— Никто не виноват, — легко согласился Саенко. — Да только это сути не меняет. Не надо тебе было угрожать мне. Ох не надо! Кто Саенке поперек горла становится, тот безнаказанным не уйдет. Правило у меня такое. Еще с юности. Я много чего с тех пор поменял, а вот это правило оставил.
Саенко убрал наган за пояс и, выудив из кармана пару перчаток, начал медленно натягивать их на руки. При этом он не спускал глаз с инспектора и очень странно улыбался.
— Э! Э! Э! — Илья побелел как мел, упал на спину и начал отползать, путаясь в собственных коленях, словно большой неуклюжий кузнечик. — Вы это бросьте! Вам тут не ЧК на Чайковского! Гражданская закончилась давно, ау! Нет военному самоуправству! Морской! Морской, что вы смотрите? — Перепуганный инспектор внезапно перешел на рифмованный фальцет. — Вы же читали его дело. Он садист! Перчатки перед пытками он носит! Вы что, позволите чинить расправу без суда? Морской! Вам стыдно будет навсегда! У вас под носом пистолет. Возьмите! Да будьте ж человеком! Помогите!
Морской не шевелился. Соблазн, конечно, был велик. Схватить эту хваленую «Астру», в два выстрела убрать двух негодяев. Отомстить сразу и за Нино́, и за Ниночку Симонову, и за изломанные судьбы невиновных арестантов, на которых «надавил» для нужных показаний инспектор, и за кровавые делишки Саенко в гражданскую… Всего два выстрела, а на кону возможность спасти жену и друзей, нагрянуть к дочери, как обещал… Но, во-первых, Морской не был уверен, что может брать на себя ответственность мстителя, а во-вторых, и в заглавных, он действительно читал дело Саенко и помнил, что тот рекордсмен по части быстрого выхватывания нагана.
— Колька! — Илья все пятился, но, похоже, уже придумал новый план. — Не будь дураком! Меня убьет он, после примется за вас! Он садист! Он свидетелей не оставляет! Представь, что он сделает с твоей юной пассией, когда поймет, что вас все равно придется убить? Племянник! Коля! Будь смелее! Включи же разум!
Николай собрал остатки сил, посмотрел на лежащую у своих ног «Астру» и вопросительно глянул на Морского. Тот отрицательно покачал головой. Саенко остановился и полез за пазуху. Блеснуло остриё лезвия. С тихим всхлипом Ирина прижалась головой к груди Морского. Света на всякий случай закрыла глаза.
— У него нож! Так не должно быть! — продолжал Илья. — Я не заслужил! Суд за убийство вахтера — да, пускай. За превышение полномочий — тоже можно. Но пытки? В 1930-м? Такие, будто враг я вам заклятый…
И тут пространство словно взорвалось от вспышек света, шумов и множества криков.
— Не двигаться! Милиция! — кричали одни.
— Бери его! Мы услышали, что надо! Теперь не отвертится! — кричали другие.
— Морской, вы целы? Улыбнитесь, я снимаю! — знакомые голоса сопровождались фотовспышками и громким цоканьем каблуков.
— Спокойно, ребята! Это я вызвал милицию. У меня в правом кармане никакой не нож, а удостоверение. Прочтите, кто я, и уберите руки, — уверенно объяснялся с парой служивых Саенко, успевший перепрятать оружие в другой карман.
Горленко, скрученного его ненавистными ОГПУшниками, в это же самое время молча выводили из подвала.
«Скорая» прибыла на удивление скоро. Да еще какая! Прославленная еще с 24 года переоборудованная умельцами под санитарные нужды черная «лянча» — первый и любимый автомобиль харьковской «скорой помощи».
— А что вы хотите? Ведомственный вызов и огнестрел. Такой больной ждать не должен! — деловито оправдалась за проявленную оперативность медсестра и, распахнув папку, отправилась к милиционерам заполнять бумаги.
Возмущенная Света кинулась следом:
— Э-э-э! Гражданочка! Раненый не там!
Пользуясь случаем, Коля попытался сбежать. Привстал, хватаясь за решетку, развернулся и… осел под весом вдруг навалившейся прямо на него стены коридора…
— В глазах полный Зэ-Тэ-Эм! — прокомментировал он, усилием воли собрав осколки сознания и аккуратно сползая на пол.
— Бывает! — раздался знакомый голос откуда-то сверху. Сильные руки перевернули Николая, проделали какие-то резкие манипуляции, добавив еще каплю боли к непрекращающемуся обжигающему пламени пожара в плече. — Вам, сказать по правде, крепко досталось. Но не волнуйтесь. Жить будете. Да и руку, скорее всего, спасем. Я лично прооперирую.
Длинноволосый священник Валентин Геннадиевич склонился над Николаем, потом нетерпеливо огляделся и неожиданно резко окликнул отбивающуюся от Светы медсестру. Та сразу же отбилась, засуетилась, принялась раздавать распоряжения, как переносить раненого.
— А вы говорите, Бога нет, — гудел Коле на ухо Валентин Геннадиевич. — Зашел я, значится, к коллеге, уважаемому доктору и хорошему человеку Николаю Александровичу Молохову. Он главврач харьковской «скорой помощи», если вы не в курсе. А тут, понимаете ли, ваш вызов. И дежурный, как нарочно, имя-фамилию раненого погромче прокричал. Неудивительно, что я и вызвался помочь. Удивительно то, что мне разрешили. А без меня вам руку не спасли бы. Операция ведь предстоит ювелирная, но я с таким уже сталкивался. Обойдется. С Божьей-то помощью…
Коля почти его не слушал, с волнением ища глазами нужное лицо. Нашел, замахал что есть силы здоровой рукой, просипел:
— Иди сюда! Пожалуйста! Я врачей страсть как боюсь. Еще больше, чем священников. Не отходи от меня, ладно?
