Первые как латышские, так и русские студенческие корпорации основывались на опыте и модели немецких корпораций. В свою очередь те выполняли во многом функцию землячеств, на что указывает, в частности, сам термин Landsleute – «собратья», «товарищи», «земляки», члены корпорации. Такое название носили, как правило, и альбомы с фотографиями и краткими биографиями членов корпораций.
Отношения между разными сообществами университета складывались непросто; определенную роль играли и национальные разногласия между немецкими и прочими студентами. Это красочно описывают бывшие студенты Дерптского университета – Вересаев, Боборыкин, Деген. Речь идет о сознании своей исключительности; А.И. Иванов пишет о своего рода «кастовости» немецко-студенческих корпораций Дерпта:
…в менталитете корпорантов-остзейцев чувство национальной общности сопрягалось с уверенностью в своей избранности, причастности к касте, уподобляемой своеобразному рыцарскому ордену в виде Дерптского университета[140].
Корпоранты ощущали себя элитой, внекорпоративных студентов называли «дикими». Особенно ярко об этом свидетельствуют воспоминания бывших русских студентов Дерптского университета. Петр Боборыкин, учившийся в Казанском университете, затем – в 1850-е – в Дерптском (там он стал членом корпорации Ruthenia), пишет:
С немцами мы все только сталкивались, а не жили с ними. Сначала, в первые два-три года моего студенчества, русские имели свою корпорацию; после того как ее «прикончили», превратились в бесправных. Немецкие бурши посадили нас на verrut [Verruf, бойкот] ‹…› и в таком положении мы все дожили до выхода из университета. С нами немцы не сносились, не разговаривали с нами и в аудиториях, и при занятиях в кабинетах и клинике, через что прошел и я с другими медиками. Это было крайне тягостно. Дело кончилось генеральной схваткой, зачинщиком которой был наш казанец Зарин[141].
Деген замечает:
Они могли явиться на студенческую вечеринку «диких» и, усевшись перед самым кругом танцующих, «делиться друг с другом своими наблюдениями над присутствующими дамами в такой форме и так громко, что терпеть их присутствие оказалось невозможно»[142].
По признанию В.В. Вересаева,
весь дух немецкого буршеншафта был для нас чудовищно чужд ‹…› Нас, русских, немецкие студенты глубоко презирали за то, что мы «антидуэлянты» и задирали всячески ‹…› Оскорбляли и задирали евреев где только и как было можно[143].
В то время отчетливо различались имеющие материальный достаток немецкие студенты и бедные русские студенты (об «особенной, всеобщей бедности у местных русских студентов» пишет Е. Деген[144]). Среди немецких корпорантов Дерптского университета бедность была предосудительной, требовались взносы для содержания квартиры, даже своих лошадей, для проведения пирушек, шитья костюмов, изготовления знаков отличия. Только последний, 18-й параграф Правил содержал пункт о вспомоществовании нуждающимся, и это была учрежденная стипендия. В других студенческих сообществах, землячествах эта задача была первой.
Немецкие корпоранты препятствовали созданию новых, более демократических институтов, не отвечавшим, по выражению Боборыкина, «буршекозным» традициям, то есть «немецкой чистоте», материальной состоятельности, подчинению диктату, театрализованным церемониям. Неудачной оказалась попытка создать корпорацию Arminia на основе богословского студенческого общества Teologicher Abend (они выступали против дуэлей[145]). О долгом периоде непризнания, о противостоянии латышских корпораций немецким пишет и Валтерс Щербинскис[146]. Причиной тому были, как представляется, не собственно этнические, но скорее классовые противоречия; так, Деген замечает:
…немецкая молодежь в Дерпте, как и повсюду в Германии, сохраняла крепкую связь, материальную, культурную и идейную, со своей природной средой, т. е. с земельной аристократией и городской буржуазией, ‹…› надо думать, что национальная вражда в значительной степени питалась классовыми различиями[147].
В Дерпте в рамках союза четырех студенческих корпораций были выработаны общие правила, обозначенные Allgemeiner Comment. Текст Коммана в свою очередь лег в основу Правил для корпораций студентов Дерптского университета, введенных в 1855 г.[148] Их составили члены корпораций по указанию попечителя Рижского учебного округа Е. Ф. фон Брадке. В параграфе 1 корпорация истолковывалась как дружеское сообщество, основанное на «давнишнем знакомстве, родственных связях, происхождении из той же губернии, одинаковом образе мыслей». В параграфе 2 говорилось: «…корпорации имеют целью приготовление входящих в состав их лиц к будущей деятельности в Отечестве, сохранение между студентами хорошего тона, споспешествование нравственному и сообразному с честью поведению и учреждение правил хорошего общежития во время пребывания в университете».
