…
Воистину время порой подбирает удивительные мизансцены, ибо основным вместилищем митинговых страстей оказалась Театральная площадь. Огромное здание Ереванского оперного театра стало символическим айсбергом, пропоровшим стальной корпус коммунистического «Титаника». Время словно сыграло на Театральной площади Еревана знаменитую увертюру к вагнеровской «Гибели богов», и затем мощные ее призывные аккорды аукнулись в Тбилиси, Вильнюсе, Риге…
Ленинакан после землетрясения. 1988
Художник с тонко чувствующей душой, Фрунзик остро реагировал на стремительно развивающуюся, трагическую драматургию событий, на первую кровь в Сумгаите46…
Кипение страстей по Карабаху словно пробудило тектонические силы Земли.
Седьмого декабря 1988 года в 11 часов 45 минут по московскому времени мир вздрогнул, потрясенный трагедией спитакского землетрясения. В северной части Армении земля встала дыбом и забрала 25 тысяч человеческих жизней. Природная стихия невероятной силы полностью уничтожила город Спитак, основательно разрушила Ленинакан и еще десятки небольших городов. Полмиллиона человек в одночасье лишились крова.
Альберт Мкртчян:
Когда по телевизору показали съемку с борта самолета, мы все буквально окаменели от ужаса. Спитак стерт с лица земли. Ленинакан в развалинах и дыму пожарищ… Потом вдруг меня как в голову ударило – Фрунзик в Ленинакане! Его пригласили туда на премьеру в местный театр! Я сразу же бросился к машине с одной лишь мыслью – как можно скорее добраться до него. Но дорога была уже запружена санитарными и пожарными машинами, бульдозерами, обезумевшими от горя людьми, которые пытались добраться до зоны бедствия пешком. Всё спешили на выручку несчастным, оставшимся под развалинами домов, но получалось, что в этой отчаянной, бессмысленной толчее мешали друг другу. Я более суток продирался через хаос автомобильных пробок и толп людей. Еще двое суток безуспешно разыскивал Фрунзика, старался добыть о нем хоть какие-то сведения. То, что я увидел по дороге в Ленинакан, уму непостижимо! Какое людское горе! Я бродил по развалинам моего родного города, стараясь помочь искалеченным людям и пытаясь узнать хоть что-нибудь о брате. А всё это время земля продолжала вздрагивать у меня под ногами. Возвращаясь в Ереван, я уже потерял надежду увидеть брата живым, как вдруг встретил его у себя дома. Оказалось, мы с ним разминулись. Я Фрунзика не узнал. Он почернел от горя. Ссутулился… Щеки ввалились. Глаза погасли, потускнели.
Тогда он рассказал нам: на сцене театра в 11 часов утра как раз шел последний прогон вечерней премьеры. Каким-то чудом здание театра выдержало первые мощные 9-балльные толчки, и люди успели выбежать на улицу. Никто из тех, кто был в это время в театре, серьезно не пострадал. Пропали без вести и погибли под развалинами актеры и работники театра, которые в то утро оставались дома или вышли за покупками на крытый рынок. Это десятки людей, с которыми Фрунзика связывала личная дружба и совместная работа в Ленинаканском театре.
Искреннее сочувствие и помощь шли со всех уголков нашей тогда еще необъятной страны, Армения оплакивала свои жертвы и помогала выживать оставшимся без крова, осиротевшим детям. Так миновали декабрь… январь… Зима в Армении холодная, лютая. Температуры минусовые…
В тяжелые времена психологической опорой человека всегда являются родные. Сын Фрунзика Ваагн подавал большие надежды – замечательно рисовал. Фрунзик радовался – наконец в семье появится профессиональный художник. Он не раз с сожалением вспоминал об этой своей несостоявшейся профессии. Однако судьба всё решила по-своему.
Пережитое в Ленинакане наложило отпечаток на дальнейшую жизнь артиста, оказало губительное влияние на его здоровье – и не могло забыться. Несколько лет спустя Фрунзик попал в больницу, ему оперировали вену на ноге. Операцию хирург делал под местным наркозом, а Фрунзик в это время читал вслух поэму, написанную им после той трагической поездки в Ленинакан. Называлась она «Потрясение».
Вот перевод отрывка из этой поэмы:
…От этого потрясения лань в джунглях оказалась в лапах тигра.
Тигр посмотрел на нее, оставил и ушел…
Водопад Ниагара остался висеть над пропастью.
В воздухе замерла снежинка.
Капля, повисшая с крыши, не капала…
В «Олимпии» Азнавур прервал свою «Изабель»,
Богатый индийский раджа поменялся местом с нищим рикшей.
Ягненок одной слезинкой преобразил голодного волка,
Отец хотел дать пощечину сыну – рука заболела, рука в воздухе застыла,
Преступник сразу раскаялся в содеянном,
Грудь матери выпала изо рта жадно сосущего младенца,
Лошадь взвилась на дыбы.
