— Отлично, детка! — Морской потрепал дочь по волосам. — Не знаю, как насчет статиста из Госпрома, это еще надо проверить, но вот с немецкой гимназией ты нам очень помогла. Никакой это не немецкий гимн! «Нем. гимн.» — это немецкая гимназия, в которой Нино́ недавно работала — делала макет для участия гимназии в городском смотре поделок про архитектуру. И как я сразу не вспомнил? Она работала над макетом поселка ХТЗ. Все уши мне про него прожужжала.
— Я знаю, где проходит этот смотр! — обрадовалась Света. — У моих девочек в украинском центре. Эх, уже закрылась! — Она глянула из окна на часы Успенского собора. — Просветительские центры хоть и не завод, и семичасовой рабочий день им никто не обещал, но все равно круглосуточно работать не обязаны. А жаль! Я завтра к ним схожу и постараюсь распознать, что такого интересного в макете столовой… Почему столовой? Да куда же вы все смотрели? В блокноте на куполе столовой маленькие буковки «тут» написаны.
Все кинулись всматриваться в рисунки и действительно обнаружили малюсенькую надпись на круглой крыше центрального здания.
— Папа Морской! — осторожно, словно из засады позвала Лариса, показывая на первую картинку. — А ведь это не наш занавес. Смотри! Тут драконы! Смотри внимательнее! Это врубелевская роспись с твоего любимого домика за вафельной церковью.
— Проклятье! Как я сам не догадался! — Морской невероятно оживился и снова стал ругаться с потолком. — Нино́, ты мне невероятно льстишь, считая, что я мог заметить это!
— Тем не менее, первая шарада тоже разгадана! — по-детски захлопала в ладоши Ирина. — Это же дом мануфактуры Каплуновского с вашей врубелевской росписью. Мануфактуру окончательно национализировали, и там теперь работы почти нет. Зато в зале лабораторных одеждоисследований сейчас находится контрольная площадка Главодежды. Помните, Владимир? — Морской кивнул, а Ирина пояснила для остальных: — Я подрабатывала демонстратором одежды в этом доме. Так вот! У всех уважаемых сотрудников есть свои личные шкафчики. Закрывающиеся на ключ.
— А что же вы сразу ключ не узнали? — настороженно спросила Света.
— Демонстратор одежды к уважаемым сотрудникам не относится, — спокойно объяснила Ирина. — Личные вещи мы бросали на стульях за кулисами подиума, где и переодевались. Нам даже ширмы никто не ставил. Условия труда хуже некуда.
Коля громко сглотнул.
— Вы сможете сходить туда и заглянуть в нужный шкафчик, душа моя? — спросил Морской. — Никому из посторонних не позволят там копаться, а вас там знают и разрешат…
— Не разрешат! — уверенно ответила Ирина. — Они меня не впустят. Я с ними поругалась, увольняясь. Они хотели продлевать мое участие, а я сбежала… В общем, мы — враги. Вы лучше пошлите кого-нибудь новенького устраиваться на подработку. Каждую среду предприятие отсматривает желающих ходить по подиуму. Среда завтра. Не привлекая внимания, надо будет просочиться в подсобку — и всех-то дел.
— Но, может, все же вы пойдете? — не отставал Морской. — Скажете, что решили вспомнить былое и снова поработать…
— Нет, не скажу! — твердо ответила Ирина. — Вы же знаете прекрасно, что ведущая танцовщица государственной оперы не может одновременно работать вешалкой для одежды. С тех пор как я исполняю серьезную роль, подобное совместительство неприемлемо. Будет скандал. Я подведу режиссера. Скажут, что я гонюсь за рублем и отделяюсь от коллектива.
— Умоляю! — не отставал Морской. — Когда-то Вера Коралли, несмотря на строжайший запрет совмещать балет с любой другой работой, стала сниматься в кино. Она была любимой ученицей Горского, самой яркой балериной Большого театра… Мог разразиться страшный скандал, а вместо этого снимать танцовщиц в кино стало прекрасной доброй традицией…
— Сравнили тоже, мода и кино, — фыркнула Ирина. — Высокое культовое искусство с толпою почитателей и сугубо функциональные никому не интересные проходки перед директорами швейных комбинатов, магазинов и комиссией от Главодежды.
— Да вы, Дружок, зазнались! Проходки вам уже, видите ли, унизительны! Раз в жизни вас о чем-то всерьез просят! А вы конечно же как настоящая эгоистка…
— Что? Владимир! — Ирина перешла на драматичный шепот. — Что вы такое говорите? И по какому праву кричите, в конце концов? Позорите меня перед ребятами!
— Я вас позорю? — Морской и не думал признавать вину. Хотя, нет, все-таки думал: — Я вас позорю? Да я себя позорю, чтоб вы знали! — сказал он с пафосом и демонстративно отвернулся.
— Я знаю, кто пойдет вместо Ирины! — выпалил Николай, которому надоело следить за семейной ссорой Морского. — Пойдет сестра вашей бывшей жены, товарищ Морской! Вы сможете ее уговорить? Она отлично подойдет на роль Ирины Александровны, — и пояснил не очень-то понятно: — Она такая же, как вы, Ирина, только не замужем… тьфу… в смысле… ну, похожая на вас… — Николай страшно смутился и, чтобы еще раз поскорее перевести тему, внезапно придумал, что делать с публикацией статьи: — И, кстати, я знаю, как решить третью загадку. Нет! Не надо мне снова твердить это ваше «только после стиха». Не «после», а «вместо»! В этом номере не будет поэтических строчек. В этом номере будет напечатан рисунок с этим загадочным домом и вопрос к харьковчанам: где находится это строение? А?
