— Хорошо, — сказал Нестор, — но эта история про сон с отрубанием головы, по-моему, единственная в своем роде. Так что, скорее всего, она кем-то удачно придумана.
— Не имеет значения, — возразил человек в шляпе. — Согласись, что когда ты спишь, ты видишь то, чего нет, и это сон одного рода — истинный, скажем так, сон, а когда ты проснулся, ты вспоминаешь то, чего не было, — и это сон другого рода. Между ними — разница, и об истинных снах ты, когда бодрствуешь, не можешь иметь понятия.
— А почему после пробуждения я не могу вспомнить действительный снившийся мне сон?
— Потому что ничто не обязывает тебя вспоминать что-либо действительное. Никто не поправляет тебя, если ты ошибся, вспоминая. Потому что изначального образца нет, с которым ты мог бы сравнить возникший в твоей сонной голове образ. Вот ты видел шляпу на моей голове, у меня ведь была шляпа?
— Ты с самого начала был человек в шляпе, — согласился Нестор.
— В треугольной? — спросил человек.
— Ты же не Наполеон, — возразил Нестор.
— Правильно, трудно ожидать встретить Наполеона на эскалаторе метро. Поэтому и шляпа у человека, которого ты встретил на эскалаторе, не может быть треугольной — ведь так?
— Это была круглая шляпа, — сказал Нестор, — круглая фетровая шляпа.
— Синяя?
— Да, темно-синяя, — согласился Нестор.
— А может быть, зеленая?
— Я помню, что синяя, — сказал Нестор.
— Ты это помнишь, или тебе снится, что ты это помнишь?
— А какая разница?
— Никакой, потому что и так и этак, та шляпа, которую ты якобы вспоминаешь, может не иметь ничего общего с той, которая была на самом деле.
— А есть ли тогда это «на самом деле»?
— Может быть, и нет. — Человек в шляпе засмеялся. И замолчал. Стал слышен кашель людей на идущем вверх эскалаторе. Кто-то кашлял особенно надрывно и долго, уплывая голосом вверх.
— Может быть, — повторил человек, — но вопрос нужно решить. Ты ведь не думаешь, что мы можем обсуждать его вечно. Время уже близко. — Он показал взглядом вниз, там красные отблески метались по потолку и стенам. Слышался скрип и скрежет. Что-то грохнуло, будто уронили пустую бочку.
Недописанное слово из трех букв снова появилось на панели перед глазами Нестора и какое-то время плыло рядом.
Нестор смотрел. В руке у него оказался фломастер, кривой и черный, и он дописал недостающую букву. Слово исчезло.
— Не отвлекайся, — сказал человек в шляпе, — это тебе не поможет.
«Не кладите пальцы под поручни», — сказал голос из репродуктора.
Снова раздался звон стеклянной палочки о стеклянный край чего-то. Внизу грохотало, словно пустую бочку пинали ногами.
— Время, время, — торопил неизвестно куда человек в шляпе, или, может быть, правильнее было называть его «человек без шляпы», потому что шляпу он отбросил в сторону пять стеклянных звонков тому назад, и она улетела, крутясь, — улетела, имея вид наполеоновской треуголки, что стало возможным, после того как слово «треуголка» было введено в круг внимания.
Вслух человек говорил «Время», а про себя бормотал цифры, переходя с прямого счета на обратный.
Внизу двадцать пар сапог пинали пустую бочку. Кто-то ударил в таз — наверное, медный.
— Пять-четыре, — повторял Нестор за человеком, — три-два-один, — а потом прыгнул.
3
Нестор прыгнул легко, словно взлетел. Даже не привстав со ступеньки, на которой сидел. Перемахнул через балюстраду и приземлился на лестнице соседнего эскалатора, идущего вверх.
«Молодой человек, вернитесь обратно», — сказал строгий голос из репродуктора. Голос был женский.
Люди кашляли, стоящие выше и ниже, и Нестор тоже закашлялся.
«Вас снимает скрытая камера», — сказал голос из репродуктора.
Нестор прислушался, ожидая услышать стеклянный звук какого-нибудь колокольчика, и тут же услышал.
— Да, — откашлявшись, произнесло неопределенное лицо женского пола, — так и каждый хотел бы перелезть на ту сторону, где лучше.
Нестор сосредоточился взглядом. Это была старуха в черном.
— И что будет, если каждый, кто захочет, начнет перелезать куда ему вздумается? — сказала старуха.
И все стоящие рядом с осуждением посмотрели на Нестора, а один даже показал ему руку с оттопыренным средним пальцем (наверное, иностранец).
Нестор стал пробираться наверх, протискиваясь между людей.
— Куда торопишься, молодой человек, все там будем, — сказала старуха. Та самая, а может быть, уже другая.
Наверху Нестора уже ждали два полицейских — нет, два милиционера. Слово «милиционер» было ближе, можно сказать роднее, как часть утраченного культурного достояния. Розовые овалы лиц под козырьками фуражек. Револьвер желт — так надо. Погоны, аксельбанты и прочие атрибуты. Блестящие пряжки на ремнях. Пряжки вместе с ремнями, впрочем, исчезли, когда Нестор вгляделся, — кажется, они не входили в милицейскую форму.
— Этот? — спросил один другого.
— Этот, — ответил другой.