От этого потрясения поднялись люди, стали одним единым.
И устремили свой взгляд далеко, далеко…
Они не спешили, они мчались,
Не тратя времени на то, чтобы задуматься, что древний армянин придумал на этот раз,
Что еще раз выжал из камня, Вселенная от пронзительной боли чуть было не обезумела.
Что швырнул из своей страны до самых небес?
Что это за творение было, что за симфония, что за недописанная поэма?
Что сотворил он такое без любви, что потрясло так мир?
Ленинакан после землетрясения. 1988. Фото З. Саркисян
Сос Саркисян:
Я часто ездил в Ленинакан потом, говорил ему: «Поезжай, посмотри». И он отвечал: «Я не могу смотреть на мой разрушенный город»47.
В тот страшный 1988 год, собирая свой обильный зловещий урожай, смерть обошла Фрунзика стороной. Но пощадила ли она его тогда или сыграла злую шутку, сохранив ему жизнь для следующих страшных потрясений?
«Каждый должен ненадолго умереть»
События развивались по нарастающей.
Отношения с Тамар разладились. Они расстались… Трудно гадать почему. Заветная мечта Фрунзика о теплом, уютном доме, так же как и надежда найти мать для своего сына, снова потерпела крах. Он был к тому времени слишком задавлен всеми бедами и много пил. Молодая, красивая, удачно сделавшая актерскую карьеру жена не была готова к таким испытаниям.
Альберт Мкртчян:
Вместе они прожили около трех лет. Ничего хорошего из этого не получилось. У них были довольно сложные отношения. Два сильных, талантливых человека, они не могли порой найти общего языка. В творчестве они удивительно дополняли друг друга. А в жизни что-то получалось не так. Расходились и снова сходились.
Многие потом обвиняли Тамар в смерти Фрунзика, считая, что она довела актера до инфаркта своенравным характером. Говорят, что Тамар очень переживала, что не родила от Фрунзика ребенка… Уже после разрыва она продолжала работать в его труппе. Они вместе ездили на гастроли в США.
Сос Саркисян:
Фрунзик советовался с Тамар по любому вопросу. Он был совершенно неприспособленным в быту человеком.
Он рассказывал, как однажды хотел сварить рыбу. Позвонил Тамар, с которой был уже в разводе, и спросил, как узнать, готова ли рыба. Она ответила: если глаза вылезут, значит, готово. «Сос-джан, смотрю – глаз-то нет! Только потом понял – откуда им быть, ведь голову я отрезал. Чего я ждал – непонятно»48.
В конце 80-х годов Фрунзика начало тревожить поведение сына. Ваагн стал избегать общества друзей и сверстников. У него пропал интерес к любимому занятию – рисованию. Фрунзика пугал пустой, невидящий взгляд сына. Поначалу все списывались на общее настроение подавленности после землетрясения. Однако постепенно стало очевидным – меланхолия юноши имеет болезненный характер.
Фрунзик забил тревогу. На помощь своему кумиру бросились лучшие врачи Еревана – невропатологи, психиатры. Консультировались со своими западными коллегами, совещались, собирали консилиумы… Потом стали избегать встреч с Фрунзиком. Тянули, откладывали заключение, не решаясь высказать его вслух: болезнь матери передалась сыну по наследству и была неизлечима. На самом деле – это было уже слишком…Воистину на разрыв аорты! А потом всё завертелось в густом, мрачном тумане и пошло кружить по знакомым кругам ада. Такое страшное, зловещее дежавю. Всё как в тот, первый раз с Донарой – ночной кошмар и пытка. Врачи, сокрушенно разводящие руками. И ни тени надежды на выздоровление.
Осенью 1990 года режиссер Вилен Захарян посетил Фрунзика в его однокомнатной квартире. Квартиру в центре города актер после развода оставил Тамар. Сын в очередной раз – в клинике.
Вилен Захарян:
Я решил окончательно переехать в Москву к жене и сыну. Фрунзик позвонил и пригласил к себе – попрощаться. Мы сидели одни в неуютной холостяцкой квартире. Из мебели – стол, два стула, кровать. На столе – сигареты, два лимона, хлеб и водка.
– Значит, все-таки уезжаешь? – с горечью спросил он меня. – Видно, мать твоя была права, когда говорила – русская жена всё равно перетянет тебя в Москву.
– Не жена, а семья, – возразил ему я. – Ведь если бы не они, я не был бы тем, кем стал.
Фрунзик разлил водку по граненым стаканам. Молча чокнулся со мной, залпом, не закусывая, выпил. Я знал, что он не одобряет моего решения. Осуждает… Считал – надо жить на родине. Нельзя оставлять страну, в которой родился. Может, это в нем говорила кровь его родителей-беженцев? Или его опыт общения с зарубежными армянами-«ахпарами»? Он пытался меня отговорить. Рассказал о том, что в Сирии и Ливане встречался с многими армянами, которые отчаянно тоскуют по родной земле. Они даже пуговицы у него выпрашивали в качестве сувенира, старались хоть как-то дотронуться до него. Для них он был олицетворением родины…
На мое возражение, что семья всё же главное, семья помогает выжить, он ответил с горькой усмешкой:
– А мне она всегда только мешала. Помнишь, как определил свое счастье Вагарш Вагаршян? Человек счастлив, если правильно выбрал профессию и жену.
