Все трое. Потому что умирать и не существовать – все-таки разные вещи.
Оказалось, Ариадна вышла следом за мной. Мару мог убедить даже покойника.
– Почему? – Я развел руками. – Почему?!
От машины она не отходила, держась за открытую дверь:
– Я думала, тебе рассказала Мерит Кречет. Когда вы остались вдвоем.
– А до нее? В субботу? В воскресенье? Сразу, как все случилось?! Мне каждый час перечислить, когда у тебя был шанс упомянуть эту сногсшибательную новость?!
Она помолчала, сказала:
– Я не хотела тебя отвлекать.
– Ты в своем уме?! – спросил я, но немного другими словами.
– Уйди с проезжей части, пожалуйста.
Я раскинул руки, обращая ее внимание на гребанный пляшущий шторм, из-за которого сюда только эвакуаторы да полиция доезжали, и то, пропустив все на свете.
– И что теперь? Ты знаешь, что?
– Через какое-то время я перестану быть функцией Дедала.
– Какое «какое-то»?
Кажется, из салона донесся голос, потому что Ариадна опустила голову. Я заметил кровавый ручеек на ее виске. Дождь опять размывал рану.
– Не знаю, – продолжила она. – У всех по-разному. Неделя. Две.
– Из которых прошло – сколько, пять дней? Господи! Мы должны были потратить это время иначе!
– Зачем?
Я не верил, что она спросила такое.
– В обычных обстоятельствах ты пошел бы к Минотавру. Его не было. Значит, ты пошел бы к Мару. Скорее всего, вы уложили бы меня спать, но это ничего бы не изменило. Я и так сплю. Физиологически. Микробиом Дедала вымывался бы с той же скоростью. Но так, по крайней мере, мы были полезны. Мы много сделали и далеко зашли.
– Ради чего?! Ариадна, ты понимаешь, что без Дедала станешь обычным человеком?! Снова вернешься в кому! И это – если повезет! Я не смогу тебе помочь!
Она внимательно осмотрела меня, да-да, будто я игнорировал очевиднейшие вещи, и сказала:
– В эмоциях ты неверно расставляешь приоритеты.
Внутри себя я завопил. Да и снаружи тоже:
– Приоритеты?! Эмоции?! Ты знаешь что-то про эмоции?!
– Из-за искры умирают люди. С этим надо что-то делать. В сухом остатке, моя контрфункция умерла из-за нее.
– Из-за… Господи! Не из-за искры! А из-за чужих решений! Из-за того, что кто-то делает то, что хочет, и плюет на остальных!
– Корректная формулировка не сократит количества жертв.
Я отпрянул и ушел, не выдержав этих бесчувственных доводов. Я разбивался о них, как о скалы.
Эвакуатор закончил погрузку. На дороге снова солировал дождь. Я прошелся по разметке в обратную сторону, пытаясь отдышаться, а когда вернулся, люди в светоотражающих жилетах догружали в кузов заграждения. Ариадна ждала, привалившись к багажнику. Она почти сидела, держа на весу ногу, которую я ставил через силу, и руку, которую не дала осмотреть.
– Хорошо, – сказал я, встав перед ней. – Я понял. Но скажи, это единственная причина, почему ты молчала? Только, чтобы мы продолжили искать, кто за этим стоит, или что мы там делали?
Она смотрела. И молчала. Это убивало.
– Ариадна. Я серьезно. Ты вообще хочешь жить? Хотела – хоть раз за эти два года?
Она опустила взгляд:
– Тебе нужна правда?
– Да.
– Даже если она будет неприятной?
– По-твоему, мне сейчас приятно?!
Она вздохнула и подалась ко мне. Возможно, попыталась встать, но я не понял, сосредоточившись на лице. На том, как приоткрылся рот. На том, что я ничего не услышал. Замерев, Ариадна смотрела на меня, а я смотрел на нее, и между нами все остановилось, хотя дождь лил стеной.
– Оставь меня в покое, – наконец сказала она.
Я мотнул головой:
– Это не ответ.
– Это он.
Ариадна опустилась обратно и продолжила:
– Для нас обоих будет лучше, если ты отпустишь меня. Минотавр ушел. Ты больше ничего ему не должен. Забудь обо всем и живи свою жизнь.
– Нет, погоди, это не ответ!
– Ты меня не слушаешь.
Она увела взгляд. Бездумно, как кошка. Если бы мне чаще снились кошмары, наверное, я был бы готов.
– Ариадна, я… Почему? Мы же… Мы могли поговорить. В любой день. Почему ты не сказала? Раньше? До того, как все это началось!
– Он бы тебя переубедил.
– Нет.
Да.
– Нет! Послушай!
Да чего она не слышала?! Как ты мямлишь, сокрушаясь? Как в сотый раз обещаешь, что станет лучше?! Посмотри на нее. Жизнь вычерпала все. Эти полости не заполнить даже по донышку. И раз ты не уверен, что справишься (я справлюсь), что боль тоже делима (делима), что горе преуменьшаемо (хватит!), раз сомнений в тебе больше, чем утешения (тебя б самого кто утешил, а?), какого черта ты тянешь ее обратно в ад живых? Ладно он – но ты-то?
– Я не хочу тебя терять… – из последних сил выдавил я.
– Тогда зачем тебе правда?
Если бы я знал.
