Прошли какие-то секунды, прежде чем синтроп ответил, но эти мгновения решающего молчания навсегда выточились на поверхности моего мозга.
– Вы правы. Не выполнил.
Я судорожно вдохнул. Дедал отвернулся и кивнул куда-то вниз, сквозь этажи:
– В бойлерных есть подземный переход. Прежде им пользовались, чтобы попасть в прачечную через дорогу.
– Она не знает о нем?
– Знает. Но исходит из того, что вы не знаете. Оттуда пространство для маневра будет пропорционально вашей ловкости.
– Отлично. Вы с нами?
– При текущем раскладе, скорее, вы со мной. Но прошу двигаться молча и не думать лишнего. Вас и без того слишком много, господин Ооскведер.
Синтроп направился к лестнице. Мы пошли за ним, в темную глубину этажа. Он двигался бесшумно, как тень по стене. Льняной костюм плыл впереди тускло-белым. Хольд шел следом через силу, будто вброд. Я замыкал, напряженно вслушиваясь в блуждающие по перекрытиям звуки.
Спустившись на два этажа, мы прошли пару тусклых коридоров и вышли на еще одну лестницу. Разбитая, холодная, она была завалена досками и прочим стройматериалом в исхудалых холщовых мешках. Немилосердно крутые ступеньки вынудили Хольда страдальчески вздохнуть.
– Давай помогу, – прошептал я.
Он проявил мужество и не отказался.
– Никогда не думал, что скажу это, – пробормотал, привалившись ко мне, – но от тебя разит каким-то мужиком.
– И не одним, – заверил я.
Через пролет он как-то неудачно встал, и нас обоих пронзило: его – настоящей острой болью, меня – отголоском, утяжелившим шаг вдвое.
– Ребенок…
– Тсс… Сказали же молчать.
Хольд вздохнул, послушался. Надолго его не хватило:
– Я просто хотел сказать… мне с тобой повезло. А тебе со мной нет.
– Это как посмотреть… – Я отшвырнул ногой какой-то строительный мусор. – Может, мне не понравилось бы в университете.
Он хмыкнул:
– Понравилось бы. В хороших универах любят, когда умничают.
– Я не умничаю.
– Постоянно.
– Неправда.
– Даже сейчас.
Мы спустились в длинный узкий подвал, пышущий трубами. Дедал остановился. Аварийное освещение сочилось сквозь решетчатые плафоны, как в низкобюджетных слешерах, где все прячутся в шкафах. Вскоре в подвал спустились еще три функции. Стюардесса замыкала ряд. Мы пропустили ее вперед и возобновили путь. Не знаю, на сколь долго. Я перестал чувствовать время. Просто на каком-то шаге все остановились, и что-то скрежетнуло впереди, и разверзся прямоугольник не света даже, а разреженного воздуха. С него начиналась лестница с узкими рельсами вдоль стены.
А наверху и правда оказалась прачечная. Громоздкие стиралки больше походили на холодильники с иллюминаторами и большими сенсорными экранами. Мы прошли мимо них, и тележек, и стопок постельного белья, светящегося в цифровых отблесках сенсоров. Затем вышли в небольшую квадратную комнату, где не было ничего, кроме окон, двери на улицу и камеры с красным мигающим глазком.
– Не подходите к окнам, пока не решите, что делать, – молвил Дедал.
– Я знаю, что делать, – ответил Хольд, направляясь к ним. – Вы тоже знаете.
Один я не знал. Ровно до момента, пока функции не встали передо мной, отрезая от двери.
– Что?.. – Я рассеянно оглядел их лица, нашел Хольда в просвете сомкнутых плеч. – Эй…
– Не хочу, чтобы ты думал, что мог что-то изменить.
Я дернулся, но тут же почувствовал на плече чужую ладонь.
– Ты обманул меня?
– С чего бы? – Он обернулся. – По твоей же логике, Дедал бы не позволил.
– Тогда зачем?
Хольд помолчал.
– Главное, что мы выбрались. С остальным я справлюсь сам. Но у меня нет лапласов на подсосе, чтобы знать все наперед. Я могу не успеть.
– Так позволь помочь тебе!
Хольд приблизился. Его лицо было таким же непроглядно темным, как у частокола функций, разделявших нас.
– Знаешь, я тут подумал… Мы до сих пор не знаем, кому Феба с Костиком обещали искру в обмен на убийство своих контрфункций.
– Не меняй тему… – застонал я.
– Ариадна много раз пересказывала, что тогда случилось. Но ее нейронных связей недостаточно, чтобы воспроизвести ход мыслей Стефана. Мы по-прежнему не знаем, из-за чего он заподозрил их – и оказался прав.
– Хватит. Прекрати!
– Если понять, где конкретно промахнулась наша сладкая парочка, уверен, вам не составит труда распутать остальное. Слишком мало прошло времени, чтобы в историю затесались новые лица. Узнай то, что знал Стефан. Как именно он понял, что это они. Затем…
– Да заткнись хоть раз вовремя!
Он послушался. Я отвернулся. Я не хотел, чтобы он видел больше моего.
– Я… Я пытался… Но получилось всего раз. Я не знаю, как убедить ее, что она знает то же, что и он.
– Не надо ее убеждать. Тебе нужны его воспоминания, а не ее воспоминания о его воспоминаниях. Став общей, память дубль-функции не закапсулируется снова от какой-то там смерти. Воспоминания Стефана тоже где-то там. Используй его личные триггеры, чтобы обратиться к ним напрямую.
