— Знаешь, — начал я, — зашел я как-то в магазин бытовой техники и электроники. Поднялся по эскалатору на этаж, где продаются компьютеры, программы и т. д. Там был испытательный стенд для новой видеоигры. Вокруг тусовалась ребятня. Подростки как раз лет четырнадцати.
— Представляю, о чем ты подумал.
— Именно, я подумал о том, что там будет играть и Марио.
— Интересно, какими будут видеоигры через четырнадцать лет. Возможно, производители объединятся и создадут единую мегавидеоигру. Между приграничными играми начнутся войны, кто-то вторгнется на чужую территорию, возникнет миграция, этническая чистка между видеоигрой в угон автомобиля в Лос-Анджелесе и в еретиков-убийц пятнадцатого века во Флоренции, между игрой в сагу фэнтези и футбольным турниром… Такая вот фигня! — воодушевился Тициано. — Не говоря уже о том, что техника развивается, и все это, скорее всего, будет в формате 3D, а не внутри жалкого экранчика.
— При условии, что не произойдет экологической катастрофы и все эти бирюльки не накроются медным тазом, когда жахнет по-настоящему. Хоть тогда у подростков откроются глаза, — прервал я его раздраженно.
Домой я вернулся слегка не в духе. Думал о будущих противниках, с которыми схлестнутся мои слова. Придется вникнуть в твои видеоигры (или в любую другую фантазию, которая завладеет тобой в твои четырнадцать лет), вторгнуться на ее территорию со своими безоружными фразами. Там будут зомби с помповыми ружьями, усатые водители несуразных автомобилей, грудастые японки, центурионы, эльфы. Им даже не понадобится применять силу. Я вылечу вон от одной их усмешки. Им достаточно будет просто пожать плечами. Хуже того, мои фразки проковыляют по твоей мегавидеоигре, никем не замеченные.
Эта фраза, облеченная в поношенные слова, устало присядет на углу улицы. Мимо будут проноситься колесницы и космические корабли, птеродактили и кареты. Бедная фраза протянет руку, взмолясь: "Люди добрые, один взгляд, прошу вас только об одном взгляде. Лишь об одном! Сделайте милость, прочтите меня хотя бы раз!"
33
Ида, приехала Ида. Ты понимаешь? Вместо Антонеллы. Я почувствовал себя в полном дерьме. Как только она появилась в вестибюле вокзала и двинулась ко мне, в моей голове все перемешалось. Я корил себя и одновременно испытывал чувство… Нет, стыда. Значит, Ида меня разоблачила. И зачем только я начал плести интриги за ее спиной? Почему не сказал, как важно для меня согласие моих и ее родителей? В отличие опять же от нее. Почему не сказал, что звонил ей домой и познакомился с ее сестрой? Что мы с Антонеллой решили встретиться и обсудить создавшуюся ситуацию?
Вот чего я добился! Она шла ко мне, а я не знал, что сказать в свое оправдание. Полный облом. Самое ужасное, что я отнесся к ней с недоверием. За те короткие мгновения, пока Ида делала двадцать шагов, отделявшие ее от меня (от изумления я стоял как вкопанный), я успел возненавидеть ее сестру. Я открылся ей по телефону, а она меня предала. Антонелла все разболтала Иде, иначе и быть не могло. Антонелла отправила вместо себя Иду. А я предстал в роли интригана. Спекулянта чувствами. Он не доверяет женщине, с которой, по его словам, готов соединить свою судьбу, он орудует за ее спиной.
Ида вывела нас на чистую воду. Она приехала на встречу вместо сестры. Ида шла ко мне, и я чувствовал себя человеком, которому больше нельзя доверять. Я впервые сделал что - то без ее ведома, хотя и с благими намерениями.
Я ощутил это молниеносно. Меня бросило в дрожь. В этой нервной реакции смешались и стыд, и унижение. И злоба на Антонеллу.
Между тем, по мере приближения, Ида вела себя как-то странно. То есть как обычно, а не так, как я ожидал в данной ситуации. Странно, что она вела себя как обычно. У нее было совсем не строгое выражение лица. Она шла с улыбкой. Неужели она решила сразу меня простить? Или этим ангельским спокойствием она хотела унизить меня еще сильнее?
Я посмотрел на нее. Это была моя Ида. Моя прекрасная возлюбленная. Наверняка не самая красивая женщина на свете, но для меня самая. Она еще никогда не была так хороша, как в то утро. Она светилась радостью. Мне стало легче на душе. Нет, я не должен был так себя корить. Ида любит меня. Она приехала сама, поняв, что все это я сделал ради нее, ради нас, ради нашей любви. Я улыбнулся в ответ, раскинул руки, обнял ее за шею.
— Любимая! Прости меня, — сказал я.
Я взмок от волнения.
Она уклонилась от объятия и отступила на шаг. Между нами образовалась дистанция. Она протянула руку и снова улыбнулась:
— Очень приятно. Антонелла, — сказала она.
— Я… я… — я не мог говорить.
— Я Идина сестра.
— Не понимаю…
— Сестра-близняшка.
Я стоял как оглушенный. Смотрел на ее лицо, на ее тело. Это была моя Ида. Может, даже еще красивее. Я потупил взгляд. Увидел ее ноги. На ногах легкие босоножки без носков. Пальчики накрашены приятным нежным цветом. Четыре мазка слева, четыре справа. Бледно-розовые мизинцы не накрашены. Два мизинчика с идеально гладкой кожей. Без следа ногтей.
