Если бы монстрами и дальше двигало чувство, которое привело их сюда, они бы, вероятно, уничтожили генерала и его солдат: роты не были построены к бою и вряд ли выстояли бы под напором разъяренных драконов. Но фунгусы были в итоге разбиты, и виной тому – безнадежное отсутствие воображения. Приказ Коротыша звучал однозначно: «Дождитесь, чтобы люди пошли в атаку, и стойте насмерть, пока я не приду». Завидев перед собой врага, фунгусы пожалели о своем необдуманном поведении и замерли, обуреваемые сомнениями. Что теперь делать: нападать или отступать?
В итоге они не сделали ни того, ни другого. Пересекли луг, дошли до гряды камней, разбросанных среди травы, – светлых гранитных валунов, достаточно крупных, чтобы сложить из них волнорез в порту, подверженному бурям. Здесь монстры остановились: одни встали между валунами, другие перед ними, третьи – позади, четвертые же влезли сверху. Беспорядочная орда непонятных существ, издающих глухое рычание и щелкающих языками, подобно мифическим драконам, будто бы дразнила солдат. И пока фунгусы топтались вокруг валунов, Феро успел подготовить войска к бою.
На левом фланге он расположил альпийских стрелков: эти части были созданы год тому назад, в 1888-м, специально для сражений в горной местности. На голове у стрелков красовались черные береты, а на груди было больше ремней для амуниции, чем у обычных солдат, потому что на спине у каждого висел рюкзак, веревки, ледоруб и альпинистские кошки. Входила в их снаряжение и остроконечная трость, очень удобная при восхождениях. Эти трости стрелки вкопали перед собой под углом в сорок пять градусов, направив острые концы в сторону неприятеля, и связали веревками, которые также использовали для подъема в горы. Так у них получилось импровизированное, но довольно прочное заграждение.
В центре расположилась артиллерия. Шесть горных орудий скромного размера, но внушительного калибра. Они предназначались не для уничтожения противника, а для того, чтобы его «размягчить»: на языке военных это означает нанести неприятелю небольшой урон и подорвать боевой дух. Артиллеристы проще, чем остальные военные, относились к униформе: обнажали мускулистые плечи, подставляя их под лучи горного солнца, чтобы как следует загореть. Они носили белые брюки, а голову покрывали голубыми фуражками.
На правом фланге расположились батальоны таможенных войск. Несмотря на прозаическое название, скорее административное, чем военное, это были элитные части. Со времен Наполеона они участвовали во всех священных сражениях Франции. Уголки их знамени украшали четыре лавровых венка, вышитых золотой нитью, а надпись гласила: «RÉPUBLIQUE FRANÇAISE. Bataillons de Douanes»[24]. Солдаты этих подразделений бесплатно получали в казарменной лавке табак, а их эмблемой была граната с семью языками пламени – подобной чести удостаивались только самые славные воинские части Франции. За ними располагались четыре таинственные повозки, до сих пор затянутые чехлами, несмотря на надвигающуюся опасность. И наконец, в арьергарде – любимые зуавы Огюста Феро.
Что за восхитительное зрелище: на зеленой траве под голубыми небесами – целая армия! Феро благодарил судьбу за то, что Пиренеи – единственные горы в мире, где возможно существование огромных ровных лугов, свежих и живописных: это давало ему возможность стать первым в мире командиром, выигравшим битву на горных вершинах.
Солдаты стояли строем в двухстах метрах от драконов. В недрах Пустой горы проживали четыреста девяносто девять фунгусов, Коротыш увел с собой триста одного, поэтому перед французами их оказались ровно сто девяносто восемь. Менее двухсот чудовищ против почти тысячи французов, вооруженных современным оружием и артиллерией. Феро сидел на своей лошади, по правую его руку располагался Касиан, тоже верхом. На нем была широкополая шляпа и бархатный костюм. Слева от Феро помещались три молодых офицера на белых конях. Они завидовали дружбе, которую Касиан завел с генералом, и чувствовали себя отверженными. Вдали фунгусы надрывались от крика.
– Monseigneur[25] Касиан, – спросил Зверь равнодушным тоном, который обычно был ему не свойственен. – Вам еще не надоел этот гвалт?
– Как прикажете, – ответил его проводник тоже без излишних эмоций.
Артиллеристам дали приказ открыть огонь. Они зарядили пушки картечными гранатами, которые разлетались на тысячу осколков, и пальнули по валунам одновременно из всех шести стволов. На каменную гряду обрушилась железная буря, некоторых фунгусов сразу разорвало на мелкие кусочки. Особенно досталось тем, кто взобрался на белые камни и дразнил оттуда противника, размахивая руками. Картечь отбрасывала их назад и вверх, словно кукол, отрывая руки и ноги.
Хотя большим умом dragons не отличались, полными идиотами они не были: выжившие после первого залпа пушек попрятались за камнями. Такая уж им выпала доля: страдать, выжидать и терпеть артиллерийский огонь; надо было выстоять, пока не подойдет подкрепление. Выстоять, несмотря на оглушительный грохот, снаряды и ранения. В том, что Коротыш придет к ним на выручку, они не сомневались. Как можно предавать сомнению слово фунгуса? Даже если раньше они насмехались над собратом, самым маленьким и жалким из них. Коротыш, подобно Кривому во время Великой битвы, спасет род фунгусов от гибели.
«Девица в кринице воды набрала… Девица в кринице…» – мурлыкал Хик-Хик себе под нос.