— Не отойду, — послушно прошептала подбежавшая Света, стараясь не реветь, увидев страшную рану под отворотом Колиной куртки. — Теперь уже никогда не отойду! Не дождешься!
Уже в салоне «скорой помощи» Коля взял ее руку, прижал к щеке и успокоенно улыбнулся.
— А вы, гражданочка, кто будете? — строго поинтересовалась медсестра, явно оскорбленная тем, что доктор пустил Свету в автомобиль. — Любовь-морковь и прочие дела?
— Как-как? — явно что-то вспомнив, переспросила Света и, конечно, не сдержалась: — Нет, что вы. Просто глупая активистка от общественности. Он первый раз меня видит! Разве не заметно?..
И встретившись взглядами, они глупо и многозначительно захихикали.
— На этот раз, кажись, обошлось! — Саенко подошел совсем неслышно, и Морской вздрогнул от неожиданности. Одной рукой он обнимал жену, другой — невесть зачем нелепо махал вслед, наконец, отправившемуся по своим делам Игнату Павловичу. Официальную дачу показаний следователь согласился отложить на завтра, но все равно почти час мучил чудом освобожденных пленников расспросами.
— На этот раз, кажись, обошлось, но это чистая удача и везенье, — продолжил Саенко. — А вдруг бы я записку психа-инспектора у тебя на столе не нашел? Вдруг бы почерк не узнал? Ты, товарищ Морской, впредь так не влипай. Договорились? А вообще, ты правильно сделал, что сдал мне это дело. После записки с адресом я сразу все понял. И разозлился. Ты, товарищ Морской, молодец. И себе подсобил, и мне помог с сатисфакцией.
— Должен же я был как-то вывести вас на чистую воду, — пожал плечами Морской.
Саенко расхохотался.
— Ай, подлец! Рассекретил, хвалю! — и тут же перешел на важное: — Только ты, это… Не пользуйся этой чистой водой, понял? Не пиши про меня, товарищ Морской. А что прочтешь — не опровергай. Мне из тени уже пора выходить. Под шумок, твоим инспектором устроенный, я все старые связи перешерстил — нет уже в живых никого из моих врагов закадычных. Так что из рабочих я теперь выйду, в директора пойду. Кто надо, тот про Саенко потом напишет. Что я скажу, то и напишет. А ты — молчи. Душой покривишь — разочаруешь меня. Правду напишешь — подведешь. Патовая позиция. Считай это платой за спасение жизни. Идет?
— Согласен, — легко согласился Морской, получив отличный повод оправдаться перед наркомом. Герой против, и всё тут. — И… Спасибо, что вмешались.
— Я тебя умоляю! — зевая, отмахнулся Саенко и, коротко кивнув в знак прощания, ушел так же неожиданно, как появился.
— Если бы он не вызвал милицию, я бы подумала, что расправа от рук садиста, которую нам пророчил свихнувшийся инспектор, действительно наступит. Оба они — и Саенко, и Горленко — выглядели безумцами, и я полагала, что живыми они нас не отпустят… — прошептала Ирина, наблюдая, как серая спина Саенко уплывает вдаль и постепенно растворяется в поедающих подножие спуска сумерках.
— Вообще-то милицию вызвал я, — нехотя произнес Морской. — Через товарища Гопнер. И через Гришу. Я специально сейчас уточняю. Милиция и ОГПУ — дело рук Серафимы Ильиничны и товарища Гельдфайбена. Уходя по вызову Ильи, я предложил им подключиться. Он написал «смертельная опасность», и я не мог умчаться без страховки. Вдобавок я оставил записку Ильи на столе — кому надо, разберутся. Мне какое-никакое прикрытие, газетам — громкий репортаж с места событий. Конечно, вся эта паника была рискованным делом, вдруг на встрече с инспектором не оказалось бы ничего криминального. Но Илья не подвел…
— Да уж… — Ирина нервно передернулась. И тут же вспылила: — Вы ужасны, Морской! Все это время вы знали, что нас вот-вот освободят, и даже не потрудились меня успокоить?! Вы низкий, низкий человек… — Чтобы прокричать ему это в лицо, Ирине пришлось подняться на цыпочки. — Вы бездушны! Я думала, вы спасаете меня, а вы готовили яркое задержание для газеты. Я думала, мы вот-вот умрем, а вы ждали милицию. Я думала…
— Во-о-от! — устало вздохнул Морской. — Душа моя, вам вредно много думать! Задумки ваши, как мы знаем, опасны и для вас, и для людей. Фуэте на Бурсацком спуске! Если бы не оно, никого и спасать бы не пришлось, правда?
— И мы до сих пор не раскрыли бы это дело!
— Может, и так. Но сам факт! Известная артистка столичного балета, и вдруг — как площадная танцовщица…
— Что?! Вы не видели, как это было! Высокая техника и экспрессия. Ничего от площадных танцев… Не смейте обзываться!
Изумляя прохожих и забавляя любимый город, супруги принялись привычно и страстно переругиваться. Жизнь возвращалась в привычное русло. Мчащийся вниз по зимнему скверу Морской то уворачивался от запущенных Ириной снежков, то хватал ее за локоть, чтобы не поскользнулась, и искренне полагал, что всевозможным криминальным историям в его жизни пришел конец.