, а женщины из всех палат прибегали посмотреть, похож ли мой сын на Фрунзика Мкртчяна. Знаете, после премьеры молва нас сразу поженила. Мне еще долгое время передавали для него приветы, спрашивали, как он поживает, были уверены, что мы муж и жена.
Фрунзик сыграл человека, чья безграничная доброта и простодушие превращаются в безграничное безволие. Он просто не может отказать Лизочке, которая, воспользовавшись неприкаянностью, неустроенностью семейной жизни Бориса, берет его, как говорится, голыми руками. У него это всё от слабости сердца, от деликатности, в которой запутывается он сам и запутывает других.
«У тебя лицо воина!»
Алла Сурикова:
Фрунзик – комедийный актер с грустными глазами… Я считаю, это высшая оценка. Таким был Чаплин, такими были Леонов, Миронов, Никулин. В принципе, настоящий комедийный актер всегда, где-то во втором своем плане, грустит… о несбывшемся идеале.
Фрунзик был очень серьезным художником. Очень талантливым, требовательным к себе. В одном интервью он признавался, что за роль берется, только если в ней есть «что-то глубокое, для души».
Он хорошо знал историю родной Армении. Расхожий армянский тост «Цавт танем» («Возьму твою боль») стал для меня после общения с Фрунзиком осязаемым символом человечности, рожденным на его горькой и прекрасной земле. Это очень емкий, глубокий символ в ощущении народа. Для людей, хорошо знающих друг друга, обращение «Цавт танем» – высшее проявление человечности. Я думаю, это во мне во многом осталось от Фрунзика.
При внешней своей простоте и детскости, при кажущейся наивности и радостном раблезианстве Фрунзик был тонким знатоком поэзии и литературы. И не только армянской, но и русской, и мировой.
Не случайно он у себя в театре, в Ереване, взялся ставить «На дне» Максима Горького как театральный режиссер. Его обожала Армения. Его любила вся зрительская аудитория страны Советов. Может быть, люби они меньше – он жил бы дольше.
Вся армянская диаспора Москвы хотела непременно выпить со своим земляком, когда он появлялся в столице. На следующий день после таких встреч сниматься Фрунзик не мог: дрожали руки, пот лил градом, глаза становились тусклыми и затравленными.
Я с этой картиной ездила в Армению. Фрунзик был там героем. С ним хотела выпить вся Армения. А когда он приезжал в столицу, с ним хотели выпить все армяне Москвы.
Во время съемок фильма он жил в той же «мосфильмовской» гостинице, что и я. По вечерам спускался в маленький гостиничный ресторанчик поужинать. Тут же налетали люди с бутылками и рюмками.
Несколько раз я бросалась «на амбразуру», защищая Фрунзика. Порой просто нагло изымала водку, предназначенную для него. А приходилось и просто выпивать вместо него – для его здоровья. Уверена, если бы Фрунзик мог защищать себя сам, он был бы с нами до сих пор.
Я не собиралась расставаться с Фрунзиком – у меня на него были планы. Он должен был сниматься в «Человеке с бульвара Капуцинов», играть вождя индейцев, которого потом сыграл Спартак Мишулин.
Я думаю, что это было бы очень интересно. Почему не сыграл? В это время ставил спектакль «На дне» Горького в своем театре в Ереване. А к театру он относился ответственно и трепетно. Фрунзик Мкртчян был намного умнее и глубже тех ролей, которые он играл. Он был удивительный человек. Большой, настоящий актер.
«Фрунзик, на мой взгляд, гениальнейший русскоязычный комик, а это – лучший из известных мне его фильмов. Отличные режиссура, сценарий и актерский состав, но Фрунзик всех затмевает с первой до последней минуты».