Тогда и появляется он.
Он приближается, черным по белому. Спокойный как вечность, как смерть. Девочка узнаёт его. Она вдруг понимает, что происходит – здесь, и в магазине, и вообще. Но какая разница. Его причины не имеют значения. Не он убивает ее.
Он опускается, и в отчаянии девочка хватает его за локоть и шепчет, умоляя: спасите меня. Ну пожалуйста, пожалуйста, я не хочу умирать, я…
– …хочу чтобы меня тоже спасли… И чтобы цена не имела значения…
Он смотрит на нее и молчит. Но руку не высвобождает.
– Хорошо, – говорит, наконец. – Я попробую.
И, упираясь коленом в кипящую воду, добавляет:
– Если ты никому об этом не расскажешь.
– Волшебная? – спросила Габриэль, глядя на сигарету.
– Воображаемая, – ответил Стефан. – Ты так меня воспринимаешь.
Привстав, она потянулась к отведенной руке. Через полстола, мимо неподвижного лица и устремленного в глубину холла взгляда, где в режущем свете больничных ламп Хольд Ооскведер набивал себе цену.
Габриэль щелкнула ногтем по рыхлому столбику пепла, но с гильзы, сожженной наполовину, не сорвалось ни пылинки.
– Какая разница, как я тебя воспринимаю? Ты настоящий.
– Да, но… – Он дождался, пока она вернется на место. – Твое восприятие далеко от настоящего.
Габриэль не спорила. А кто стал бы? В восприятии окружающих они оба были мертвы, и ничего, как-то с этим жили.
Отвернувшись, она оглядела ближайшие столики. Запомнила пару лиц, чтобы, завидев их, переходить на другую сторону улицы. Численный перевес госпожи-старшего-председателя должен был довлеть, по крайней мере, над больным мужиком и напуганным подростком, но со стороны набитый функциями кафетерий выглядел как собрание жильцов, где все угрюмо ждали своей очереди высказаться о тараканах в мусоропроводе.
– Чего ты ждешь? – спросила Габриэль. – Он не скажет при синтропах, где она. Идем дальше.
– Мне интересно узнать, чем все кончилось.
– А ты разве не на той стадии, когда знаешь абсолютно все?
Стефан издал звук, в котором если и угадывался смешок, то лишь по укоротившимся вибрациям всезаполняющего присутствия.
– Если бы я знал абсолютно все, мне не нужна была бы твоя помощь.
Габриэль протяжно вздохнула:
– И ключевая роль в злодейском плане отходит…
Она не ожидала, что он повернется. То, что когда-то называлось взглядом в упор, теперь размазывало, как лобовое столкновение с поездом. Габриэль стремительно затупила в стол, и поезд пронесся мимо, к функциям за ее спиной. Она услышала шорох. Такой, как если бы они обернулись. Передернув плечами, Габриэль пробормотала:
– Я не знаю, сколько еще впереди. Ты разве не спешишь?
Стефан молчал. Шорох разросся до треска. Снова рвалось в тонкостях, ломались детали. Само поле окружающей мысли деформировалось под его пристальным взглядом, но Габриэль, в общем-то, привыкла. Главное – не оглядываться. Потому-то они все время и держались на периферии воспоминаний. Он вроде как не хотел причинять ей вреда.
– Полтора дня, – ответил Стефан и отвернулся. – Впереди еще полтора дня.
Она сдавленно выдохнула. Он тоже, но тише, и, размышляя о чем-то, щелкнул по сигарете. Пепел рассыпался. Сигарета – нет. Габриэль снова поглядела на нее, новую, но прежнюю, еще одну, но ту же самую, едва тронутую прожилками тепла, и глухо спросила:
– Это правда? То, что он сказал о тебе.
– Что именно?
– Почему ты отказался возвращать тело троицы. Про депрессию и все такое.
В глубине кафетерия проскрежетал стул. Хольд Ооскведер тяжело поднялся. Госпожа-старший-председатель придвинулась к нему, и они принялись истекать друг на друга ядом, от которого разве что дыры в полу не прожгло.
– Я не отдал бы ее в любом случае, – молвил Стефан. – Но я не стану препятствовать, если ты иного мнения. Это твоя вероятность. Я не собираюсь в ней задерживаться.
– Ага, – пробормотала Габриэль. – То есть все-таки правда.
Он ответил раздраженной рябью, колкой, как метеоритный дождь, которым в августе щетинилась гладь стратосферы. Из передних рядов функций повыскакивали пиксели. То есть – буквально: по воздуху поплыли кусочки одежды, волосы и кровь, и Габриэль отвела голову, чтобы ее не мазнуло по щеке пусть и воображаемой, но все-таки плотью.
– Извини… – неуверенно сказала она.
Стефан повел ладонью:
– Правда есть правда.
Пиксели резко втянуло в исходные пазы, и разрушенное восстановилось, как на видео, прокрученном в обратную сторону. Как в жизни никогда не бывало.
– Он, кстати, тут.
Габриэль вскинула голову.
– Что… как?!
– Взял количеством попыток. – Стефан обернулся в сторону незапертой запасной лестницы и уточнил: – Сколько?
Я привалился к косяку. Ноги не держали.
