природу этой опасности. Поскольку посол не смог удовлетворить его любопытство, вся история тут бы и закончилась, но как раз в это время к Феро обратился странный субъект.
Это был некий Касиан, абориген Пиренейских гор, который настаивал на личной встрече с ним. Посетитель явился со странной штуковиной, которая оказалась портативной фотокамерой, и еще более удивительной новостью. Когда войсковая лаборатория проявила снимки, Феро посмотрел на них своим единственным глазом и воскликнул: «Mais… ce sont des dragons!»[18]
Фотография не могла быть смонтированной. Первые девяносто восемь снимков ничего интересного собой не представляли, но последние два показывали мир столь жуткий, что человеческий мозг просто не мог создать ничего подобного. Более всего ужасала фотография номер девяносто девять: на ней изображались мужчина и женщина, которые, казалось, не имели между собой ничего общего. Одетая в траур дама смотрела в камеру с беспредельной грустью, в то время как ее спутник выглядел откровенным пошляком. За спинами же любовников стеной стояли чудовища, des dragons. Феро долго рассматривал снимки, не в силах оторвать от них глаз. Скудное воображение этого солдафона возбудилось и теперь рисовало классическую картину героического подвига: спасение прекрасной пленницы из драконьих когтей. Какое вознаграждение он получит, если победит? Ранее никто ничего подобного не совершал. Святой Георгий убил дракона, но тот был один, а здесь их целое полчище. Он увенчается славой, а потом – кто знает? – возможно, наградой ему будет Власть, безграничная Власть. И это позволит навести порядок в его несчастной Франции.
Надо было внимательно изучить все детали. Гость сообщил Феро, что хочет свести счеты с повелителем драконов, называвшим себя «королем Пиренейских гор», которого люто ненавидит. Касиан поведал Огюсту, как следил за своим врагом день и ночь из укрытия на склоне горы, рассчитывая нанести ему смертельный удар. Однако, по его словам, король Пиренейских гор лишь однажды покинул свое логовище и ему не удалось выстрелить: негодяй справил нужду и тут же скрылся. Однако сразу после этого на склоне появился другой человек. Умирая, он и вручил Касиану эту странную камеру. Феро поверил аборигену: для военных месть – вполне правдоподобное объяснение человеческих поступков. Гость предложил французу свои услуги: он готов быть проводником и укажет французскому войску путь к драконьей горе. В качестве вознаграждения он потребовал одно: чтобы ему дали собственноручно расправиться с королем Пиренейских гор.
Феро отправил отчет своему начальнику. Прочитав его, командующий Второго военного округа засомневался. Все это казалось слишком невероятным, с другой стороны, не приходилось сомневаться, что на вершинах Пиреней таится какая-то угроза. К предупреждениям испанского посла прилагался теперь доклад Феро вместе с фотографиями: на одной изображалась пара, на другой – мужчина в окружении невероятных существ, которых, тем не менее, с точностью запечатлело искусство фотографии. Слишком много для простого совпадения. Посомневавшись несколько минут, командующий направил Феро телеграмму с приказом весьма расплывчатого содержания:
«Начать мобилизацию».
К этой фразе он добавил вторую, достаточно лицемерную, которая снимала с него всякую ответственность:
«Если считаете это целесообразным».
Да, это было проявлением лицемерия, но командующий прекрасно знал, что не велеть Огюсту Феро готовиться к атаке так же бессмысленно, как запретить рыбе плавать.
Прочитав телеграмму, Феро потер руки. Начать мобилизацию? Mais oui, il faut![19] Он сразится с этими фантастическими тварями, используя все доступные ему средства. Вооружившись телеграммой генерального штаба, Огюст собрал в Тарбе все три бригады пиренейского округа, которыми сам командовал. В его распоряжении была без малого тысяча солдат, холеных и отлично снаряженных. И в придачу четыре платформы, на которых под плотными белыми чехлами скрывались какие-то непонятные устройства. Когда офицеры спрашивали своего генерала об этих таинственных предметах, тот отвечал с загадочной улыбкой: «Это штуки имелись в нашем арсенале еще в 1870 году, но тогда генеральный штаб не счел нужным использовать их против пруссаков». На этот раз он собирался пустить их в дело. Отныне драконам предстоит сражаться не с жалкой горсткой несчастных испанских солдатиков, вооруженных чем попало, и их бездарных командиров. Теперь на них обрушится вся мощь французской военной машины. А управлять операцией будет безжалостный мозг талантливого командира, жестокого и уверенного в себе. Солдат поведет на врага Огюст Феро де Юбер, одноглазый вояка с испещренным шрамами лицом. La Bête.
XXIIГрустный и прискорбный конец пребывания Майлис в недрах Пустой горы
В тот день, когда Огюст Феро де Юбер получил приказ отправиться в поход, Майлис доживала в плену в недрах Пустой горы свои последние часы.
