Когда ему исполнилось тринадцать, он уже работал подручным в студии Наполео Аударда, чья вывеска красовалась на перекрестке двух главных улиц Барселоны: Гран-Виа и Пассейч-де-Грасия.
ФОТОСТУДИЯ НАПОЛЕОНА АУДАРДА
Персональные и семейные портреты[13]
Аудард был человеком гордым и обладал внушительной внешностью: высокий рост, окладистая борода. Он оценивающе рассматривал людишек своим царственным взглядом. Поначалу Эусеби служил у него мальчиком на посылках и бегал туда-сюда, главным образом покупая реактивы для фотографических пластин.
Эусеби восхищался волшебным миром студии. Ее потолок был полностью стеклянным, чтобы можно было максимально использовать естественное освещение. Этот огромный прозрачный свод напоминал соборы Ватикана и придавал помещению величественный вид. Под ним располагался просторный зал, разбитый на пять тематических зон. Первая изображала буржуазную гостиную: возле стены, увешенной многочисленными картинами, стоял трехместный диван. Эта декорация предназначалась для семейных портретов: родители и дети располагались на диване, и портрет Аударда изображал их будто бы у себя дома. Поодаль возвышался конь из папье-маше, предназначенный для военных – им ужасно нравилось фотографироваться верхом с саблей в руке. Клиенты, мечтавшие прослыть эрудитами, предпочитали восточный уголок, где на стенах висели шелковые ковры, а оконные проемы были украшены орнаментами из луковиц и листьев, напоминавшими арабески в Альгамбре. После создания Германской конфедерации[14] стал пользоваться большим успехом и уголок с медвежьими шкурами на полу и щитами с изображением двуглавых орлов на стенах.
И наконец, последний уголок посвящался любителям краеведения. Фоном для него служил огромный, во всю стену, плакат: горная гряда с острыми, точно наконечники стрел, вершинами и луга с ослепительно-зеленой травой. В нижней части виднелись рельсы железной дороги, уходящие в горы, и надпись, которая гласила:
ПИРЕНЕЙСКИЙ ПОЕЗД
В обитель природы
Природа – наша обитель
Это была реклама железнодорожной компании, которая обслуживала линию, ведущую в Пиренеи. Ветка доходила до некой точки между Валь-д-Араном и Андоррой. Аудард выстраивал клиентов перед плакатом и раздавал им лыжи и ледорубы, чтобы они выглядели как заправские покорители вершин.
В этой студии Эусеби восхищало все, и искусство фотографии казалось ему настоящим волшебством. Каждый раз, когда Аудард нажимал на кнопку фотоаппарата, происходило техническое чудо. Абсолютно заурядный человек садился перед величественным устройством – камерой Сэттона 1875 года, напоминавшей кузнечные мехи с встроенной в них линзой, раздавался щелчок, и рождалось бессмертное изображение. Отзвук этого щелчка будет жить в веках, пока кто-нибудь хранит у себя портрет. «Хотите знать, что такое фотография, сеньор Эстрибиль? – спросил его однажды Аудард и сам ответил на свой вопрос: – Слейте воедино древнейшее искусство, бессмертную магию и самую современную технику – и получите фотографию». Эусеби Эстрибиль был полностью с ним согласен.
Наступил день, когда Аудард предложил своему подручному поработать в мастерской. Так называлась комната, где изготовлялись пластины, покрытые химическими растворами. Эусеби, естественно, согласился. С одной стороны, ему не слишком нравилось целыми днями торчать в темной мастерской, приготовляя смеси и погружая в них пластины. С другой стороны, он начинал чувствовать себя современным алхимиком, который владеет исключительным знанием, и распоряжался им по своему усмотрению. Во всем мире можно было по пальцам пересчитать людей, знавших секреты бумаги с альбуминовым покрытием или карбоновой печати. Эусеби были знакомы такие процессы, как цианотипия, тинтайп и платинотипия, разные виды желатина и сухая броможелатиновая эмульсия. И, конечно, самое необходимое, действенное и магическое вещество: мокрый коллодий. Благодаря ему существовало искусство фотографии, потому что в самом конце процесса подготовленные пластины одна за другой опускались в эту жидкость. После всех этих манипуляций фотограф располагал необходимым материалом для своего творчества.
Шли годы, и Аудард доверял Эусеби все новые и новые дела. Сначала посыльный помогал мэтру в студии во время съемок, а потом и сам стал фотографировать, когда его учитель отлучался или болел. С первых же дней у него вошло в привычку откидывать волосы со лба каждый раз, когда он заглядывал в объектив: Эусеби растопыривал пальцы и проводил ими по голове, точно гребнем, чтобы пряди не попали между глазом и камерой.