Так все и закончилось. В хронологическом смысле. Но то, что произошло на самом деле, не изложить в последовательности слов. Картинка словно раздвоилась, и время потекло в разных направлениях, и в одной части все отмоталось к началу, а в другой продолжилось, но без сцены до. В одной части Куница спросила то, что спросила, Мару ответил то, что ответил, я вышел из машины и все повторилось еще сотню раз, шлифуя новую ось старой планеты. А в другой уехал эвакуатор. Фонари моросили, почти не давая свет. На багажнике сидела девушка, из тех, которым редко везло. Черт, подумал я. Она же вся промокла.
Я снял с себя куртку и надел на нее. Поднял ее руку и вынудил взяться за ворот. Затем, отойдя, постучался в салон со стороны Куницы.
– Ты в порядке? – спросила девушка.
– Как всегда, – ответил я.
И знаете что? Это было правдой. Потому что правда – мой персональный ад.
Глава 20Лучшие практики человечества
Когда мы вернулись, Мару сказал, что она просит реавторизацию. Еще: чтобы внутри мы больше ничего не трогали. Я не возражал. Речь шла уже о формальностях. Все равно, что вывести коробки с вещами и поменять номера.
Особых проводов не было. Они ушли за белую перегородку, а мы заварили чай. Потом Куница выглянула уже одна, Мару позвонил Ольге, и Дедал сделал то, что сделал. Сложно описать, на что это похоже. Немного на башню свободного падения, где ряд самолетных кресел летят с высоты десятиэтажки, тормозя в последний момент. Каждый раз, когда Дедал перезагружал нас, я словно выбирался из этого аттракциона и, оглушенный полетом, с развинченным центром тяжести, заново учился ходить.
– Из хорошего, – Куница затянула мусорный пакет. – Пульс без изменений. Дыхание ровное, самостоятельное.
Мару бездумно кивнул. Склонившись над старыми записями Хольда, он пытался восстановить в них хронологию, опираясь, преимущественно, на цвет чернил.
– Из интересного. Температура тела поднялась почти на полтора градуса.
– От травм, – пробормотал Мару.
Куница закинула пакет за плечо.
– Для дальнейших манипуляций надо дождаться отката. Пять-шесть утра, ты сказал? До того, с вашего позволения, я иду бухать и спать. Помотало нас жутко.
– Сколько она еще будет функцией Дедала? – спросил я, стоя у окна.
Куница улыбнулась, метнула быстрый взгляд на Мару.
– Сложно сказать, родной. Пока непонятно, какая из действующих сил является центростремительной: смерть контрфункции или теория Хольда. Если последнее, у нее есть шанс и без Дедала. Только нужно найти хорошую аппаратуру, выход из комы – неприятное приключение. Утром обсудим. Учитывая, как все непредсказуемо сложилось, наблюдение сейчас – самая разумная стратегия.
Я поглядел в пустую кружку в своей руке, не помня, что делал хотя бы глоток:
– Есть еще кое-что.
Они уже привычно напряглись.
– Миш, давай на свежую голову…
– Хольд сказал, как узнать, кто стоит за похищением искр.
Мы помолчали. Они – изумленно, я – пытаясь вспомнить вкус чая. Нет, правда, как давно он закончился? Отставив кружку на подоконник, я продолжил:
– Он считает, это тот же, кому Феба с Константином обещали искру за убийство контрфункций. Три года назад. Мы до сих пор не знаем детали того, что тогда случилось, верно?
Мару смотрел на меня так, будто к кружке на подоконнике вот-вот присоединюсь я сам.
– Только со слов Ариадны.
– Да. Но она не помнит самое важное. Как Стефан понял, что это они. Что́ узнал. Как и когда. Закончилось бы все так, как закончилось, если бы у него не было железных доказательств?
Они не знали. Никто не знал. Было в Стефане нечто такое, что даже мне, знакомому лишь с отсроченным эхом его решений, мешало сказать, что он не был убийцей.
– Я знаю, она попросила ничего больше не трогать. Но в части сигнатур мы уже дубль, хочет она того или нет. И пока это не исчезло, я должен вернуться туда, в то, что еще осталось, и попытаться найти воспоминания Стефана. То, что он узнал об этих двоих.
Куница запустила руку в волосы, еще не расплетенные, и хрипло усмехнулась:
– Не думала, что доживу до дня, когда Хольд посоветует обратиться к Стефану, живому или мертвому.
Мару иронию упустил.
– Утром ты говорил, что не можешь попасть внутрь.
– Говорил. Надеюсь, реавторизация это исправила. Когда Дедал сносит массивы, я начинаю с чистого листа.
Он хмурился. И хмурился. Ну вы понимаете. Не самое лучшее время резюмировать:
– Начнем прямо сейчас.
– Исключено. Тебе надо отдохнуть.
– Формально я буду спать, так что…
– Речь не о телесном отдыхе.
– Я в порядке.
– Нет, не в порядке. И не будешь в порядке еще долго, если запретишь себе скорбеть.
Я думал изобразить растерянность, удивление, может. Но это «скорбеть» вызвало у меня раздражение. Что за уродское слово.
– К тому же, – Мару вернулся к столу, обвел взглядом записи, – Если ты проснешься и сразу ткнешь в кого-то из нас пальцем, мы должны быть готовы. План в духе Хольда, но надо все обсудить с Олей. Теперь ей решать.
Я не стал напоминать, что буквально вчера, на этом же месте мы рассыпались в восторгах оттого, что это не один из нас. Похоже, штукатурка самообмана посыпалась не только у меня.