– Сейчас пью, – ответил я. – А ты?
Он, в общем-то, тоже. Присутствие Влада держало Берти на таком крепком нервяке, что тот в упор не замечал магическую бездонность собственной стопки. Опрокинув третью, как первую (Влад заботливо подлил еще) Берти снова уставился на меня. Я хладнокровно проигнорировал его телепатические попытки узнать про Ариадну, и тоже выпил, кажется, сравняв счет.
Попустило его минут через десять. Еще через пятнадцать – снова забрало, помножив на алкоголь бурную радость от встречи. Меня, как оказалось, тоже. Влад сообщил нам об этом, деловито разделывая фисташки. Сам он их не ел, но, вскрывая, выкладывал в ряд, как крохотные охотничьи трофеи.
– Хольд говорит, от водки не пьянеют только модели, – сообщил я.
Влад покивал со знанием дела:
– Отличный был мужик.
– Ты его не знал.
– Эй! Я готовил альбом на выписку!
Берти, не-помню-когда переползший на стул рядом, зачем-то поддержал разговор:
– Что за мужик?
– Мой приемный отец.
– А-а-а, – его осенило, – так ты приёмный?
– Типа того.
Берти выдержал достойную драматическую паузу, затем вздохнул:
– Тоже хочу быть приемным.
Я посмотрел на него как на идиота.
– А, – Берти закатил глаза, – ты из тех, чья Большая Жизненная Трагедия затмевает проблемы поменьше? Понятно.
– А ты из тех, у кого всегда плохие другие?
Он оскорбился. Я подобрал фисташку. Она напоминала клопа, которого в детстве я нашел в миске крыжовника, только еще мертвее.
– Не всегда, – выдал Берти, и я с огромным трудом вспомнил, каким был вопрос. – Но кому-то в жизни везет больше, кому-то меньше. Нетрудно заметить, как одни помыкают другими.
– Погоди, – хохотнул Влад. – Хочешь сказать, тебе не повезло?
– Я хочу сказать… – Берти посмурнел. – Ты лучше меня знаешь, что я хочу сказать! Я был бы другим человеком, если бы полностью управлял своей жизнью.
– О да, – протянул энтроп, кивая в мою сторону. – Расскажи ему об этом.
– Не рассказывай, – попросил я.
Берти смерил меня замыленным взглядом. Мой ответный фокус был не лучше. Но даже так, мученически напиваясь, он не выглядел жалким или беспомощным. Скорее – как капитан космического корабля, отвлекающий врага, чтобы команда успела эвакуироваться. Что за хрень, подумал я. Дело вообще в нем или в моей самооценке?
– Ты ни разу не приходил один, – сказал Берти.
– И что?
– Чувак, я не первый год подрабатываю барменом. Девчонки плачут, парни надираются. Потом меняются местами. Схема стара, как мир, но знаешь что? Так всегда случается, когда приходишь с одной, а полвечера торчишь с другой.
– Отстань. Ты ничего о нас не знаешь.
– Я знаю, что рыжая умеет в оригами.
Берти ткнул в сторону, где из подставки, забитой длинными коктейльными трубочками, пробивался белый бумажный цветок. Криста, запульсировало в висках. Криста, это Кристы. Я вспомнил, как она его делала, пока мы ждали ответа отца. Как она говорила, разглаживая салфетку: я доверяю тебе, как себе.
– Обычная поделка, – продолжил Берти, – а рука не поднялась выкинуть. Но если из них двоих ты выбрал рыжую, ты придурок.
– Я никого не выбирал! – вспыхнул я.
– Не успел? – нарывался он с блистательной невозмутимостью.
Я резко выпрямился и потянулся к Владу:
– Я сам позвоню его отцу.
Энтроп подыграл. Берти заверещал. Я встал и, бросив его на растерзание, ушел в туалет. Там я врубил кран, запустил руки под ледяную воду и держал их так долго, пока пальцы не заломило от холода. Но дрожь не проходила. Чертов Берти. Чертово тело. Почему оно было за меня, только когда я жрал за троих и валился от усталости?
Вернувшись, я застал их шипящими друг на друга через стойку.
– Я трезвею, – сообщил. – Можно что-нибудь поубойнее?
Берти отшатнулся, хотя вокруг и без меня были люди (хотя, погодите, почти не было). Во Владовой усмешке змеилось торжество.
– Согласен, – проворковал он. – Глупо в хорошем месте жрать водку.
– Тогда свали из-за бара, – прохрипел Берти.
И Влад свалил. И начались шоты. Я и не предполагал, что алкоголь имеет столько цветов.
– Шотландская полоска.
(гренадин, лакричная водка, вишневый сок).
– Бурбонная чума.
(водка, бурбон, вишневый сок, ягоды черешни)
– Небо Кёнигсберга.
– С биттером? – Влад поморщился. – Следующий.
Следующим Берти топил сахар, окрашивая самбуку в карамель. Он отмерял, смешивал, резал, поджигал на завораживающе художественном уровне, отчего я прослушал его все не менее отработанные истории.
– …водку. Или чачу. Все, кроме абсента. Потому что абсент – для тех, у кого больше одной жизни.
На «Бенгальском рассвете» выяснилось, что мне нравится дыня.
– Ты никогда не пробовал дыню? – недоумевал Берти. – Где ты рос?
– На необитаемом острове. Там были только фейхоа.
– Ого… Я никогда не ел фейхоа.
– А я никогда не ел детей.
Мы недоуменно посмотрели на Влада. Тот удивился:
– Разве мы играем не в «я никогда не»? Или это «съедобное-несъедобное»? Если так, фейхоа – хуже падали.