С Аудардом он поддерживал сугубо профессиональные и прохладные отношения. В свои тридцать шесть лет Эусеби был человеком серьезным и чрезвычайно худым, из-за этой худобы между шеей и воротничком рубашки свободно проходили три пальца. Он женился на одной из студийных мастериц, которые раскрашивали фотографии, в первую брачную ночь выполнил свой супружеский долг, но затем перестал обращать на супругу внимание. И вовсе не потому, что был содомитом, просто в жизни его интересовало одно: фотография. Эусеби предупредил об этом будущую жену еще до свадьбы, поэтому она его не попрекала, и с самого начала супруги жили под одним кровом, но раздельно. Некоторое время женщина пыталась откормить мужа, считая это своим долгом, но напрасно. Никакие бифштексы из конины не могли хоть немного увеличить объем шеи и груди этого человека. В конце концов она сдалась, и пара мирно рассталась. Бывшая жена Эусеби снова вышла замуж и покинула их дом, но он из любезности посылал ей деньги, считая эти выплаты неким подобием вдовьей пенсии.
Эусеби присутствовал при кончине Аударда. Несмотря на богатство знаменитого фотографа, больше к его смертному одру никто не явился. Ничего странного в этом не было: он уже давно жил в полном одиночестве. Умирающий сказал своему помощнику:
– Надеюсь, ты меня поймешь: я не могу оставить тебе свой капитал – по закону и по традиции мне придется завещать все деньги родственникам, какими бы далекими и скверными они ни были. Однако ты всегда служил мне верой и правдой, и по справедливости моя студия должна достаться тебе. Она твоя.
А затем произнес следующие слова:
– Прости меня.
Но эта фраза оказалась не последней. В агонии он бредил, и разобрать его речь стоило большого труда. Эусеби приблизил ухо к губам умирающего, но понял только несколько слов:
– Стрибель, стрихнин… стрихнин…
Помощник фотографа подумал, что затухающее сознание, подобно сознанию детей, рождает бессмысленную и непонятную игру слов.
Итак, с этого дня Эусеби унаследовал дело своего бывшего хозяина, его студию и его славу. Однако теперь, когда он стал полновластным хозяином студии и мог делать столько фотографий, сколько хотел, его постигло разочарование: он понял, что работы его уступают по качеству фотографиям Аударда.
Клиенты, не столь поднаторевшие в технических вопросах, ничего не замечали, но Эусеби прекрасно все понимал. Как бы он ни старался, ему не удавалось достичь совершенства, которым отличались портреты усопшего мастера, но причины своих неудач он не понимал. Почему? Каким особым талантом, каким секретом, какой властью обладал Аудард и чего оказался лишен он сам? Долгое время новый хозяин студии пытался превзойти призрак Наполео Аударда, но безуспешно.
В это время наместник Центрального правительства в Барселоне сделал ему необычное предложение: не согласится ли его студия фотографировать казненных? Недавно вышел декрет, обязывающий администрацию помещать в делах о смертных приговорах фотографию, которая бы подтверждала их исполнение. Эусеби согласился: его интересовала художественная сторона подобного заказа – и высказал только одну просьбу: разрешат ли ему фотографировать приговоренных еще и в последний вечер перед казнью? Выражение лица человека перед лицом смерти должно впечатлять, и камера непременно это отразит. Власти сообщили, что препятствий чинить не намерены, но не смогут обязать заключенного дать согласие на фотосъемку. Как ни странно, с этим проблем не возникло. Убийца жены и троих детей, злодей, взорвавший храм со всеми прихожанами и ожидавший казни через удушение гарротой, с энтузиазмом отзывались на предложение Эусеби и с радостью соглашались фотографироваться. К несчастью для фотографа, позировали они точно так же, как обычные клиенты студии, и это портило впечатление от фотографии. Согласно вкусам того времени, люди, которых фотографировали, должны были замереть с многозначительным видом в торжественной и важной позе, поэтому заключенные, видя, как Эусеби готовится к съемке, выпрямляли спины, а лица их каменели, словно у фараонов, готовящихся к вечности. Сколько он ни просил их вести себя естественно, все, как один, старательно позировали, и это не позволяло Эусеби найти правдивое отражение жизни и смерти. Он отчаялся когда-либо достичь технического совершенства Наполео Аударда и поставил перед собой цель сделать особенный, уникальный снимок.
Эусеби и раньше посвящал фотографии всю свою жизнь, но после смерти Аударда бредил идеей создания идеальной фотографии. С каждым днем эта задача увлекала его все больше. Он совсем исхудал и, откидывая прядь волос перед очередным снимком, думал об одном: XIX век – эпоха фотографии, и ему хотелось сделать величайшую фотографию своей эпохи.
Таков был Эусеби Эстрибиль, когда судьба уготовила ему три страшных несчастья: каждое казалось ужаснее предыдущего, следовали они одно за другим и свели его в могилу.
Первым несчастьем стал, как это ни удивительно, неожиданный подарок. Однажды Эусеби получил посылку с американским адресом отправителя: «Джордж Истмен, Нью-Йорк, США». Эусеби распечатал пакет и сначала не понял, что внутри. В руках у него оказался небольшой твердый предмет, формой напоминающий коробку от детских ботинок. На одной из боковых сторон значилось: «Кодак № 1».