Старухи развеялись ветром. Нестор сел на освободившуюся ступеньку.
Он закрыл глаза и увидел, как где-то внизу длинная рука в перчатке открывает вентиль с веселящим газом (закись азота, эн-два-о).
6
— Поздно, — сказал высокий человек со своей ступеньки. Он был лысый, но Нестор понял, что это человек в шляпе.
«Да и некуда», — подумал Нестор, оглядываясь на милиционеров, которые только что поставили его на ленту эскалатора, а теперь смотрели сверху.
— А когда-то я мог, — сказал человек в шляпе.
— Вы не думаете, что это газовая атака там, внизу? — спросил Нестор. — Cлезоточивый какой-нибудь газ, сирень-черемуха. — И человек приподнял в знак согласия шляпу, которой до последнего момента у него на голове не было, но когда стало нужно, она оказалась.
— А я полагаю, что не газовая атака, а перестрелка из газовых пистолетов, — сказал возникший рядом человек с бородой и усами.
— Все же лучше, чем реальная стрельба, — сказал человек в шляпе.
— Иногда хорошо иметь с собой пистолет, хотя бы травматический, для защиты от хулиганов, — сказал человек с бородой, — но стрелять из пистолета в метро — это небезопасно для окружающих.
— А я придумал, — сказал человек в шляпе, — нужно, чтобы у людей были пистолеты, стреляющие шариками с краской. Если на человека напали, он стреляет в агрессора и метит его несмываемой краской.
— Пейнтбол, у людей это называется пейнтбол, — сказал человек с бородой, — а пистолет, стреляющий шариками, называется маркер.
— Я предпочитаю называть его «пистолет», — возразил человек в шляпе, — это название больше соответствует предназначению. Маркер — для игры, а пистолет — для обороны. Из этого пистолета пострадавший стреляет в агрессора. Которого, окрашенного, на выходе с эскалатора встречают эти, — он подмигнул в сторону Нестора, — розовые лица под желтыми козырьками фуражек.
— Может быть, желтые лица под розовыми козырьками? — поправил его бородатый.
— Желтые, зеленые — все равно, только козырек должен быть черный.
— Но хулиган уже успеет нанести человеку телесные повреждения, — возразил бородатый.
— Его должна остановить неотвратимость наказания.
— А если сам хулиган начнет баловаться таким пистолетом?
— Очень просто, — сказал человек в шляпе, — нужно, чтобы каждый пистолет можно было опознать по результатам выстрела и выйти на хозяина. Например, делать ствол с впрессованным вкладышем, который добавлял бы к красящему шарику микроскопическое, но достаточное для обнаружения количество специальной смеси точно отмеренного состава, — этакую своего рода химическую метку.
— А можно интереснее сделать, — сказал человек с бородой, — стрелять не шариком, а струей из баллончика, на коротком расстоянии этого достаточно. И — внимание — нужно, чтобы часть струи отклонялась в обратную сторону, пятная самого стреляющего, то есть обороняющегося. Это будет способствовать тому, чтобы баллончик использовался только в действительно серьезном случае. А на выходе с эскалатора желтые лица в фуражках остановят обоих и разберутся.
— Я придумал еще, — сказал человек в шляпе, — можно совместить камеры наблюдения и стреляющие краской устройства. И расставить повсюду. Так что нарушитель порядка неминуемо будет помечен. И желтое лицо, стоящее у выхода с эскалатора, сможет опознать его и принять меры.
— Правильно, — сказал человек с бородой, — еще можно изготовить специальные хлоппакеты с краской, которые, взрываясь, помечали бы цветами радуги жертву, преступника и окружающих их свидетелей.
— Вот, — человек в шляпе что-то вынул из своей шляпы и протянул Нестору, — бери.
— Что это? — спросил Нестор.
— Те самые хлоппакеты. Бери.
— Там есть лента с липучкой, — сказал бородатый, — прикрепляешь пакет на лоб, и когда тебя бьют по голове, он взрывается цветами радуги.
— И никто не уйдет не отмеченным, — сказал человек в шляпе.
— Вы думаете, что там могут побить? — Нестор посмотрел вниз.
— Мало ли что, — сказал человек.
— Нет, не хочу, — сказал Нестор.
— Нет так нет. — Человек отбросил хлопушку прочь, и она весело взорвалась где-то.
А человек достал из шляпы белого кролика.
7
Вокруг стояли и причитали старухи, одетые в черное.
Обернулись на Нестора: «Это все он».
Перестали причитать и плакать и угрожающе надвигались.
— Это он! — тыкала пальцем одна, самая худая и черная.
У каждой старухи была палка, точнее сказать — клюка, а у некоторых — остро заточенный зонтик.
Уже не пальцем ткнула, клюкой. И все в глаз норовила, в глаз.
«Это кошмар», — подумал Нестор.
Одни подступали с верхних ступенек, другие — снизу. Их было много. Они поднимали на Нестора свои палки и зонтики.
«Это кошмар». Нестор почувствовал, что внутри холодеет, а снаружи покрывается мурашками.
Все в глаз норовила попасть, но промахивалась.
«Это кошмар, — подумал Нестор, — но это ведь МОЙ кошмар. В конце концов, кто я здесь, тварь дрожащая или право имею?»