– После двадцатой… Перестал считать…
Честно, я думал – все давно кончено. Принял как факт в попытках выбраться с берега, где Ариадна оставила меня. Нет, я долго надеялся. Ходил вдоль воды, изучал и утреннюю тишь, и кварцевую гладь, и крошащиеся руины многоэтажки. Пару раз забредал так далеко, что начинал мерить дорогу часами, а не шагами. Но выхода не было. Проснуться тоже не получалось. Тогда я посмотрел на горизонт, к которому ни на сантиметр не приблизился, и понял, что шел в неправильном направлении. Так мы снова и встретились: я и океан.
Сунувшись в него первый раз, я истошно убеждал себя, что он ненастоящий. Потом – что не существовало ничего реальнее, а значит измеримее, постижимее его. Но водовороты, холод и глубина не давали мне, даже утонув, достигнуть дна. Как стая пираний, океан набрасывался на меня, рвал на просоленные куски и вышвыривал по мышце, по мысли, обратно на берег, где очень быстро стало страшнее, чем в воде. Потому что все, что я мог, восстанавливаясь после очередного заплыва, это лежать и мелко, колко дышать, уставившись в одну точку. И думать: все кончено. И знать: еще не для меня.
Так проходили часы. Затем – дни. Я больше не питал надежд, а они не питались мною. Но напоследок, бессильно распростершись на песке, я все же подумал: было бы здорово оказаться сейчас в двух местах одновременно. И напомнил себе: так я уже, уже в двух местах, если Габриэль не здесь. Зацепившись за эту мысль, я стал раскручивать внутренние ощущения, минуя тоску по Хольду, вину перед Мару, нежность к Кристе, страх за Ариадну, тревогу за Ольгу, раздражение на Фица с Элизой, благодарность Кунице, Виктору, Тамаре, даже Владу – и в самом конце наткнулся на горькое безымянное недоумение. Оно смотрело на меня в упор и спрашивало: как ты мог так поступить? А я спрашивал в ответ: а ты? Нет, ну а ты? Ты чем лучше?
Мы ругались еще дня три.
Когда я снова вошел в океан, я не ждал и не надеялся. Не винил себя, не тосковал, не боялся, что все кончилось. Я полностью сосредоточился на недоумении, звеневшим где-то там за океаном, огромном, как небо, неизменном, как горизонт. Ему было мало оправданий, покаяний, объяснений. Это была бездна наоборот. Закрыв глаза, я окунулся с головой и поплыл на голос. В тот момент водичка казалась восхитительной.
Габриэль поднялась из-за стола, цедя:
– Я не стану извиняться. У меня нет комплекса выжившего.
Я поднял ладонь, пытаясь отдышаться. Подойдя к ближайшему столику, за которым, к счастью, оказался свободный стул, я сел, перевел дыхание и вдруг заметил лица соседей. А за ними – соседей соседей, и так, по прямой, до застывшей столбом Габи. У функций, разделявших нас, вместо лиц было месиво. Оно напоминало разжиженный пластик, замешанный по спирали прямо внутри черепа. А еще ник. Вероятно, из-за отсутствия профиля. До океана и Ариадн я, наверное, оторопел бы. Но сейчас лишь пристально рассмотрел их, с одного плеча удлиненных, с другой скомканных траекторией Стефанова взгляда – а самого его нигде не увидел.
– Прости, – сказал. – Я был неправ.
– В чем? – холодно уточнила Габриэль.
– Я не подумал о тебе, когда… И никогда не думал.
– О ком?
– О тебе.
– О ком?
Я помедлил. Габриэль фыркнула:
– Как обычно.
– Нет, стой, я правда…
Функции поднялись, сворачивая стулья. Я закрутил головой, пытаясь вспомнить, что происходит. Точно. Нас окружали. Совсем скоро Хольд должен был рассказать про Адама.
– Я знаю, что́ ты хочешь мне втереть! – крикнула Габриэль из-за марширующей толпы. – Дело не в нас! На кону чужие жизни! Давай решим это вместе, а потом, обещаю, я куплю тебе леденец!
Я тоже встал, двинулся к прилавкам вдоль стены:
– Зачем ты помогаешь ему? Потому что злишься?
– Помогаю? Я восстанавливаю сигнатуры! Это моя функция! То, что я делала всегда, то единственное, что тебе было от меня нужно! А теперь, когда это понадобилось кому-то еще, я вдруг все делаю неправильно?!
– Но ты помогаешь ему найти госпожу М.
– …и не поджарить тебе мозг своим присутствием!
Часть функций остановилась у прилавков, отсекая Дедала. Судя по голосу, Габриэль скрылась где-то среди них. Я приблизился. Хольд поднял голову к потолку и сказал:
– Адам.
И продолжил, не скрывая издевки:
– Адам, Адам, Адам.
Под потолком гудел свет. Пару секунд было слышно только это – между его тяжелыми, сквозными хрипами. Я ничего не делал. Я помнил, что будет дальше.
Функции развернулись и стали разбредаться по залу. В открывшемся пространстве за прилавками Габриэль стояла, прижимаясь к холодильнику с газировкой. Дедал стоял рядом и смотрел сквозь меня.
– Когда он уничтожит искры, – тихо сказала она, – то заберет Ариадну с собой. Ты сможешь жить нормальной жизнью. Ради себя.
– Он убьет ее.
– Они оба давно мертвы.
Я повернул голову и посмотрел на самого себя двадцать, сорок попыток назад. Если бы я мог что-то посоветовать ему, сходящему с ума от боязни снова потерять близкого, так это меньше паниковать. Я всегда знал, что делал. И делал это хорошо. Если бы я пытался выбраться с того берега только ради себя, то проторчал бы там до конца жизни.