– Какие? Я ничего про него не знаю. Никто не знает!
– Она знает.
Я запрокинул голову и подумал: господи. Если бы у нас было чуть больше времени, господи. Если бы я только мог отдать свое время ему, мы бы распорядились им, как подобало людям, смертным в каждом моменте и выдохе.
– Я… Я должен был поговорить с тобой… – наконец, прохрипел я. – Тогда… Не уходить молча…
Он сразу все понял:
– Ты ушел не от меня. Ты ушел от отношений, в которых тобой пренебрегали. Это правильно. Даже слишком – для малолетки. Поступай так всегда.
Я обернулся. Привыкшие глаза стали различать оттенки темноты. Светлеющие плоскости. Бездонные прорези. И далекий, распыленный за окнами свет фонарей, что оседал тончайшим золотым абрисом по контуру его затылка.
– Я… – прошептал и замолк.
– И я, – выдохнул Хольд. – Тоже. Очень.
Я шагнул. Дедал снова преградил мне путь.
– Живи, прошу. Обещай, что выживешь.
Хольд тихо вздохнул и отступил к двери, и оттуда, без минуты свободный, вдруг привычно усмехнулся:
– Конечно, ребенок. Адам сам себя не остановит.
Это было последнее, что я от него слышал.
Не помню, что было потом. Вроде бы я шел, долго, через город, и небо медленно выцветало над облаками, превращаясь в грязь. Вроде бы Дедал тоже шел, рядом, и через дорогу, и по соседней улице, и все мы стекались к угловому пятиэтажному зданию, опоясанному светом по первому этажу.
Не помню, как оказался внутри. Зато помню чьи-то руки на лбу, и голос, постановивший жар. Помню несколько слоев тепла, ускользающе знакомый запах шерсти. И то, как яркий телевизор гостиной бил по глазам.
Еще помню, как Мару сказал: маркер Минотавра исчез.
И Куница спросила: то есть… Он мертв?
И Мару ответил: не знаю, надо искать тело.
И тогда я сказал: он жив. Он обещал.
Очнулся я уже один, сидя в незнакомой темной комнате на незнакомой темной кровати. Из коридора лился свет. В его желтых переконтрастах чернел силуэт ребенка. Я подал голос, пытаясь обозначить, что увидел его, и тогда ребенок подался ко мне, но снова застыл, едва войдя внутрь.
– Прости, – узнал я голос Влада, сдавленное ожидание в нем. – Черт, правда, прости. Я не хотел, чтобы все так вышло.
Я пошевелился и обнаружил плед на плечах, под ним чужую толстовку.
– Мне нужна твоя помощь… – просипел я.
– Гм… Уверен, что моя?
В коридоре стояла мертвая тишина. Как будто на целой планете нас осталось двое.
– Я хочу, чтобы ты нашел кое-кого… Не задавая вопросов. У меня все равно не будет ответов.
Влад недоверчиво приблизился.
– О ком речь?
– О девушке с картины Эдлены. Госпожа М.
Он уставился. Я напомнил:
– Никаких вопросов.
Энтроп издал звук глубочайшей озабоченности моим психическим здоровьем, но и своей безопасностью, вероятно, тоже.
– Мы оставили ее в отеле, где-то на Нижнем пруду. Такой маленький семейный домик… там живет кошка. Девушка в третьем номере, только ключ у Ариадны. И я не помню, сколько мы заплатили. Возможно, там уже никого нет. Но ее надо найти. И куда-нибудь спрятать. Я постараюсь присоединиться после отката, но я… Я не знаю, что будет завтра.
Плюхнувшись рядом, Влад вытянул ноги. Некоторое время он пытался поймать блик глянцевым носком кроссовка, затем вдруг сказал:
– На кухне сидит ваша… Ну, новая главная, получается. По тому, что я подглядел, завтра мало что изменится. Ей очень не очень.
Я бездумно кивнул:
– Поможешь мне?
Влад вздохнул:
– Часть про вопросы – самая сложная. Но в целом…
Он еще немного покачал кроссовкой, затем встал. Прикрывшись ладонью от коридорного света, взглянул мне в лицо:
– Я найду тебя ближе к часу. Норм? Оклемаешься?
– Должен.
Энтроп хотел спросить что-то еще, но передумал. Может, посчитал все сам. Отвернувшись, он побрел к выходу, и я запоздало выдохнул:
– Спасибо.
– Ты спас мне жизнь, – напомнил Влад с порога. – А я знаю, сколько стоит жизнь.
Он исчез, как и появился, тихой черной тенью. Наутро наш разговор имел все шансы оказаться придуманным мной. Я упал на бок и, натянув на голову плед, попытался провалиться в сон. Накатывало волнами, но не полудремы даже, а вязкого, концентрированного бреда. Промучившись минут десять, я перекатился на спину и уставился в потолок. Подумал. Поднялся. То, что я планировал сделать, казалось идиотизмом высшей пробы. Но это я дал Хольду уйти. Я. В каком-то смысле лабиринт стал моей ответственностью тоже.
На кухне нежно-молочный отсвет пробивался сквозь штору. Ольга сидела к утру спиной. Ее засвеченное ноутбуком лицо покрывали бугристые тени. Сквозь минорное гудение холодильника проскрипывало колесико мыши. Я молча прошел, налил стакан воды. Ольга что-то ожесточенно скроллила. Мельком взглянув на экран, я увидел ленту фотографий, несущихся снизу вверх на астрономической скорости. Недели, месяцы чужой жизни.