Топорик на петельке был у него под мышкой. Нестор достал и ударил.
И старух — тех, что оказались на пути, оказалось совсем немного.
8
Во сне — если это не легкий кошмар, по частям вспоминаемый утром, а настоящий, тяжелый сон, начало которого потеряно и забыто, а конец неразличим в перспективе, — во сне этом бесконечном каждое событие имеет шанс повториться, да что там — «имеет шанс», оно должно повторяться, и повторяться неоднократно.
Эту истину Нестор усвоил и ждал повторения.
И вот, повторилось. Хотя он мог сомневаться — считать ли это повторением случая, когда она, Лиля, пробежала мимо — по лестнице вниз, в той же юбке широкой с цветами и листьями. Стуча каблучками так, словно каменные были ступеньки или как по асфальту (стук, видимо, только в воображении Нестора был, как, впрочем, и все остальное). Он хотел догнать, предостеречь от того, что внизу — где стрельба, и газовая атака, и много пар сапог пинают железную бочку. Но остался на месте. Пробовал встать, но нога заболела в колене. С больной ногой не догнать. А когда нога прошла, то уже поздно было.
— Поздно, — сказал появившийся человек в шляпе и добавил, помедлив: — А когда-то я мог…
9
Человек стоит на ступеньке эскалатора, ведущего вниз.
А внизу — яма.
Не платформа с ее ровным каменным полом, а яма прямо в том месте, где закругляется лента эскалатора. Глубокая яма, в которой дно не просматривается даже мысленно — то есть не то чтобы этого дна впрямую не было, но как-то оно не предусмотрено планом.
И все, кто спускается вниз, в конце пути падают в эту черную яму.
Они обречены с самого того момента, как встали на ленту эскалатора.
Но у человека есть шанс изменить свою судьбу. Он может перепрыгнуть через перила — на эту, как ее называют, балюстраду, которая, впрочем, не нуждается в том, чтобы те, кто спускается вниз, называли ее каким-нибудь словом.
Или если не перепрыгнуть, то хотя бы перелезть, переползти, цепляясь. И стоять там, держась за столбик с рекламной картинкой, чтобы не унесло течением.
Но если уж перелез, переполз, перепрыгнул, то логичнее будет (если только пригодны здесь привычные приемы логики — индукция, дедукция и прочие инструменты отмывания истины), — логичнее будет сойти на ленту эскалатора, идущего вверх, выбрав свободное место. И люди, стоящие выше и ниже, сделают вид, что не заметили, и надзирающий голос из репродуктора не окрикнет (а мог бы, потому что перепрыгивать, перелезать, переползать — все это нарушение правил пользования метрополитеном, которые запрещают даже прислоняться к неподвижным частям этой, как ее называют, балюстрады).
Но правила нарушены и забыты, и человек может спокойно плыть вверх, поднимаясь как пузырек воздуха со дна бассейна. Но спокойно ли?
Что, если там, наверху, его ждет то же самое, что и внизу — глубокая яма в конце? Впрочем, не яма в прямом своем смысле, а скорее иносказательный образ неотвратимого — ровно так же, как и та другая, нижняя яма. Тогда не лучше ли будет еще раз перепрыгнуть, перелезть, переползти и на третьем, неподвижном эскалаторе прийти в себя?
Там сесть на ступеньку и сделать вид, что никто ничего не заметил.
Если хорошо сделать вид, то действительно никто не заметит — ни люди с соседнего эскалатора (которых, впрочем, не стоит принимать во внимание), ни надзирающий голос из репродуктора. Можно, наконец, сосредоточиться и поразмыслить в спокойствии, мысленно окружив себя непроницаемым для постороннего взгляда облаком.
И тогда человек понимает, что перепрыгивать, перелезать, переползать нет необходимости. Что окружить себя мысленным облаком можно и оставаясь на месте. А мысль — это сама по себе сила. И тогда можно воспарить — сперва как бы духом, а затем и телом — и взлететь, пролететь над предметами местного пейзажа, над теми, через которые прежде — только перебежками и переползанием.
А можно и просто закрыть глаза, как бы задремав, и очнуться в другом месте — то есть на других ступеньках (у мысли тоже есть свои границы).
Человек закрывает глаза, хотя мыслей у него нет о том, чтобы очутиться где-нибудь. Мыслей нет, но они могут и появиться, притом неизвестно какие. Вряд ли человека можно считать хозяином своих мыслей, в лучшем случае он может быть хозяином слов.
И вот человек чувствует, что ступенька, на которой он сидит и которая до какого-то момента была спокойна, начинает двигаться — непонятно пока, в какую сторону: вверх или вниз. Человек не знает, что произошло. Наверное, у него возникла мысль, что нельзя вечно сидеть на одной ступеньке. И силой этой мысли человек переместился на одну из движущихся лент, а может быть, пришла в движение та лента, на которой он сидит, потому что кто-то наверху нажал кнопку.
«Надо что-то делать». Человек открывает глаза.
«Не бегите по эскалатору», — говорит надзирающий голос, и человек вспоминает, что когда-то он мог. Он бежит вверх, навстречу движущейся ленте. Тело