— Гениально! — дружно ответили присутствующие.
Кажется, гражданская следственная группа была действительно близка к разгадкам шарад Нино́. Причем, ко всем четырем. Морской полагал, что все не так просто и что практическое применение полученных разгадок еще заставит следственную группу позлиться и побегать. Пообещав докладывать обо всех новостях, возбужденную Ларочку проводили к бабушке Зисле. Остальным же надлежало встретиться еще раз, чтобы подробно обсудить планы.
12Беглый демонстратор. Глава, в которой Света преображается еще больше
На следующий день у следственной группы намечалось столько дел, что необходимо было разделиться. Морскому надлежало сидеть в редакции и ожидать откликов читателей на вопросы о необычном доме. Светлане не мешало бы вспомнить про повседневные обязанности (библиотека сегодня по графику была в первую половину дня), а потом бежать к девочкам на выставку поделок. В круг ответственности Николая входила обработка дяди. Одна Ирина вместо чего-то важного получила задание делать то, что, собственно, и делала бы в любом случае: просматривать прессу, выискивая упоминания про воскресную премьеру.
Вообще-то балерины, как известно, внешним миром не интересуются и не нуждаются в колонках новостей, но бывают особенные послепремьерные дни, когда в поисках отзывов и рецензий приходится перерывать всю прессу по сто раз. Несколько статей Ирина уже отложила. На двух были снимки с проходной во время проведения мастер-классов. На трех — фото со спектакля. Для полноценной премьеры это, конечно, непозволительно мало. Как Ирина и предполагала, не желая писать про убийство, многие издания сделали вид, что харьковского «Футболиста» не существовало. Балет, которого нет…
Автоматически долистав до раздела объявлений, Ирина огорчилась еще больше. Между извещением о переезде «живописца знамен и вывесок Бергера» и длинным перечнем украденных документов, которые отныне нужно было считать недействительными, затесалось ужасное «Я, Ангелина Валентиновна Марсова, отказываюсь от своих родителей Валентина Александровича и его жены Валентины Федоровны Марсовых». Ангелину эту Ирина, к счастью, не знала, но знала другое — каждый из коллег по театру и просто знакомых, прочтя это объявление, непременно с осуждением вспомнит про Ирину. Вот уже много лет она вела упорную борьбу, отказываясь публиковать отказ от родителей. Внутренне она давно уже от них отказалась, но выносить эту трагедию на публику не хотела. Но разве ж коллективу объяснишь?
— Тук-тук! — в дверях артистической появилась Галюня. — С ума сойти! У Нино́ все перерыли! Все! Даже мою пачку разрезали, ироды! Надеюсь, они не понимают, зачем в ней была вшита дробь… Только бы не стали спрашивать у товарища Фореггера! Он догадается, что я пыталась повысить технику танца искусственными методами!!!
— Техника танца — самое невинное, что в наше время пытаются искусственно повысить, — стараясь сохранить бравый светский тон, улыбнулась Ирина, показывая выделенное жирным шрифтом объявление «Всем желающим повысить потенцию необходима новая книжка доктора гр. Славина “Половая жизнь”». Похихикав, Галюня перевела взгляд на верхнюю часть газеты и удивленно показала на малюсенькую заметку в углу.
— Это что, наша проходная? Снимок ужасный, конечно, но, похоже, она. «Убийство на премьере!» Уже и в «Вести» наши вести докатились. И снова не про нас, а про убийство. Тебя затмила собственная костюмерша!
Ирина наигранно посмеялась и принялась вырезать пропущенную заметку. Галюня молодец, что заметила. Морской просил, какой бы мелкой ни была заметка, все равно зафиксировать ее. Тем более, с фото.
— Ирина Санна, — в артистическую заглянул взъерошенный дядя Коли Горленко. Точнее, сначала он промчался мимо распахнутой двери, но, будто что-то вспомнив, вернулся, застыл на пороге и строгим голосом сказал: — Раз уж вы тут, извольте пройти в кабинет директора. У нас с Николаем небольшое заседание, я подготовил речь. А ваш супруг и эта Колина блондинка куда-то испарились. Чтобы не стрелять вхолостую, приглашаю хотя бы вас понаблюдать мое выступление. Сочту за честь, так сказать…
Ирина пожала плечами и послушно встала. По плану Коля как раз в это время должен был окучивать дядю, вынуждая к некоторым важным для расследования решениям, но, кажется, что-то пошло не так. Присутствие Ирины, наверное, могло помочь.
— Хочу громогласно заявить! — с порога начал инспектор, пропуская ее в кабинет. — Я очень много сделал за эти два дня и прошу отнестись с уважением к моим этим… как их… выводам! — Инспектор сбивался, но все равно выглядел довольно внушительно. — Надеюсь на взаимнос… тьфу! На понимание. Я попросил вас, то есть Ирина Санна, вас я не просил, но вы, похоже, сами напросились, расследовать это дело не для того, чтобы вы проявляли самостоятельность. Дайте мне спокойно найти преступников. В крайнем случае, помогите это сделать. Но не мешайте же! Что за объявление про дом в газете? Какие круглые окна? Как это понимать? ОГПУ не дремлет! У этих ребят одно на уме — как бы меня скомпрометировать.