– Нет, – повторил Дедал.
Нас оцепили. Я уперся спиной в стол.
– Доказательства есть. Я лично знаком с одним из тех, кого вы изъяли. И, уверен, кучей других, но он единственный, кого я помню. Вы знаете, почему. Я говорю о том, кто убил последнюю троицу.
В окружении десятка пар глаз, но одного пристального взгляда Хольд поднял голову к потолку и сказал:
– Адам.
И продолжил, не скрывая издевки:
– Адам, Адам, Адам.
Функции были так близко, что я мог дотронуться до их лиц, бездушных, как объективы видеокамер. Адам, рассеянно подумал я. Адам, убийца последней троицы. Ничего не происходило. Мне не нужен был уджат, чтобы видеть – они ничего не видели.
Над нами гудел свет. Пару секунд было слышно только это – между тяжелыми, сквозными хрипами Хольда. Он как будто дышал легкими, набитыми землей. А свет гудел чисто и ровно.
Затем функции двинулись. Я сжался прежде, чем понял, куда.
– Очень жаль, – прошелестела госпожа-старший-председатель, отворачиваясь всей собой. – Можете больше не тратить время, выдумывая способы убить себя. Без продолжения лечения вы погибнете в течение двух суток. Такова была подстраховка на случай вашего неповиновения.
Позабыв о нас, функции стали бесцельно разбредаться по залу.
– Не сомневаюсь, – спокойно ответил Хольд.
Юная девушка в белом платье отошла к прилавку. Стоя рядом, Дедал следил за исходом ее функций спокойным, но сосредоточенным взглядом, как за стадом, пересекающим шоссе.
Я посмотрел на Хольда. Он посмотрел на меня. Я был готов вопить. Я отказывался понимать, что это значило.
– Увы, преемник, – ответила мне госпожа-старший-председатель. – Отныне жизнь господина Минотавра вне сферы наших интересов. Вы можете пойти с нами или же остаться на долгие проводы, однако, имейте в виду, в течение двух суток отсюда никто не выйдет и не зайдет. Я персонально прослежу за этим.
– Да почему?! – не выдержал я. – Не понимаю, что изменилось?!
Хольд тихо хмыкнул:
– Я прав. Они боятся его.
– Вы не правы. Вы идиот.
Я нашарил стул и с трудом, не чувствуя ног, осел на него.
– Тот человек не убивал троицу. В том смысле, что это стало ее концом. Ей больше не нужен биологический мозг, чтобы продолжать существовать. Ей не нужно быть живой, чтобы быть живой. Тот человек стал вместилищем ее массивов. Встретившись с ним, вы соприкоснулись с ними и тоже стали их носителем. Теперь любое ваше решение может содержать взвесь ее намерений. Любой поступок – оказаться эхом ее устремлений. Вы больше не вы, не только вы, и, как в прежние времена, когда троицы отравляли мир первородным хаосом, у того, кто соприкоснулся с ними, больше нет собственной воли. Чтобы защититься, мы должны немедленно исключить вас из переменных. Иными словами – позволить вам умереть.
Я зажал уши ладонями. Заткнитесь. Все. Просто заткнитесь.
– Эта чудесная присказка не отменяет того, что Адам изъят из системы, – пробилось снаружи.
– Не отменяет, – прогудело в ответ. – Но разговор окончен. Жаль потерять вас так глупо. Позовите, когда понадобятся анестетики, и… Прощайте, господин Ооскведер.
Мир превратился в вибрацию шагов. Соберись. Думай, думай. Я больно стиснул голову. Плевать на Адама, на троицу, на все, что здесь случилось. Сейчас главным было спасти его.
Я поднял взгляд. В опустевшем кафетерии, полном гудящего света и свернутых стульев, мы остались втроем. Хольд прошаркал Дедалу за спину и достал из холодильника бутылку газировки.
– Это правда? – спросил он. – Про соприкосновение с массивами троицы.
– Не знаю, – ответил Дедал.
Хольд сделал пару глотков и поморщился:
– У вас есть доступ почти ко всем знаниям мира.
– Некоторые из них полезнее в незнании.
– То есть… это ее личное мнение?
Я прервал их, громко отодвинув стул.
– Нам нужно придумать, как выбраться отсюда… Мы должны вернуться домой.
Хольд смотрел на бутылку и молчал.
– Мы можем погрузить тебя в искусственную кому. – Я приблизился. – Пока будем искать решение. Если ты им больше не нужен, тебе и не надо умирать. Разве нет?
Он вздохнул:
– Ребенок…
– Ты часто лгал мне?
Хольд недоуменно повел головой.
– Потому что, если ты скажешь, что свобода ценнее жизни, что выбор ценнее жизни, значит, ты лгал мне всегда.
Он не понял. Затем понял. Но этого было мало – и ему, и мне.
– Ты говорил, что все хотят жить. Что острые состояния – это временно. Что достаточно снять боль, привести в порядок голову и тогда никто никогда не выберет смерть. Ты заставлял нас верить в это. Я связал себя с Ариадной, веря в это! А теперь что – все ложь? Жизнь не имеет ценности сама по себе? Она ценна только тогда, когда ею можно наслаждаться?
Хольд буднично развел руками:
– Вроде того.
Я стиснул кулаки. Я умел читать наоборот.
– Ты не умрешь.
– Ты ничего не решаешь.
– Я преемник Минотавра! Прямо сейчас я решаю кучу всего!
