– Но это несправедливо, – возразил я. – Они не начинали войн, никого не убивали. Как можно было сделать козлом отпущения целое сообщество?
Влад хохотнул:
– Спроси у Моисея.
Я закатил глаза. Он продолжил:
– Речь не о справедливости, малой. А о том, как не дать превосходящему врагу осознать свое превосходство. Те из нас, что побольше, – ну, кого вы звали архонтами, – курировали этот вопрос веками. Но вы развиваетесь с умопомрачительной скоростью – на паровом двигателе и сами уже что-то заметили, да? – и симбиозы, что уж кокетничать, всячески вам в этом помогают.
– Что-что? Вы убиваете нас.
– Люди и без нас платят здоровьем за прочувствование собственного величия.
Я покачал головой, дивясь, как по-кружевному он переврал мои слова, а вдогонку еще и добавил:
– Не все так зациклены на святости жизни, малой.
Я снова уставился в окно. Влад тут же придвинулся:
– Ты куда? Начинается самая интересная часть.
– Военный трибунал?
– Бернкастель.
Я покосился на него:
– Так это был черный лебедь? Но почему он не предупредил заранее?
– А он предупредил. Каждый день, на протяжении полутора лет предупреждал – в письмах, всех, кого мог. Но почтовое сообщение, да еще с южным полюсом, такая ненадежная вещь… могли бы сказать они, если бы Бернкастель не заявился лично и на их лицах не отразилось, что дело не в утерянных отправлениях, а в чудовищном, наводящем ужас отправителе. Он как минимум антихрист. Не слышал?
Я изумленно покачал головой:
– Подробностей не знаю. Но когда он явился, затрясло даже синтропов. И это не для красного словца, малой: они ненавидят его всеми фибрами своих функций. Особенно после того, как он доказал, что писал, писал, писал, но архонты игнорировали его из-за предвзятости. Похоже, они топили почтовые танкеры, лишь бы не получать его писем. Так они смотрели.
– Не понимаю… Он же советник госпожи-старшего-председателя. Один из главных в Эс-Эйте.
Влад усмехнулся и посмотрел сквозь лобовое стекло. Он явно наслаждался этой историей, слишком детальной, чтобы быть чужой.
– Безобидная репутация фей рухнула. Их окончательно заклеймили как поехавших. А ведь таких, как Русалка, всерьез чокнутых, умеющих наживаться на чужих помешательствах, не большинство. Многие вырубаются, исчезают, врубаются с окровавленным ножичком в кармане, а потом долгие годы живут, забившись в угол в ожидании нового приступа. Но Бернкастель своим появлением, а затем выступлением, избавил фей от ответственности за то, что они не могут контролировать, и возложил ее на того, кто так кичился контролем.
– На госпожу-старшего-председателя? – пробормотал я.
Влад ностальгически усмехнулся:
– Так и наступила эпоха Большой Ответственности.
В боковых окнах такси плыли узкие, приклеенные друг к другу домишки. Какие-то из них казались по-довоенному пряничными, с деревянными рамами и рыхлым, в белых прожилках кирпичом. Фасады других были сплошь из стекла, фигурных люминесцентных украшений и пятен розового света. Влад вытянулся, глядя на дорогу, снова обронил что-то по-французски. Такси вильнуло к обочине.
– Приехали, – мурлыкнул он.
Я вылез первым и сразу узнал эту часть старого города. Галерея Обержинов была буквально за холмом.
Влад поравнялся со мной, поднял голову. Я тоже посмотрел на разливающуюся неоном вывеску. Мамма Мия, сияла она.
– Если ты спросишь меня, кому можно доверять в этом городе, я назову их. Даром что феи. – Энтроп хмыкнул. – А потом вспомню, что никому.
Войдя внутрь, мы оказались в узком двухэтажном лофте с винтовой лестницей и граффити во всю левую стену. В глубине первого этажа обвешанная светящимися гирляндами стояла трехстворчатая ширма. За ней жужжало что-то, по звуку напоминавшее зубное сверло. Негромко играл модный рок, кажется, итальянский.
Едва закрылась дверь, на дальней стене мигнула большая лампочка, разбавив золотой свет гирлянд аварийно-красным. За нашими спинами щелкнул замок. Увесисто так – как амбарный. Жужжание прекратилось, и через секунду из-за ширмы выглянула женщина.
– Опять другой! – воскликнула она.
Влад по-хозяйски прошел вглубь. Я задержался, окинув взглядом граффити. По голому кирпичу тянулась галерея женских портретов с цветами, и птицами, и змеями в облаках разноцветных волос.
Фея вышла из-за ширмы, и я увидел низкую, с копной цыганских волос женщину. По ее крепким смуглым рукам струились татуировки: такие же яркие и плотные, как граффити на стене.
– Как ты успеваешь так быстро переобуваться?! – фея изумленно обошла Влада по кругу.
– В полете. – Тот повертелся, давая себя осмотреть.
Я почувствовал чей-то взгляд и поднял голову. Не то, чтобы у меня имелась какая-то сверхчувствительность, но на втором этаже стояла женщина во вдовьем платье под горло, и если бы у ее сумрачного взгляда был физический эквивалент, он рухнул бы на меня чугунной наковальней.
– Это Мама, – Влад подвел ко мне фею с татуировками, и та насмешливо изобразила реверанс. – Там Мия. – Энтроп указал наверх. – Мия, привет! Это малой! Третья эм! Почти ансамбль!