Зная, как ему не повезло в двух браках, как несправедливо обижен он судьбой, я попытался его ободрить:
– Но ты самый счастливый человек! Профессию выбрал правильно, а семья у тебя – вся наша большая страна. Тебе везде – почет и уважение. Везде примут, везде обласкают!
В ответ он только отмахнулся:
– Брось, Вилен. Это совсем не то. Мне не хватает теплоты, домашнего очага.
На прощание он спел мне свою любимую народную песню «Кианк гнац» – «Жизнь ушла». В ней такие горькие слова! «Жизнь ушла из меня – рассеялась, растаяла, погасла…» Он весь отдался этой грустной песне. Душа у него надрывалась. И у меня слезы навернулись на глаза.
Фрунзик МкртчянНастоящая жизнь – там!
В 1991 году у меня случилось язвенное кровотечение, и меня в состоянии комы привезли в больницу, прямо на операционный стол.
Во время операции желудка я пережил клиническую смерть. Хирурги копаются в моем теле, а я чувствую, как вылетает моя душа и устремляется куда-то вверх…
Смотрю на всех с потолка… Такое изумительное чувство легкости! Невозможно передать словами! Представьте только – не чувствую тяжести тела!
Вдруг замечаю полосу яркого-желтого света. Лечу, купаясь в теплых, ласковых его лучах, и попадаю в какой-то темный тоннель. Лечу… Лечу… и чувствую: я здесь не один. Вот кто-то обогнал меня и пролетел мимо… Вот еще один летит… А этот – почему-то несется в обратном направлении…
Потом как-то внезапно тоннель заканчивается, и передо мной, переливаясь яркими, праздничными красками, в золотистом сиянии неземного света открывается вид на сказочный город…
Откуда-то доносятся звуки музыки… То ли органа, то ли арфы… Такое спокойствие и ощущение радости! Благодать!
Обрадованный, я только собираюсь влететь в город, как вдруг слышу за спиной чей-то грозный окрик:
– Стой! Тебе еще рано. Ну-ка, возвращайся назад!
И, представьте, какой-то сукин сын затолкал меня обратно в тоннель! Летел я, летел и оказался снова в операционной. Изо всех сил сопротивляюсь, но чувствую – не в моей это воле… Всё равно снижаюсь. Снова влез в свое тело. Не передать, какое это было отвратительное чувство!
Уже после выздоровления, когда мне говорят: «Фрунзик, не пей, тебе нельзя, вредно», – я отвечаю: пью, чтобы попасть туда. Я даже не верю, что ад есть! Здесь нет жизни. Настоящая жизнь – там… Я там уже побывал… Я знаю.
Гамлет Тамазян:
В 1991 году я делал Фрунзику операцию – прободение язвы желудка. Пришлось сделать переливание крови. Кровь взяли у брата – Альберта. Позже, узнав об этом, Фрунзик сказал: «Ах, вот, оказывается, в чем дело! Наконец-то я понял, почему у меня характер стал такой поганый, почему я так вдруг поглупел!»
Потом он много рассказывал, как во время клинической смерти душа его летела по светлому коридору в рай, но так и не долетела.
Мне он говорил: «Меня привели в чувство, и я не успел насладиться своим счастьем в полной мере – пришлось возвращаться обратно, как советскому туристу в годы “железного занавеса”. Тем не менее я поблагодарил врачей… Но когда посмотрел в окно, ужаснулся: кругом мрачные люди, турки вновь угрожают нам, все дороги закрыты, Карабахская война… того нет… этого нет… Как прекрасен тот мир! Человек! Чего ты хмуришься? Я понял, что каждый должен ненадолго умереть. Прожить сто лет, а потом умереть на две минуты. Увидите, как изменится тогда мир!»
Второй раз операцию, на венах, я проводил ему под местным наркозом, а он громко и с выражением читал свою поэму «Потрясение», посвященную нашей национальной трагедии – спитакскому землетрясению. Едва оправившись после операции, он поставил в своем театре спектакль «Жена пекаря» и премьеру посвятил коллективу больницы. Хотел всех нас отблагодарить. В тот вечер Фрунзик так отдавался роли, что я боялся, что у него будет разрыв сердца.
После спектакля был небольшой прием, и он мне подарил картину, нарисованную сыном Ваагном. На обратной стороне надписал: «Гамлету Тамазяну от Фрунзе Тамазяна» и сказал: «Ты мой спаситель, и потому я хочу изменить фамилию и так буду отныне назваться…»