– Ах ты ж…! Пакетик! Я вам не для этого их отписал! И, коль Дедал здесь, могу снять с тебя маркер преемника быстрее, чем ты повторишь это слово.
– Дедал не позволит.
– Проверим?
– Ты сделаешь это с одной целью – помешать мне спасти тебя! Это противоречит всему, ради чего Дедал ввел чертов код Тесея!
Хольд запнулся, перевел удивленный взгляд на функцию:
– Правда?
– В такой формулировке – да.
– А в какой нет?
Я хлопнул ладонями по прилавку.
– Да погоди ты! – рявкнул Хольд.
– Чего ждать?! Анестетиков?!
– Я не вернусь назад!
– Мы так для тебя плохи?!
– Да я вас ненавижу!
– Лжешь!
– Лгу! Но ты сам слышал: теперь я миньон троицы! Если вернусь и спрячусь, эс-эйтовцы превратят вашу жизнь в ад!
Я выпрямился и прошипел:
– Не делай вид, что жертвуешь собой ради нас.
Он закатил глаза:
– И все-то тебя не устраивает.
Отставив газировку, Хольд протер лицо.
– Если ты не хочешь возвращаться… – прохрипел я, – если тебе с нами так плохо… Найди способ выжить без нас.
Он молчал. И молчал. И молчал, где-то там, в миллионе ускользающих вероятностей. Из-за этого каждое мое слово звучало как «пожалуйста».
– Ты хотел бежать, – пожалуйста. – Не только сейчас, – ну пожалуйста. – Все это знают. Должны быть какие-то варианты.
– Сбежать и выжить – разные вещи.
– Да плевать! Слышишь?! Плевать мне! Ты выживешь либо по-своему, либо по-моему! Это то, чему ты меня научил!
Я отпрянул от стойки и зашагал прочь. Я ненавидел его тупое упрямство, и сраные принципы, и бесконечный треп про свободу. Свобода? Свобода?! В мире что, без нее мало причин умереть?!
– И вообще! – Я развернулся. – Единственная причина, почему тебе нужна свобода – потому что ее у тебя нет! Пожалуй, это все, что мне надо знать о том, чего люди хотят на самом деле!
От крика в пустоту мой голос искажался. Все казалось нереальным. Я пнул стул, лишь бы почувствовать, что мы оба существуем.
Не знаю, сколько я еще метался, предоставленный самому себе. Потом что-то щелкнуло, и я понял: все. Оно было огромным, но пустым, мое все. Оно вытеснило меня из меня и рассеяло в гудящих пересветах. Я стоял у окна, смотрел на самодостаточную гладь ночи, когда снова услышал его голос:
– Успокоился?
Я вздохнул и обернулся.
– Я устал, что все умирают. Но это никогда не кончится, правда?
Минотавр стоял ближе, чем казалось по голосу, тяжело припав к стулу:
– Кончится. Когда ты тоже умрешь.
Я опустил взгляд.
– Тебе совсем плевать?
– На твою смерть?
– На любую… Ты вцепился в Ариадну не потому, что хотел победить естественный ход вещей, как мне тогда сказал? Ты любишь ее. А она тебя нет. И это так на тебя похоже – не желать терять того, чего у тебя нет.
Хольд протяжно выдохнул:
– Я не люблю ее. То есть, раньше что-то такое казалось, но… Не думаю, что я вообще способен кого-то любить. Это, кхм, тяжело. Любовь обязывает, а я, ну, ты сам знаешь… У меня проблемы с обязательствами.
– Знаю, – тихо подтвердил я.
– Если бы у нас было больше времени… – Он вдруг подался ко мне, перебирая рукой по столу, – я бы сказал вам обоим еще много гадостей. Но и не гадостей тоже.
– Сядь… – простонал я. – Тебе больно. Зачем ты себя мучаешь?
– Разминаюсь перед выходом. – Он оттолкнулся и с трудом пошел.
Я следил, не дыша. В один шаг он вкладывал сил, коих прежде хватило бы на пять, на десять.
– Выходом… Куда?
– Наружу.
Я метнулся взглядом к Дедалу. Тот стоял в почтительном отдалении, как путешественник во времени, которому разрешалось только смотреть.
– У тебя… Есть план?
Хольд кивнул.
– Мы приступим к нему, как только уважаемый расчехлит дух свободного авантюризма.
– Пойти против госпожи-старшего-председателя будет огромной ошибкой, – молвил Дедал издалека.
Хольд подманил меня кивком и, отвернувшись, направился к функции:
– Прекрасный день, чтобы ее совершить.
Я мгновенно нагнал его, снеся стул-другой:
– И? Что нужно делать?
– Прямо сейчас – выбраться из богадельни. Остальное на мне.
Я следовал за ним шаг в шаг, чувствуя, как сердце бьется о дно желудка.
– У вас нет выбора, господин Дедал, – с натужной бодростью продолжил Хольд. – Я все еще Минотавр. Ваши функции подчиняются мне. Но я не могу вас принуждать. Я не стану оставлять после себя лазейки для ее склизких щупалец оптимизации. Это должен быть ваш выбор. Пожалуйста… Спасите меня.
Дедал спокойно следил за нашим приближением:
– Ее функции охраняют все выходы. Они также знают все варианты вашей скорости передвижения.
– Допустим, тут я смогу удивить.
– Если госпоже-старшему-председателю принципиальна ваша смерть…
– …едва ли вы здесь для того же.
Дедал помолчал, затем безмятежно напомнил:
– У каждого своя оптимизирующая функция.
– В отношении меня вы так и не выполнили свою.