Берти с вызовом взялся за «Бенгаль».
– Почему бы и нет? Я никогда не шантажировал бывших.
– Я никогда не соблазнял любовниц отца.
Довольные друг другом, они скрестили шоты, выпили по половине и взглянули на меня. Голова плыла. Мысли текли сквозь узкие ассоциативные щели.
– Я никогда не целовался с сестрой.
Влад рассмеялся. Берти закатил глаза и снова выпил. Он вырвался вперед задолго до «Бенгаля», а потому, когда Влад перешел к делу, даже не вздрогнул. В тот момент его с нами почти не было.
– Так какого хрена ты меня кинул, лапуль?
Берти задумчиво обтер руки о полотенце, взглянул на меня, и Влада, снова на меня.
– То есть… То, что вы знакомы, это совпадение?
– Самое важное в наших жизнях, – не соврал энтроп. – Но я не улавливаю контекста.
Берти отвел взгляд и тихо, ласково так вздохнул:
– Арина сказала.
– Кто?
– Арина, – повторил он. – Ариадна. Я так ее сокращаю.
– Что ты с ней делаешь? – не понял я.
– А ты как ее сокращаешь? – Он не понял, почему я не понял.
Влад заржал в голос. Он понял сразу за всех.
– Погоди. Не теряй мысль. Снежка – так я ее сокращаю, если кому интересно – Снежка надоумила тебя? Она? Я… Ох, у меня нет воображения, чтобы представить. Как это было? Что она сказала?
– И когда? – беспомощно добавил я.
Берти нахмурился:
– Когда ты ушел к рыжей.
Он снова ткнул меня этим. Я неуверенно посмотрел на Влада. Тот бился в припадке восторга, со стороны похожем на инсульт.
– Мне всегда было очевидно, что вы со странностями, – нехотя продолжил Берти. – Особенно она. Но я думал… Сложно вспомнить, что́ я думал, когда не знал всей хрени про… – Он кивнул в сторону Влада. – Анорексия? Булимия? Наверное. Из-за сестры для меня этот букет бьет за километр. В общем, мы… Я в пятницу рассказывал Арине, как друг от кессонки слег после янтарного карьера, а она вдруг: ты умрешь, и вот как это будет… Я, блин… Я не из впечатлительных, но она пересказывала мой некролог. Инфекция, отказ почек, геморрагия… Словно все уже случилось, понимаешь? Бум! Я условно мертв. Не знаю, почему меня пробрало. Может, потому что я ничего не спрашивал, а она не пыталась напугать, просто вывалила, как какое-то пророчество, и я… Что я? Охренел. Понял, что все по-настоящему. Потом посидел на кухне, пошарил симптомы, тут ты пришел и… Не знаю. Я поверил ей. Сильнее, чем тебе, потому что ты засранец, а она… Зачем-то она же рассказала? Что-то же это значило? Так?
Берти повернулся ко мне, и даже сквозь алкогольное марево я четко опознал этот взгляд. В лабиринте на меня постоянно так смотрели. Будто я один ее понимал. Будто отблески света, что мы улавливали на неподвижном лице, не были лишь отражением наших чаяний в зеркале вечной мерзлоты. Что она делает? А зачем? Что-то изменилось? Она что-нибудь чувствует?
– Понятия не имею. – Я отвернулся. – Мне она ничего не рассказала.
Я думал, что за такое признание Влад обглодает Берти до костей. Но, подперев пальцем висок, энтроп смотрел на меня. Я вопросительно повел головой. Влад любовно улыбнулся. Берти разлил по стопкам жидкое, пахнущее корицей серебро и, грохнув пустую бутылку в мусорку, провозгласил:
– За красивых девушек. Пусть живут вечно.
Еще через стопку в бар прокрался официант. Влад ревностно сощурился, когда парень остановился у Берти и что-то отчаянно, теребя его локоть, зашептал.
– А мне и так конец, – рассмеялся Берти. – Но да, ты прав. Друзья, сворачиваемся.
Я посмотрел в зал и предсказуемо никого не увидел. Паб был убран, вокруг темнел лес перевернутых стульев. Берти попытался убедить официанта, что закроет все сам, но тут даже я ему не поверил. Что говорить о взвинченном, болезненно трезвом парне, глядящего на нас с таким ужасом, будто Берти лежал голым на стойке, а мы с Владом кружили по пабу, расплескивая из ведер свиную кровь.
Потом они ушли за штору, видимо, на панически профилактическую беседу, которую Влад подслушивал, по-хищнически вытянувшись всем телом. Оттуда Берти вернулся один, натягивая поверх формы пальто из серой мелкокрапчатой шерсти.
– Проветримся? – кивнул он, указывая на выход.
Это оказалось самым буквальным предложением вечера. Из-за штормового ветра мы некоторое время изъяснялись жестами, но разная степень опьянения развела нас по противоположным системам координат. В итоге мы зашли в какой-то переулок. Там Влад охотно поделился историей про семью каннибалов, живущих в мусорном контейнере где-то по соседству:
– А какие они варят щи! Особенно из бельгийцев.
– Не гони, – простонал Берти. – Меня и без щей вот-вот вырвет.
Я вгляделся в мусорный контейнер, темнеющий впереди – полутораметровая жестяная коробка с откидным верхом, как у гриля:
– Не знаю даже… Тянет максимум на однушку для молодоженов.
– Этот? Да. Но я про обычные, с сортировкой. Они четырехкомнатные – для всей семьи.