34
— Короче, ты пишешь книжонку "Пи. да в популярном изложении для мальчиков".
— Что-о?
— Ну, помнишь все эти модные когда-то издания: "Расизм в популярном изложении для девочек". "Конституция в популярном изложении для девочек". Дырка в заднице в популярном изложении для внуков. Головка члена в популярном изложении для невестки.
— Ты можешь когда-нибудь говорить серьезно?
Вместо ответа Тициано достал свой универсальный телефон. Я понял, что он вышел в интернет. Пальцем он тыкал в экран.
— Ну вот, достаточно покопаться в сети. "Евангелие в популярном изложении для мальчиков", "Христос в популярном изложении для мальчиков", "Бог в популярном изложении для мальчиков"…
— Бог?
— Да, Бог.
— Нехило.
— Это еще не все. "Сопротивление в популярном изложении для девочек". "Освенцим в популярном изложении для девочек"… Кстати, непонятно, почему религию объясняют мальчикам, а политику девочкам.
— А любовь, власть? Деньги?
— Про это, вроде, ничего нет. Погоди-ка… А вот смотри, есть даже "Самоубийство в популярном изложении для мальчиков".
— Да ладно.
— Клянусь тебе, есть книга с таким названием.
— Хорошо, только я ничего не объясняю, я рассказываю.
— И зачем все это?
— Не знаю. Я чувствую, что не должен оставлять сына наедине с его вопросами.
— А кто тебе сказал, что в четырнадцать лет он будет задаваться именно этими вопросами? Придет время, он сам задаст вопросы, которые его интересуют. Если захочет. И главное, если захочет задать их тебе.
— Вот именно. Мне важно, чтобы он понял какие-то вещи, которые понял я. А там пусть живет, как знает.
— Да какое ему до этого дело? Чужой опыт ничему не учит. Тем более опыт отцов. Опыта нужно набираться самому. Представь себе, приходит к тебе твой отец и говорит: смотри, вот через это проходить не надо, я уже через это прошел…
— Я же не заставляю сына проживать заново мою жизнь.
— Ты слишком много о себе возомнил, думаешь, испытал в жизни бог знает что.
— Ничего подобного. В моей жизни не было ничего необычного, в том-то все и дело. Я хочу показать ему, что и в обычных вещах есть нечто стоящее.
— Ты пытаешься убедить себя в том, что в твоей жизни было нечто такое, о чем стоит рассказать. Ты перекладываешь на сына собственное разочарование в жизни.
— Возможно.
— Ты просто нагонишь на него тоску, вот и все.
— Что делать. Все это со мной было. Больше мне предложить нечего. Наверное, этого мало, но я могу это лично гарантировать. Выдать именной гарантийный талон, так сказать.
— Своим саморазоблачением ты вызовешь у него только отвращение и презрение.
— Я готов пойти на риск.
— Отцы не этим должны заниматься.
— Что ты об этом знаешь, у тебя же нет детей?
— И это говорит человек, ребенку которого нет и двух недель.
— Зато я готовился к этому целую жизнь. Я годами ждал ребенка.
— Покажи ему хороший пример, больше ничего не нужно. Ты должен быть на высоте положения, когда предоставляется такая возможность. Здесь-то и разыгрывается партия. Самообладание, честность, сила воли. Этого более чем достаточно.
— Ну хотя бы какие-то практические советы, основанные на опыте…
— Хорошо: скажи ему, чтобы он не особо брал в голову, когда захочется подрочить, и считай, что дело сделано.
Как видишь, я включаю в мои записки и наши разговоры с Тициано. Пока что я передаю их слово в слово, потом, может, уберу. Не знаю, посмотрим. Знаешь, тут я не уверен, а вдруг он тебе больше понравится? Мне кажется, я воздвигаю памятник моему антиподу, моей изнанке. Опаснее всего, что он существует, он рядом со мной, это не отвлеченный образ, его зовут Тициано, и я описываю этот образ во всем его антиотцовском блеске. В твоем возрасте у тебя возникнет неприязнь к детям. Я уже сейчас немного завидую Тициано, когда он заходит к нам и здоровается с тобой на свой манер, строя тебе рожицы. Вместо того чтобы зареветь, когда кто-то чужой подходит к тебе слишком близко, ты раскрываешь от удивления рот. Тебе весело с "дядей Тициано" (так его называет в твоем присутствии Сильвана: "а вот и дядя Тициано пришел, улыбнись-ка дяде Тициано". Только он терпеть этого не может).
35
Мы с Антонеллой пошли в парк у вокзала. В парке было летнее кафе со столиками. Я был настолько оглушен, что даже не предложил ей сесть за столик и что-то заказать. Мы сели на скамейку. В нескольких метрах от нас люди спокойно потягивали напитки. Я смотрел на ее ноги, лицо, потом снова на голые ноги в сандалиях.
Мы проговорили полчаса. Я выжал из себя несколько фраз. Большую часть времени я слушал ее. Полагаю, с открытым ртом. Не знаю, как я выглядел со стороны, но изнутри я воспринимал себя как сплошной открытый рот, с ног до головы.
Антонелла оказалась умницей. Она взвесила все за и против создавшейся ситуации. Она рассказала мне о своем отце, о его слабости к обеим дочерям.