Никогда прежде не приходилось ему оказаться в такой ловушке. Даже тюремная камера, где его лупили железными прутами, а он кричал «Хик, хик!», и та была лучше. Чудовища превратили его комнату в тюрьму, а хуже всего было то, что у него кончился винкауд. Словом, дело дрянь.
Он владел всем и все потерял. В его распоряжении были легионы чудовищ, его любила самая прекрасная женщина Пиренеев. У него был Идеал. А теперь не осталось ничего, кроме гусыни с лысой головой. И сам он томится в заключении под сводом горы, и его ждет печальная участь. Что с ним сделают? Хик-Хик провел ладонью по лицу: ему не хотелось думать об этом. Он всегда считал Кривого товарищем, самым близким из фунгусов, а теперь получается, что именно этот фунгус станет его судьей. По крайней мере, так оно выходило по словам Коротыша, и это терзало Хик-Хика. Он понял свою ошибку, типичную для диктаторов: тираны уверены, что народ их обожает, покуда этот же самый народ не отправит их на виселицу.
Неожиданно Хик-Хик услышал вдали какой-то шум. Он поднялся на ноги и высунулся из окна, которое прорубили в стене по приказу Майлис. Где-то шло сражение: взрывы, крики, ружейные залпы. Ветер доносил до него грохот артиллерии La Bête, стрелявшей по фунгусам, которые укрылись за валунами. Бомбы, картечь. Нет, самого сражения он видеть не мог – оно проходило слишком далеко – и слышал только его отзвуки. Похоже, ему крышка. Вот вам и доказательство того, что каким бы скверным ни казалось нам наше положение, оно всегда может стать еще хуже: если удастся избежать гибели от рук фунгусов, жди гибели от военных. Как ни крути, от смерти не уйдешь.
Любой на его месте пришел бы в отчаяние, но только не Хик-Хик. Им неизменно двигал тараканий инстинкт: эти существа даже в самой безнадежной ситуации находят выход. Бедняга снова высунул голову в прямоугольное окно и посмотрел вниз. Нет, этим путем не уйти: за окном спускалась гладкая отвесная скала. До более или менее пологого склона оставалось метров сто или даже больше, и только внизу появлялась растительность, а затем лес. А на вершине завывал ветер, словно живое существо, которое с издевкой хлестало его по лицу. Майлис тоже собиралась бежать через окно, но она рассчитывала на совместные усилия двоих человек: они бы тайно сплели прочные веревки и заботливо помогали друг другу во время спуска. А теперь Хик-Хик остался в одиночестве. Без веревок, без ничего.
Он попробовал открыть дверь, но попытки не увенчались успехом. Фунгусы забаррикадировали вход, задвинув снаружи дверь огромной каменной глыбой, в сто раз больше, чем сам Хик-Хик, и заключенному ни за что на свете не удалось бы ее открыть. Хик-Хик язвительно захихикал. Таковы они, эти фунгусы: ни в чем не знают меры, палят из пушки по воробью и для решения пустяковой задачи прилагают колоссальные усилия. Нет, даже сотня человек не открыла бы эту дверь.
Единственным путем к спасению становилось окно: прямоугольный проем над бездной. Этот вариант имел один существенный недостаток: любой человек, попытайся он спуститься по гладкой отвесной стене, непременно бы сорвался, переломал все кости, и его бы ждала неизбежная гибель. Скала была совершенно гладкой: ни выступов, ни трещин. Однако ничего другого не оставалось: или бежать через окно, или дожидаться приговора фунгусов. Приговора Кривого.
В биографиях выдающихся людей иногда рассказывается, как люди эти находят путь к спасению благодаря выдающимся способностям. Но происходит так потому, что большая часть биографий пишется именно о людях великих. Если бы кому-нибудь пришло в голову написать биографии людей маленьких, заурядных и недалеких, обнаружилась бы удивительная закономерность: гораздо чаще, чем может показаться, дураки спасают шкуру благодаря собственной глупости. Хик-Хик, прозябавший в заключении в компании Лысой Гусыни, сказал себе: «Схвачусь-ка я за лапы этой птицы. Конечно, гусиха не летает, зато у нее большие крылья. Если я сорвусь со скалы, она их раскинет, замедлит падение, и мне удастся избежать смерти».
Итак, благодаря нелепой затее Хик-Хик набрался храбрости и решился предпринять отчаянный спуск. Он надел ту самую одежду, в которой объявился в горах: застегнул четыре чудом сохранившиеся пуговицы на черном пальто и нахлобучил поглубже – до самых ушей – котелок, чтобы его не сдуло ветром. Потом схватил Лысую Гусыню правой рукой за лапы, перевернул вниз головой, как курицу, и вылез из окна, чтобы начать спуск.
Сначала он повис над пропастью, ухватившись одной рукой за неровный край оконного проема и держа в другой гусыню. Ветер раздувал полы его пальто, и оно казалось раскрытым зонтом. Хик-Хик понимал, что рано или поздно упадет: скала была слишком гладкой, ни трещинки, ни выступа, за которые можно было бы ухватиться. При спуске он мог использовать только одну руку, потому что в другой на манер трости держал птицу. Несмотря на то, что гусыня отчаянно вырывалась, гогоча и размахивая крыльями, ему удалось поочередно поставить ноги сначала на три чуть заметные выемки в камне, затем – на четыре, словно спускался по лестнице. Но дальше носки его ботинок не нашарили следующего уступа, и он, как и следовало ожидать, сорвался вниз.