Несколькими неделями раньше, в ту ночь, когда она упала в объятия Хик-Хика, ей подумалось, что у нее появился неожиданный союзник – любовь. Она сразу поняла, что этот мужчина не такой уж примитивный любовник, каким мог показаться. Под собой она чувствовала прохладный мох, на себе его тело, а в вышине – гранитный свод вершины горы. И фунгусы: дюжины чудовищ заполняли комнату. Монстры громоздились друг на друге, образуя склизкие колонны и не сводя с пары горящих желтых глаз. Разверстые пасти, удивленные физиономии: фунгусы улавливали наслаждение, которое испытывали люди и которое им было недоступно. Майлис понимала, что чудовищам сперва было любопытно, а потом их охватило удивление и досада. Коротыш интересовался процессом больше остальных и в своих попытках постичь человеческое наслаждение и научиться ему подошел к любовникам так близко, что касался их обнаженных тел. Хик-Хик, не переставая делать свое дело, лупил его по выступающей нижней челюсти, словно досужего пса по морде.
В промежутке между сношениями Майлис плакала, требуя, чтобы он снова и снова рассказывал ей о гибели Старика и Альбана. Особенно Альбана. И Хик-Хик, вопреки ожиданиям, успокаивал ее, подробно и терпеливо излагая события и не обращая внимания на толпу, которая окружала их ложе. Его рассказ был искренним и правдивым и каждый раз повторялся слово в слово: он не мог ничего сделать, потому что пришел в осталь после того, как случилось непоправимое. Тело старика лежало возле изгороди. Услышав эти слова, Майлис рыдала еще горче. Вытянувшись на матрасе из мха, она прикасалась ладонями к щекам Хик-Хика и просила его продолжать. А Альбан? Нет, Хик-Хик не нашел его тела, но по всему видать: мальчик оказался в утробе Кривого. Скорее всего, он попытался броситься бежать через луг, окружавший осталь. Невозможно удрать от фунгуса, мальчику бы это ни за что не удалось. Напрасно отчаявшаяся Майлис искала хоть искру надежды: мальчик точно не мог спастись? Ни при каких обстоятельствах? Он уверен? Хик-Хик признавал, что в доме произошло нечто странное, но не знал, как именно развивались события, и не хотел питать напрасные иллюзии. Майлис снова плакала, и он снова ею овладевал.
Несколько дней они провели взаперти, занимаясь любовью в окружении внимательно за ними наблюдавших монстров, и почти не вставали с постели. Но жить так вечно они не могли.
Любовные утехи людей убеждали фунгусов в том, что существуют наслаждения, которые им не постичь никогда. Очевидно, это возмутило их еще больше; некогда возникшее недовольство быстро росло, но до последнего времени они не переступали определенных границ. Теперь же кризис становился все более очевиден: чудовища подчинялись Хик-Хику, только когда им самим того хотелось. Иногда они отказывались исполнить даже такую простейшую просьбу, как принести бутылку винкауда. А далее и того хуже: как-то раз ему протянули пустую бутылку. Всякий бы сообразил, что это дурной знак – конец или начало конца. Однако Хик-Хик возмущаться не стал и лишь покорно уставился на сухое донце, подобно пьяному Гамлету.
Майлис заметила перемены гораздо раньше, чем он. Теперь она уже не могла спокойно перемещаться по подземным коридорам и галереям. Прежде фунгусы к ней не прикасались, словно, подобно летучим мышам, обладали шестым чувством и ловко избегали столкновения с ней. Но с некоторых пор в атмосфере Пустой горы витало раздражение; монстры толкали ее, иногда довольно-таки грубо, словно говоря: «Посторонись». Пару раз тычки были так сильны, что она падала.
Майлис добровольно покинула город и ушла в Пустую гору, чтобы спасти сограждан, но теперь, после гибели Альбана, ее отважный поступок терял всякий смысл. К тому же со временем стало ясно, что Хик-Хик теряет власть над чудовищами, и это еще больше заставляло ее сомневаться в правильности принятого решения. Раньше этот человек сдерживал монстров и не давал им уничтожить живущих в долине людей. Но если теперь он не способен ими управлять, какой смысл ей оставаться в плену?
Однажды ночью, когда они занимались любовью, Майлис воспользовалась тем, что ее губы оказались у самого уха Хик-Хика, и шепнула ему несколько слов. От удивления он перестал двигать бедрами. «Нет, нет, не останавливайся», – громко сказала она. Ей хотелось поделиться с ним планом побега, пока внимание фунгусов занято наслаждением, которое испытывали любовники. И план ее был весьма остроумен.
Через огромное окно, которое по приказу Майлис фунгусы прорубили в стене, они могли убежать и спуститься в долину. В одиночку ей никогда бы не удалось этого сделать, потому что скала под окном была почти отвесной и гладкой: не за что уцепиться, некуда поставить ногу. Если же беглецов станет двое, они совьют веревки и помогут друг другу при спуске. Надо лишь выиграть время, забаррикадировав дверь. Майлис заранее попросила Хик-Хика, чтобы он отправил фунгусов в Велью и те притащили разную мебель. В итоге монстры доставили пару больших шкафов, вполне подходящих для этой цели. Любовники поставят их прямо за дверью. Долго удерживать чудовищ подобное заграждение не сможет, да этого и не требовалось: главное – выиграть несколько минут, чтобы преодолеть отвесную скалу. Дальше можно скатиться по склону и убежать в долину.