Они взяли Нестора под руки и, проведя вокруг ограждения, поставили на ленту эскалатора, ведущего вниз.
«Добро пожаловать», — сказал голос из репродуктора.
Это был женский знакомый голос.
4
На соседнем эскалаторе поднимающиеся наверх люди чихали, сморкались и вытирали слезы. У них были большие носовые платки — голубые, розовые и в клеточку.
«Наверное, это газовая атака там внизу, слезоточивый какой-нибудь газ — сирень-черемуха», — подумал Нестор. Он разбежался (каким-то образом ему удалось правильно разбежаться) и прыгнул.
Приземлился, спружинив ногами.
Вокруг стояли и причитали старухи, одетые в черное.
— За что терпим? — простонала одна старуха.
— Долго еще нам мучиться? — утирала слезу другая.
— У него спросите, — прошамкала третья, тыча в Нестора пальцем.
Они обступили Нестора — с верхних ступенек и снизу.
— Сам-то хороший — ни слезинки в глазу, ни сопли в ноздре, — проскрипела какая-то сбоку и высморкалась.
«Блин с вами», — подумал Нестор и стал подниматься по ступенькам, всех расталкивая.
— От правды не уйдешь, — донеслось до него снизу.
А наверху уже ждали веселые розовые лица под козырьками фуражек.
И раздался, словно отмеряя какую-то долю времени, тонкий звук как бы от стеклянного маятника часов, по недоразумению задевшего край стеклянного же стакана.
5
С какого-то времени Нестору начало казаться, что женский голос, который он слышит из репродуктора, хорошо знаком ему.
Он бы и раньше это почувствовал, но раньше в репродукторе был, наверное, другой голос.
А этот, который он слышал сейчас, он ни с каким другим бы не спутал, то есть он узнал его просто сразу, а когда узнал этот женский голос, то и женщина появилась — сперва как бы незнакомая, но Нестор узнал ее так же, как прежде узнал голос.
Она села рядом с ним на ступеньку, придерживая рукой подол длинной юбки — синей, в мелкий горошек, а человек в шляпе и человек в бороде сразу исчезли — один развеялся ветром, другой растворился как сахар.
И люди, которые стояли выше и ниже (по два на каждой ступеньке, а иногда и по три, и больше чем по три), тоже растворились — так основательно, что Нестор не помнил, были ли они вообще.
Это была она, Лиля, но тоже и не совсем она, потому что наяву не присела бы на одну с ним скамейку, проходя мимо. А он бы, конечно, встал и пошел рядом — и о чем-нибудь говорили бы о неважном, — всегда оказывалась под рукой тема для разговора, чему Нестор, когда оставался один, не уставал удивляться. Они прошли бы вместе до выхода из парка и, может быть, шли бы дальше — до того естественным образом наступающего момента, когда ему предстояло бы повернуть направо, а ей — налево (всегда наступал такой момент, и этому Нестор удивлялся тоже).
Однажды — он вдруг вспомнил какой-то осенний день — пошел дождь, и они направились к ближней троллейбусной остановке — наискосок через квартал. Дождь то прекращал идти над ними, то начинался снова. Нестор достал зонтик, они шли под зонтиком. Дождь стал сильнее, и они свернули в магазин на углу. Магазин оказался обувной. Лиле нужны были кроссовки, она взяла одну пару и, посмотрев, вернула. Это были белые кроссовки с зеленой полоской наискосок — маленькие, почти детского размера. Дождь сделал вид, что кончил идти, и они продолжили путь, но зонтики тут же пришлось раскрыть — сперва Нестору, потом и Лиле. Они шли то под одним зонтиком, то под двумя, то вместе, то врозь, пробираясь между лужами. Стояли на остановке. Скоро подошел троллейбус, плеснув водой им под ноги. В салоне было почти пусто. Они сидели и разговаривали о чем-то неважном. Нестор держал в руке сложенные зонтики, с них капала вода. Вышли из троллейбуса, и дождь как-то сразу кончился. Небо было голубое, светило солнце.
Нестор посмотрел вверх, но неба не было над головой, только гофрированный потолок туннеля — затянутый кое-где сизой облачной дымкой. А у сидящей рядом Лили на ногах оказались те самые, не купленные тогда кроссовки. Белые с зеленой полоской, не вполне подходящие к платью.
Нестору захотелось снять с маленькой ноги белую кроссовку — и погладить босую ногу, взять в ладони, но он не решился.
— Когда эскалатор длинный и такой вот пустой, как сейчас, можно было бы выдавать пассажирам маленькие стульчики, чтоб не сидели на ступеньках. Ма-аленькие такие стульчики, — сказал он и развел ладони, показывая.
Лиля вздрогнула, словно очнулась, посмотрела вокруг, растерянно метнувшись взглядом. И, вскочив на ноги, бросилась бежать вниз по ступенькам, придерживая рукой подол широкой юбки с цветами. Туда, откуда уже доносились неясные звуки — плач и скрежет зубовный.
Нестор хотел было побежать следом, но вместо этого перемахнул, как обычно, через балюстраду.
Вырвал у ближайшей старухи из рук ее черную клюку и разломал о колено. Она распалась на части с тихим стеклянным звоном.
— Вы плачете, так я сделаю сейчас, что вы засмеетесь, — пообещал он, грозя старухам обломком клюки.