– Очень приятно, – машинально кивнул я.
Фея наверху отвернулась и молча ушла вглубь этажа. Чугунная наковальня развоплотилась в обычную неприязнь к чужакам, и я запоздало отметил, что у Мии не было волос.
– Штучка наверху. Сходи проведай. А я помогу Маме по хозяйству. Кстати, тут есть чумовой кофе с секретным успокаивающим ингредиентом. Хочешь? Я принесу. Но если еще до него почувствуешь себя как-то… странно… – Влад улыбнулся, обещая худшее, – зови меня.
– Странно? – не впечатлился я. – Как именно?
– Поймешь, когда почувствуешь, – хохотнул он и ушел.
Второй этаж был похож на большую гримерную. Светилось все. Массивные зеркала в обрамлении крупных лампочек, кресла с радужным напылением, тюбики блесток, красок, пудр, и даже кисточки с хрустальной огранкой, похожие на контрабанду из сказочной страны. Ссутулившись в глубине этажа, Мия довлела над этим великолепием, как ведьма, приманивающая детей на конфетные домики. Я приблизился, намеренно скрипя полом, чтобы она меня услышала. По затылку Мии тянулась татуировка в виде шрама от трепанации.
Госпожа М. сидела в кресле перед зеркалом. Я мельком поймал ее отражение. Неестественно белые волосы были убраны под шелковый платок, ниспадающим на плечи, как фата – очень красиво. На лице, прежде пустом и бесцветном, появилось, ну… Лицо. Глаза, губы, цвет.
– Она выглядит живой, – сказал я.
Мия посмотрела в зеркало:
– Романтизировать ее – значит, уничтожить акценты, но только так их можно спрятать. Тут всё – лучше спрятать.
Фея взяла со стола щипцы. На радужных пластинах я заметил два черных обугленных следа, шириной, вероятно, с прядь. Мия обошла госпожу М., опустила щипцы в мусорное ведро и развернулась ко мне, сложив ладони узкой, зябкой лодочкой. Она не задержалась взглядом на моем лице, чтобы сверить глаза, как это делали все незнакомцы, а я не споткнулся о ее пустые надбровные дуги и тяжелый взгляд без ресниц. И все же я понял, что ошибался. Мия была не угрюмой, а грустной. Боже, такой грустной, что мне стало стыдно за себя с первого этажа.
– Приятно познакомиться, Михаэль.
Кресло госпожи М. едва скрипнуло. Фея продолжила убираться, и это подавленное молчание, усталые движения в царстве радужного света напомнили мне о том, что́ Влад рассказал в такси. Я вздохнул, вернулся к госпоже М. Она смотрела на мое отражение в упор.
– Простите, – молвил я. – Понимаю, неприлично об этом спрашивать… Но я могу воспользоваться вашим компьютером? И интернетом?
Протирая кисточки, Мия кивнула мне за спину. На одном из гримерных столов стоял ноутбук. Я поблагодарил фею и отошел, сел перед компом, вытащил из куртки документы. Честно говоря, я понятия не имел, что делать. Купить билет, отвезти в аэропорт. Проще простого. Но скролля перечень рейсов куда угодно, за сколько угодно, на чем угодно, я чувствовал себя социальным ископаемым.
На сегодня подходящих рейсов в Бари не осталось. Был один с пересадкой, но я бросил взгляд на госпожу М. (по-прежнему сверлящую во мне дыру) и не представил, как она справится с полуторачасовой пересадкой в Риме. Еще прямой рейс был утром – как раз в те часы, когда я буду ковырять сигнатуры, пытаясь добраться до Стефана. Потом в шесть вечера и снова утром.
– На сколько ее можно у вас оставить? – Я поднял голову.
Мия пожала плечами. Это выглядело скорее обнадеживающе, нежели равнодушно, так что я собрался с мыслями, ткнул в послезавтрашний утренний, вписал данные, нажал кнопку и под остался-один-шаг уперся в форму оплаты. Длинные пустые поля не походили на прорези для налички.
Я поднял голову и встретился со своим отражением. Я по-прежнему не знал, где наша карточка. Ни дать, ни взять, планировщик года.
– А можно еще просьбу? Совсем уж неприличную. – Я развернулся на стуле. – У меня есть наличные. А мне нужно оплатить билет. Можно я отдам вам наличные, а вы позволите мне оплатить покупку вашей карточкой, как бы ужасно это сейчас ни звучало?
Мия закручивала какие-то баночки. Я следил за ней, размышляя, пора ли помирать со стыда или дождаться развязки в виде отказа. Но его не последовало. Фея сказала:
– Выбери в автозаполнении ту, что с тремя четверками.
И продолжила заниматься делами.
Крайне озадаченный подобным везением, я сделал все, как она сказала. Электронный чек поздравил меня с ценным приобретением. Я отсчитал нужную сумму, ткнул деньги под ноутбук. Подхватил карандаш, записал в паспорт код, чтобы распечатать билет в аэропорту. Закрыл карандаш, отложил карандаш, вспомнил, что обычным карандашам не делали колпачков и кисточек вместо ластиков, а значит это карандаш для глаз или бровей, или всего сразу, а значит, планировщик года был снова на коне. Я подоткнул под ноутбук еще одну купюру – за издержки – и тогда переплывающая из зеркала в зеркало Мия, с прозрачной сумкой, похожей на мыльный пузырь, сказала: