Берти булькнул и ускорил шаг. Я наблюдал за ним в абсолютном неведении относительно возможных развязок. Впервые за вечер, а, может, за годы я не пытался уловить причинно-следственные связи, а плыл в их многомерном потоке, наслаждаясь каждым завихрением. Вот Берти. Вот он отбрасывает крышку. А вот о дно контейнера грохочут обильные антропогенные осадки. Кто бы знал!
– Живой? – приблизился я, когда все стихло.
Скрючившись над контейнером, Берти пялился во тьму. Я тоже заглянул внутрь, но увидел лишь очертания мусорных мешков.
– Голова, – выдавил он. – Мать, мать! Тут лежит отрезанная голова! Сраные каннибалы!
Он выдернул априкот, врубил фонарик и перегнулся через край.
– Смотри! Я серьезно!
Белый луч метался по пакетам, так что я не понимал, куда смотреть. В чем уклончиво признался:
– Я вижу мусор.
– У стенки! Вот, в голубом! Видишь, там кровь вытекает?!
– А… Ну. Разве это не твой гренадин?
– А нос?! Там же есть нос!
Я прилежно посмотрел еще раз, но фонарик выжигал все рельефы.
– От алкоголя бывает паранойя? – спросил я у подплывшего Влада.
Энтроп заглянул в контейнер. Берти снова зачиркал лучом по стенкам, и Влад схватил его за руку, фиксируя свет.
– Ой, – сказал Берти.
– Хм, – откликнулся Влад.
Вечер определенно сменил жанр. Я с интересом ждал продолжения. Энтроп поводил рукой Берти, меняя угол освещения, затем отстранился и стал раздеваться.
– Серьезно? – растерялся Берти – Ты полезешь туда?
– Ради тебя, лапуль.
Меня накрыло единорожьей шубой. Она оказалась тяжелее, чем выглядела. Трескучий ворс облепил лицо, так что я пропустил, как Влад забрался в контейнер, а, отфыркавшись, застал Берти уже одного, светящего фонариком в бездну собственных страхов. Влад энергично шуршал внутри.
Я вдруг представил нас со стороны. Ночь. Мусорка. Голова (возможно). Меня разобрал смех. Это была такая нелепица, сущая дичь, но прямо сейчас мне хотелось, чтобы вся жизнь состояла из чего-то такого.
Влад вынырнул и деловито спросил:
– Платок? Шарф? Есть что-нибудь?
Шарфов не было, удивительно, ни у кого. Берти порыскал в пальто и растерянно протянул замшевые перчатки. Я отвел взгляд, чтобы не смеяться в голос.
А дальше Влад спросил:
– Где ты трогал бортик?
И протер перчатками все, на что ткнул Берти, расширив область вдвое. Веселье мое сменилось растерянностью, когда, надев перчатки, Влад стал ворочать мешки – и окончательно затянулось покалывающей корочкой холода, когда, закопав что-то, энтроп попрыгал, утрамбовывая верхние мешки.
– А ты ничего не трогал? – улыбнулся мне Влад.
Я помотал головой. Берти молчал. Его разум уплыл в лучший мир.
– Чудненько, – Энтроп выбрался и, забрав у меня шубу, спрятал перчатки в кармане. – А давайте в кино!
И мы пошли в кино. Через пару улиц нашелся перестроенный под торговый центр старый кинотеатр, на верхнем этаже которого, в дань истории, оставили четыре камерных зала. Понятия не имею, на что я согласился, какой-то хоррор напополам с космосом, который Влад выбрал из-за высокого рейтинга (на меня по очереди покосились охранник и контролер) и времени – мы вошли в зал еще до рекламы. Как ни странно, народ был, небольшими группками рассредоточенный по залу. Отгородившись от приключений в переулке выборочной амнезией, Берти пересказывал какой-то японский ужастик, после которого не мог заснуть три дня. Не знаю, упустил ли я что-то критически важное в сюжете, но вырубило меня, едва я устроился в кресле.
Просыпался я два раза. Первый, когда Влад, не отрываясь от экрана, укрывал меня шубой. Второй – от космического залпа и рушившихся солнечных батарей, совпавших с чем-то таким же масштабным в моем полусне. Проморгавшись, я попробовал въехать в происходящее, но педаль кульминации уже пробила земную кору, и поспеть за смыслом оказалось сложнее, чем за кадрами. Я посмотрел на соседние кресла. Они оказались пусты. Рассудив, что до конца фильма Влад с Берти мне все равно не понадобятся, я натянул шубу на голову и снова заснул.
Через какое-то время мутная заводь сна зашелестела знакомым голосом:
– Малой. Мало-о-ой.
Я открыл глаза. Тишина звенела отмершим батальным эхом. Я вылез из-под шубы и увидел Влада с улыбкой медсестры, чьи коматозники третий раз подряд выигрывали титул «пациент года». С потолка лился тусклый свет.
– А где?.. – Я кивнул на пустое кресло за ним.
– Подберем на выходе.
Я выпрямился, протирая глаза:
– Ты удалил номер его отца?
– Думаешь, ему это поможет?
– Он идиот, – пробормотал я. – Но вроде безобидный.
– Он нарцисс, – усмехнулся Влад. – И хоть это патогенез, а не выбор, он все же выбрал ничего не менять.
Я посмотрел вниз, на ряды нестареющих темно-красных кресел. В зале не осталось никого, кроме нас:
– Может, ему нужна помощь? Ну, не знаю… Моральная поддержка близких людей. Ходят слухи, что это помогает.
Я ждал от Влада очередного хохотка, но он посмотрел в потолок, обдумывая мысль:
– Им нужен человек. Еще один человек в семью. Мачеха, жена… Но, может, не жена, потому что неприлично быть такими пидорами и гомофобами одновременно. Парочка нарциссов, одна сохнущая розочка – с таким садом надо работать изнутри. И да, я предлагал свою кандидатуру, даже встречался с батей, иначе откуда у меня его номер, но парень хочет здоровую почку, а не здоровую семью. Хорошо. Подожду.
Я не удержался от смешка:
– Планируешь стать мачехой?
– А что такого? – Влад деланно удивился. – Я как-то десять лет в одной семье прожил. У нас даже был бар на чердаке. Потом дети выросли, и мы разъехались, а модус пришлось грохнуть, потому что в нем постоянно хотелось бухать «Мимозу», носить розовые платья и печь пироги.
Тут уж я расхохотался, с облегчением поняв, что все еще пьян.
Берти ждал нас у экранов с афишами. Он пялился в одну точку, не замечая, как картинка распадалась на кубики, и те перестраивались в очередной плакат. Услышав шаги, Берти рассеянно повернулся, и я решил, что он только что с улицы – такой у него был растрепанный, чем-то оглушенный вид.
– Пуговицу пропустил, – бросил Влад, проходя мимо.
Берти вспыхнул и запахнулся в пальто. Я сделал лучшее, что мог: перестал развивать мысль.
Эскалаторы не работали, так что мы спускались по запасной лестнице, и Влад крупными мазками обрисовывал, что́ я проспал из золотого фонда кино. Запасная лестница привела к не менее запасному выходу, из-за чего, оказавшись на улице, мы не поняли, куда вышли. Но это почти сразу потеряло значение.
– Мамочки, – промолвил Берти.
– Ух ты, – выдохнул я.
– Самое время, – хмыкнул Влад.
Через дорогу призывно мигала вывеска круглосуточной шаурмичной.
Внутри было жарко, пахло грилем и маслом. Владова шуба произвела фурор среди бухих мужиков, потягивающих пиво в углу импровизированной стойки. Берти брезгливо окрестил их «городскими маргиналами».
– Фу-у, – оскорбился Влад за своих поклонников. – Какой же ты лицемер. Никогда не трезвей, Берти.
– Да блин! – Тот закатил глаза и вдруг повернулся ко мне. – Ты серьезно не знаешь, как меня зовут?! Я же бейджик ношу!
– Ого… – Я никогда не замечал. – Но тебе идет быть Берти.
– Поддерживаю, – проворковал Влад и сделал заказ сразу на троих.
Шаурма оказалась охренительно-прости-господи вкусной. Может, из-за сырного лаваша или огурца, замаринованного по рецепту покойной бабушки, как уверяла приклеенная к стенке брошюра. Может, потому что я не помнил, когда в принципе ел в последний раз. Или потому что, забрав заказ, мы пошли дальше и, выйдя к реке, ели бок о бок в восхитительно единодушном молчании.
У поворота на мост Берти отстал. Мы с Владом не сразу заметили, доедая, а когда спохватились, Берти уже пересекал реку, неспешный, как паром. Преодолев треть моста, он подошел к перилам и уставился в воду.
– Все хорошо? – спросил я, когда мы его нагнали.
Берти молча повел головой.
– Хочешь поговорить о чем-то? – Влад обошел его с другой стороны.
Река была черной, как мазут, и оттого казалась неподвижной. Ветер дробил в крошево отражения огней.
– Не знаю, – скривился Берти. – Я просто… Не знаю, насколько меня еще хватит жить в такой раскоряк.
Влад оперся спиной на перила и посмотрел в небо. Его вкрадчивое молчание давало понять, что это неплохое начало.
– Я не хочу работать. Не хочу становиться скучным. Но он дает мне деньги только на своих условиях. Фактически он диктует мне, что правильно, а что нет!
– Сепарируйся, – предложил Влад. – Уйди насовсем.
– Но я хочу денег! Хочу, блин. Меня к ним приучили, я имею право их хотеть. Я, может, собственный кейтеринг хочу. Отличная идея для сраного бизнеса, нет?
Я выглянул из-за Берти и спросил шепотом:
– Что такое кейтеринг?
Влад ответил в той же манере:
– Профсоюз дворецких.
– Да не гони!
И Берти рассказал про вип-фуршеты, выездной бар и райдеры знаменитостей. Он сыпал терминами и гастрономическими изысками, которые мгновенно выталкивали друг друга из моей памяти. Бездумно кивая, я пытался понять, это Берти так трезвеет или наоборот уходит все дальше, а если дальше, то куда, и стоит ли идти следом.
– …и вот ты думаешь, что сервировать буррату на деревянном спиле – писк и шик, но на самом деле… – Берти осекся, мотнул головой и, уставившись вдаль, вдруг выдавил. – Это полная хрень.
Он закрыл глаза рукой. Внутри меня предупредительно зазвенело.
– Буррата, ага… Я сраный тильзитер по акции неделю доесть не могу. Он, сука, не плавится. Вообще. Ну как так-то.
Зная, что сейчас будет, я отодвинулся. Влад тоже знал, и ждал, но без прежней любовной плотоядности. В газовом свете мостовых фонарей энтроп был спокоен и до странности далек.
– Плохая реклама для тильзитера, – прошелестел он.
А Берти сгорбился над перилами и заплакал.
От реки тянуло ноябрьским холодом, самым темным днем в году. Я прошелся по мосту, туда, где ветер скрадывал чужие всхлипы. Убиться здесь было невозможно, разве что упасть в воду и замерзнуть насмерть, и все же из сонных нефтяных разливов доносился шепот. Ничего конкретного. Ни зова, ни обещаний. Просто я вслушался и понял, почему некоторые люди договаривались с водой.