Правила, однако, не устанавливали закон о существовании корпораций как таковых в учебных заведениях Российской империи, но были приняты в знак того, что «дело<то есть факт существования корпораций в данном университете. – С.Р.>известно государю». Юрисдикция этих Правил не распространялась за стены Дерптского университета. Проект Правил направили Александру II, который написал резолюцию: «…корпорации допускаются по-прежнему, но начальству строго следить за их действием». Дело было в том, что корпорации образовывали самостоятельную форму организации, несколько автономную от университета и университетской дисциплины. О том, насколько активной была корпорантская жизнь Дерпта, писал известный русский писатель, бывший студент Дерптского университета В.В. Вересаев[149]. Он также упоминает, что материальные возможности для этого имелись, многие студенты принадлежали к состоятельным семьям, свободного времени у студентов было также достаточно. По признанию Вересаева, знания университет давал хорошие, но узкие, в основном читались очень специальные курсы, широкая система знаний считалась излишней[150]. Приведем ниже фрагмент воспоминаний В.В. Вересаева, иллюстрирующий корпорантскую жизнь Дерпта.
Викентий Викентьевич Вересаев
Воспоминания
Глава II. В студенческие годы в Петербурге. В Дерпте
(фрагмент)
После кипуче-бурного Петербурга – тихий Дерпт. Город пересекается длинною, прихотливо изгибающеюся горою, – она называется Домберг; на ней – чудесный парк и развалины старинного немецкого собора. По обе стороны горы – город в тихих, мало оживленных улицах, чистых и уютных. Река Эмбах отделяет городскую сторону от заречной. От города во все стороны бегут шоссе, густо обсаженные липами и ясенями, аккуратные мызы, тщательно возделанные поля. Основное тут население – не немецкое. Крестьяне, рабочие, торговцы – это все эстонцы; немцы составляют только верхний слой населения, интеллигенцию. Они же владеют почти всею землею; крестьяне у них землю арендуют. Эстонцы – народ трудолюбивый, честный и культурный.
Мозгом, двигающим и жизненным центром города, является старинный Дерптский университет. Он дал науке много ярких имен, начиная с эмбриолога Карла Эрнста Бэра, астронома Струве и кончая физиологом Александром Шмидтом. Весь город живет университетом и для университета.
Чем-то старым, старым, средними веками несло от всего здешнего жизненного уклада. Студенчество делилось на семь корпораций (землячеств): Курониа (курляндское), Ливонна (лифляндское), Эстониа (эстляндское), Ригеизис (рижское), Необалтиа (немцев из России), Академиа (сборная) и Леттониа (латышская – единственная не немецкая корпорация). Большинство немецких студентов входило в корпорации. Но были и вне их. Эти назывались «дикими». Дикими были и все мы, русские.
Новичок, вступающий в корпорацию, назывался «фукс» (лисица). Фуксом он оставался в течение года. Это было время искуса, в этот год он должен был показать, что достоин быть корпорантом. Основным положением считалось: «Повелевать умеет только тот, кто умеет повиноваться». Фукс и должен был доказать свое умение повиноваться, – абсолютно повиноваться всякому приказу любого из корпорантов своей корпорации. Нередко приказы носили характер намеренного издевательства, – фукс, не сморгнув, должен был сносить все. Кельнеров в корпорантских пивных не было, обязанности их исполняли фуксы; каждый из сих как признак своего звания имел при себе штопор. Корпоранты властно покрикивали:
– Фу-укс!
И фукс почтительно спешил на зов; ни один профессиональный официант не был так безгласно-почтителен, как фукс, – какой-нибудь князь Ливен или граф Мантейфель. Откупоривал бутылки и наливал кружку.
Кружку, а не кружки. Все сидевшие за одним столом пили круговую из одной кружки. Каждый выпивал около половины, пока при наклоне кружки уровень пива не доходил до нижнего края кружки; потом кружка доливалась доверху и передавалась соседу. Только при команде «экс!» каждый выпивал кружку до дна. Очень все гигиенично, не правда ли? И это в городе науки. И это среди студенчества, в котором был большой процент сифилитиков.
Пить из одной кружки или стакана было вообще принято во всем Дерпте, да, кажется, даже во всем остзейском крае. Вскоре после моего поступления в университет я как-то зашел с двумя русскими товарищами в пивную. Спросили пару пива. Кельнер поставил перед нами две бутылки – и один стакан.